Однажды в... ссср. глава 3

 
                ГЛАВА 3.
      ——————————————————————
Мишка Сайтоев, о котором упомянул Глеб, был тот ещё фрукт.                Хотя ни на сто, ни даже на семьдесят килограммов не тянул и близко.                Вообще-то исконно фамилия его прадеда была «Сайто» — весьма известная в Японии самурайская фамилия. И вне всяких сомнений, кипящая река генов его прадеда-самурая через его деда и отца плавно перетекла не только в Мишкино тело, но и в самую глубь его души.                В русско-японскую войну пленных японцев в России набралось не так уж и много —около двух тысяч. И как среди них оказался офицер и настоящий самурай из старинной династии — предок Мишки — непонятно. Не иначе, как раненого или контуженного взяли.                По рассказам Мишкиного деда был прадед человек взрывной, непредсказуемый и непокорный. Попав с основной массой пленных в село Медведь под Новгородом, он уже вскоре сбежал и, не зная ни одного русского слова, сумел обаять русскую девушку, проживавшую с матерью в лесной деревеньке под Псковом. Там и осел. Там же и дед Мишкин появился.                Дед этот еще с малолетства имел тягу к земле, а когда подрос и похоронил батю, подался на юг, на украинские чернозёмы. Заякорился в селе Смелом недалеко от Кремня.                «Смелым» село это прозвали шведы ещё зимой 1709 года, когда они к Полтаве шли.  Купеческий Кремень к своему стыду и стыду потомков встречал захватчиков хлебом-солью.                А вот крутые склоны холмов, на которых село обустроилось, облитые защитниками водой и превратившиеся в лёд, надолго задержали продвижение отрядов Карла XII к месту своего окончательного разгрома. За этот подвиг село и назвали «Смелым».                В Смелом Мишкин дед завёл хозяйство, хатку хоть небольшую, но, практически, сам и сладил. Женился на черноокой хохлушке, которая ему родила сына.                Сменил фамилию на Сайтоев, храбро воевал в Отечественную в разведке и вернулся хоть и израненный весь, но живой и с двумя орденами Красной Звезды. Так что до девятого класса учился Мишка в сельской школе, восьмилетке. В город переехали недавно, когда пришло время идти в девятый класс.                Но если в школе Мишкина наука началась лишь с семи лет, то умение постоять за себя, науку боя —  он постигал гораздо раньше, лет с четырёх. Причём, учился он запоем.                А первым учителем у него был дед.                Каждый божий день то с утра, то днём, а то и вечером, когда время выпадало, гнал дед Мишку бегом до околицы села и дальше со склона вниз, а потом на склон вверх. Гнал не просто бегать, а ещё и с небольшим ведёрком воды в руке. Воду эту Миша должен был вылить в здоровенную железную бочку с узкой горловиной, которую на вершине холма установил дед. Только сперва от усталости и слабости рук у него почти вся вода на землю расплёскивалась.                И опять бег. Раз, другой и третий. Рубашонка — хоть выжимай, дыхалка, как у собаки в лютую жару, ноги ватные, а дед знай себе кричит: «Пошёл! Вперёд! Давай!»                И бежал Миша летом со ртом, забитым пылью аж до горла, а осенью и зимой в промокших насквозь сапогах. И только когда иссякали силы и падал он там, куда добежал, носом в землю, дед милостиво поднимал внука, не обмолвившись и словом, ни плохим, ни хорошим. Не принято у самураев эмоции показывать. Так учил деда его отец, когда ещё жив был.                Вскоре приспособился Миша всю воду из ведёрка в бочку переливать, ни капли не пролив на землю.                — Вот тебе и подарок, внучок, — добродушно заметил дед, увидев результат.                — Какой подарок, я же ничего не вижу…  Кто мне подарок даст?   
— А ты его уже сам себе дал. Выносливость и ловкость — лучше подарка и не придумаешь.                Только это ещё не всё. По возвращению домой другая карусель начиналась, не слабее первой.                Сначала заставлял дед Мишку на кулаках от земли отжиматься. И снова до тех пор, пока не падал внук в изнеможении. Причём, каждый день количество отжиманий увеличивалось. Понемногу, но добавлялось.                С пяти лет отжимания пошли уже не на кулаках, а на трёх пальцах каждой руки. Ой, как же тяжко поначалу было. И хоть дед ни единого разу Мишку не шлёпнул, короткий крик его недовольства стегал больнее бича.                После — подтягивания на самодельном турнике: два столба и деревяшка круглая между ними, которые дед же и соорудил.                — Когда до ста раз дойдёшь, причём, и утром, и вечером – скажешь мне. Знаю, не обманешь.. — наставлял дед.                А в перерывах кувырки. Ну это для Мишки — отдых. Мячиком катался он по двору, по траве, по снегу. Да не просто, а с прыжка — в кувырок раз, два, вскочил, разбежался, прыгнул — кувырок, вскочил, кувырок, кувырок, кувырок —  пока дед не остановит.  Но не только вперёд, а и назад.                Эти задние кувырки здорово помогали и в науке падать, на которую дед особое внимание обращал. И вскоре Мишка так ловко падать научился, что ни одного синяка на теле не светилось.                Дальше  растяжки пошли. Пока малец гибкий, связки свежие, резиновые. Вскоре он уже до получаса мог высиживать на двух брёвнах в шпагате. А головой к ногам складываться, так это вообще без проблем. Пресс накачал так, что палку о него сломать можно.                Не меньше времени убивалось и на прыжки. На правой, на левой, на двух ногах. Через бревно с места на одной ноге, через два бревна — на другой, сменил ноги.                И так каждый день, каждый божий день!                Другой бы пацанёнок в неполных Мишкиных — пешком под стол — уже сто раз бы из дому сбежал после таких измывательств. А тот лишь нижнюю губу закусит, глазами рысьими сверкнёт и снова вперёд. Видно и впрямь в прадеда пошёл, о котором ему дед немало рассказывал.                И только к пяти годам появилась у них во дворе настоящая макивара — упругая доска, вкопанная в землю за сараем и обмотанная связкой соломы.                      «И что это ещё дед придумал?» — не успел и подумать Миша, как дед подошёл к этой доске, пиджачишко свой на гвоздик повесил, руками, разминаясь, помахал и… Мишка аж зажмурился — такой град молниеносных ударов и руками, и ногами обрушил дед на макивару.                А доске хоть бы хны — гнётся, но не ломается.                — Ух ты!.. — только и смог вымолвить Миша, — и где вы так… научились? — Почему на «Вы»? Да потому что в то время в сёлах принято было и родителей, и дедушек с бабушками уважительно на «Вы» кликать.                — Батина школа, — ухмыльнулся дед.                — И я так хочу… — произнёс Миша, — а то всё бегать, прыгать, отжиматься…                — И бегать, и прыгать, и отжиматься — это как таблица умножения, которую ты в школе учить будешь, и её каждый день повторять нужно, — наставительно изрёк дед, а вот боем защитным с сего дня мы с тобой и займёмся.                «Ура!» — хотел закричать Мишка, но вовремя спохватился: «Держать себя надо» —и лишь сдержанно кивнул: «Понял, мол».                Сначала, долгое время дед учил внука стоять твёрдо, легко, пружинно и правильно. Затем, перешёл к технике ударов и блоков. Ударов: прямых, крюком, сериями с обеих рук, в движении, с прыжка, с падения, с разворота; ударов головой, кулаком, локтем, коленом и ступнёй; ударов в голову, горло, в грудь, в колено, в голень.                Одновременно учил и как защищаться, как ставить блоки.                — Деда, а почему вы говорите, что от любого удара блок поставить можно? — спросил как-то Мишка.                — Потому, что путь блока всегда короче пути удара. А захватывать нужно не руку противника, а то место, в котором через мгновение эта рука окажется. И ещё запомни внучок: нокаут не от сильного удара, а от незаметного. От удара не уходи, а иди на него, проскальзывая в миллиметрах от кулака, и тут же используй инерцию нападавшего, чтобы нейтрализовать его. Наноси удар в воображаемую точку на глубине 5-10 сантиметров сквозь тело. Противнику смотри не в глаза, а чуть исподлобья, тем самым прикрывая подбородок. Смотри в контур его тела, которое для тебя просто мишень с точками для ударов на ней. А точки эти я тебе покажу, — наставлял дед.                Но гораздо больше времени он объяснял внуку, каким, какой личностью он хотел бы его видеть.  А хотел бы он его видеть сильным, бесстрашным, справедливым. Помогающим слабым и обиженным. Никогда не пускающим в ход своё умение боя — своё оружие — ради шкурных интересов или с целью возвыситься над другими. Было у деда и еще одно уникальное умение: взглядом останавливать, а то и обездвиживать нападавшего. И не только человека.                Самого злобного пса мог остановить он своим взглядом, да так, что тот падал на задние лапы и жалобно скулил. И это искусство хоть и не так быстро, но всё же постепенно, шаг за шагом приближалось к Мишкиному пониманию.               
Шли месяцы, менялись макивары, Мишка рос не по дням, а по часам, и его кожа на ударных костяшках — по две на обоих кулаках — задубела, если не ороговела.                Дед часто устраивал спарринги, правда, сам орудовал только ладонями, не пуская в ход кулаки. Но и этого было достаточно, чтобы всё Мишкино тело покрылось синяками и ссадинами. И хоть не плакал, но частенько вскрикивал пацан от боли, до крови губу закусывал.                — Ничего, ничего. Терпи. Чтобы научиться драться — нужно драться! — приговаривал дед. И Мишка дрался. Налетал, получал, падал, вскакивал и опять налетал. Уже по-настоящему пытался пробить защиту деда. Но тот легко отбивал удары внука, вновь и вновь посылая того в нокдаун.                Лишь со временем то по ноге, то по корпусу стал Мишка хоть и редко, но всё-таки проскальзывать сквозь мельницу дедовых блоков. И к первому классу школы в душе его седого наставника теплело удовлетворение — отличным учеником внук его оказался.
                —————————————
В восьмилетней сельской школе поначалу наука дедова как-то не пригождалась, пока в третьем классе не пришёл в Мишкин класс здоровенный бугай — Васька Божко — задира и матерщинник.                И поскольку на Геркулеса Мишка явно не тянул да, к тому же, и тип лица у него был совсем не хохляцкий, решил Васька показать пацанам класса, кто есть кто.                На большой перемене, когда толпа школяров вывалила на школьный двор, Васька, будто ненароком, резко сделал идущему впереди него Мишке подножку и толкнул в спину. А когда тот оказался на земле, успев однако упасть на руки и спружинить ними, Бойко громко, так, чтоб окружающие — и пацаны, и девчонки — слышали, вопросил:                — И  что это у тебя, монгол, ножки заплетаются? С коня давно-то слез? — и Васька загоготал своей же, как ему казалось, остроумной шутке.                Только зря он не отошёл подальше. Не подымаясь с пола, лишь опершись на локоть правой руки, Миша провёл молниеносный удар левой ногой в колено задиры. Колено хрустнуло, и Васька шлёпнулся на задницу, волком взвыв от боли.                — Я не монгол, я — японец. И этого не стыжусь! — Внезапно выпалил Мишка, легко, как пушинка, взлетев с пола и оглядывая притихших одноклассников.                — Кто-то еще что против меня имеет? Ну?!                Таких не нашлось, и вплоть до окончания седьмого класса показывать искусство боя, в котором он не переставал совершенствоваться, Мишке не приходилось.                А вот в восьмом… Видно время пришло.                Только-только учебный год стартовал, как засияла у них в классе новая звёздочка — девочка-припевочка. Приехала вместе с мамой, которая историю им преподавала. Обе они перебрались в Смелое из областного центра поскольку нужда возникла ухаживать за бабушкой девчонки — прихворнула та не на шутку.                Отец же новенькой одноклассницы служил офицером в воинской части и оставался по месту службы в областном центре .                Девочка — с длиннющей золотой косой ниже пояса, голубыми глазками, тоненьким носиком, пунцово алыми губками  и огромным белым бантом резко отличалась от остальных учениц — сельских скромняжек. И имя у неё было подходящее —  Алла.                Ну как красоту такую не заметить — в первый же день все мальчишки в классе запали на новенькую, и провожали домой её всей гурьбой и день, и второй, и третий.                А на четвёртый как-то так сложилось, что провожать её пошёл один Мишка («Вот повезло-то!») — домой им было по пути. Они, не спеша, топали по тропинке, ведущей к мосту через речку, и Мишкины мозги плавились от напряжения: ну что бы такого сказать, чем поразить это кукольное личико. Ведь до того его общение с девчонками теплилось лишь на самом минимуме, да и то только с родной сестрёнкой, младше его на год.                И пока он соображал, вдруг прилетело:                — Миша, а как это ты в наши края попал? Где Украина, а где Япония.  «Донесли уже, успели…» — подумал Миша.                — Так это… не я. Мой прадед… его в плен взяли… контуженного…  во время войны. Он, между прочим, самураем был. — Непонятно с каких дел вдруг похвалился Мишка.                — А кто такие самураи?                — Ну, это… офицеры такие, воины. — Вспоминал Мишка скупые рассказы деда. — Они жили по кодексу Бусидо.                —?..                — В общем, честь они ценили больше, чем жизнь, понимаешь?                — А поконкретней можно?                Мишке до чёртиков не хотелось показаться незнайкой, но он и в самом деле знал не очень много. Дед с неохотой говорил об этом.                — Ну, для них очень важно было держать лицо, не показывать своих эмоций. И если так случится, что избежать позора не удастся, то харакири себе делали.                — А это еще что за процедура? — в глазах Аллы дрожала насмешка.                — Кончали жизнь самоубийством. Животы вспарывали.                — Друг другу? — насмешку сменил неподдельный ужас.                — Да нет, сами себе… Ну, чтобы в плен не попасть или… если своего покровителя спасти не удалось.                — А если твой прадед самураем был, то как же он в плен попал, а харакири себе не сделал?                — Так я же говорил, что его контуженого взяли. Без сознания. В госпиталях долго валялся. Относились к нему по-доброму. И когда в себя пришел, то был уже в глубоком тылу и один. Одного его под Новгород и привезли. Видно, переменился за время болезни, смирился. Но это я так думаю, а что на самом деле и как там было — не знаю. Деда спрашивал, он не сказал.                — А на Украину как вы попали?                — Ну, это уже дед. Он землю любил, и она его любила. Хозяин был такой, что всё своими руками сделать мог. Он и дом наш построил, такой, что, пожалуй, лучший в Смелом… — опять прихвастнул Мишка. — И еще — он герой. Два ордена за войну. В разведке. Знаешь, сколько он языков взял? —                Алла не ответила. Она вдруг задумалась, помолчала, а потом:                — А мой дедушка тоже был героем. Он до Берлина дошёл. И там и погиб. Там много тогда погибло — мне мама рассказывала. А бабушка говорит, что он самый красивый в их селе был. Когда за ней ухаживать стал, так ей даже окна били. А одна за волосы оттаскала. Завистницы. В него все девки тогда были влюблены. И говорит бабуся, что я на него, как две капли воды похожа. Ну, не в смысле красоты, а так, вообще. — Румяные щёчки Аллы вспыхнули, как два огонька.                Они подошли к реке.                — А спорим, я нырну, и аж на том берегу вынырну? — неожиданно бросил Мишка.                — Ты? Сейчас? Так вода уже холодная. Не лето ведь. Да и как это— на том берегу вынырну? Без передыху? Ты что, дышать не будешь, что ли? — удивилась Алла.                — Отвернись. — Мишка быстро разделся до трусов. — Одежду мне принесёшь на тот берег.                Бултых, и Алла еле успела заметить нырнувшее в сентябрьскую свинцовую гладь реки мускулистое смуглое тело. Схватив его одежду, она перебежала через мостик, ожидая, что он сейчас вынырнет где-то на середине реки. Но нет. Сердце забилось так, что она, не выдержав, заверещала:                — Мишка-а-а!                Тишина.                «Утонул! Из-за меня?» — На глаза навернулись слёзы:                — Мишша… — задохнулась она.                И в этот миг с другой стороны моста с шумом всплеснулась Мишкина голова.                — Ну, ты… Ты знаешь кто?.. — Алла не находила слов — её аж распирало от возмущения. А Мишка от души смеялся, бредя на берег из воды.                — Ну, ладно. Ты просто не заметила. А я ведь трижды воздух брал, — признался пловец, — испугалась?                — Да, ну тебя! — Отвернулась Алла, протягивая ему одежду. — И не шути со мной так больше. Договорились?                — Замётано, — улыбнулся Мишка, натягивая брюки прямо на мокрые трусы. Ничего, до хаты было рукой подать.
На следующий день уже вся школа знала и о том, что Миша провожал Аллу, и о его заплыве. Село есть село — глаз и ушей, как камер в нынешней Москве.  На перемене перед ним вдруг нарисовались тот же Васька, ещё больше раздобревший за эти годы, и двое его дружков ему под стать:                — Слышь, японец, ты это… ты с Алкой не ходи. Понял? А не поймёшь по-хорошему, так будет по-плохому.                Миша молча раздвинул их и прошёл в класс, а после уроков, будто и не слышал никаких угроз, подхватил у Аллы портфель и неторопливо пошёл с ней рядом.                Вообще-то говорить он был не мастер, но общаться с этой девчонкой почему-то получалось на диво легко и интересно.                Миша увлекал её рассказами о боевых подвигах своего деда — героя войны, а Алла посвящала его в школьную жизнь большого города.                Подойдя к мосту через реку, они остановились. Засада.                Трое парней, включая Бойко, уже поджидали их, и, как заметил Мишка, настроение ревнивцев явно не располагало к дружеской беседе.                — Девчонку пропустите… вы же со мной базарить пришли? — неожиданно дружелюбно предложил Миша, отдав Алле портфель и показав рукой в сторону её дома. — Иди, я тут немного задержусь с ребятами. Иди…                Проводив глазами, пока она переходила мост, он повернулся к не святой троице.                «Если окружают тебя, первым делом главаря вырубай,» —  прилетели дедовы слова. И, не дожидаясь атаки медленно окружающих его с трёх сторон парней, Мишка в прыжке обрушил мощный удар крюком справа в голову Васьки, который, как подкошенный, рухнул на траву.                Не останавливаясь, с разворота ногой, обутой в тяжёлый ботинок, Мишка зарядил в грудь белобрысого костистого одноклассника, одновременно отбив несущийся на него кулак. Еще один удар ногой, и этот соперник отлетел и грохнулся навзничь.                Оглянувшись на третьего, Мишка чуть не прыснул со смеху: толстый, как колобок, пацан отскочил назад и плюхнулся спиной в речку, подняв целый ворох грязноватых брызг, а затем, взобрался на мост и дал такого стрекача, что гнаться за ним уже не имело никакого смысла.                Мишка повернулся к остальным. И если у длинного, пытающегося со стоном подняться, это хоть и с трудом, но получилось, то Васька лежал, как к земле пришпиленный.                У Мишки заледенело сердце: «Убил?! В висок?!»                Он подбежал к Бойко и, опустившись на колени, попытался его поднять, но тот вдруг ожил, открыл глаза и, увидев своего обидчика, рванулся из его рук, поднялся и, отскочив, попытался нанести Мишке удар ногой снизу-вверх. Тот легко увернулся, и Васька с размаху шлёпнулся на землю.  Да прямо на копчик.                — Я тебя… я тебя всё равно сделаю… — кривясь от боли, пробормотал он.                Мишка подошёл к нему, помог подняться:                — Васька, не пацаны девчонок выбирают, а девчонки — пацанов, — примирительно произнес он, —и, если завтра она тебя выберет, я мешать не стану. Так что в любом случае, калечить нам с тобой друг друга совсем не в жилу.                Бойко молчал. Потом отряхнувшись, он кивнул своему незадачливому партнёру, и они медленно потопали восвояси.                Мишка не знал, что этот голливудский экшн не ушёл от внимания Аллы, и её восхищение победителем, заставило вдруг вспыхнуть лишь только начинавшее зарождаться первое чувство. (И почему девчонки любят победителей?!)                Уже на следующий день, когда он провожал её домой, и они поравнялись с местом вчерашней драки, Алла вдруг решительно одной рукой взяла у него свой портфель, а другой крепко сжала его руку. Сжала и не отпустила.                Мишка поднял голову, встретился с её глазами и… вместе с ней улетел в небеса. Они летели, держась за руки, не замечая ничего и никого вокруг. Молчали.                «Так вот оно какое — счастье! — литаврами гремело в ушах у Миши. И это счастье было совсем не похоже на то, которое он испытал лет пять лет назад, когда однажды дед, будучи, наконец, удовлетворённым тренировкой внука, впервые похлопал его по плечу.                «Я обязательно женюсь на ней. Обязательно!» — сердце разрывалось от радости, а душа млела от звучавших откуда-то сверху чудесных неземных мелодий.                Алла же, иногда незаметно одним поворотом глаз поглядывая на Мишку, удивлялась внезапно происшедшей в себе перемене: если ещё вчера азиатские черты его необычного лица вызывали в ней только любопытство — интерес к никогда не виданному ранее — то сегодня они казались ей экзотически притягательными и мужественными. И ей было вдвойне приятно, что такой отчаянный герой обратил внимание именно на неё. Не иначе как влюбился.
Весь восьмой класс прошёл, как в тумане. В тумане юношеской любви. Первый поцелуй. Краткий, неумелый. Но какой сладкий и нежный! Запоминающийся на всю жизнь.                А потом ещё и ещё. В тесном коридорчике бабушкиной хаты, задёрнув ситцевую занавеску они часами целовались и не могли нацеловаться. Учили друг друга и учились друг у друга.                Алла замирала у Мишки на коленях, обвив его шею лебедиными руками, а он обнимал её так трепетно, так крепко, будто боялся, что она вдруг вспорхнёт и улетит от него.                И так почти каждый вечер. Обнимать любимую, касаться её губ, ушка, вдыхать запах её волос, чувствовать её дыхание на своей шее, слушать журчание её слов — что ещё нужно для счастья? Ничего. Ничего больше. О большем Мишка и не мечтал. Слишком чисты были их мечты и помыслы.                —  Алусик, а у меня идея, — всё в том же месте за ситцевой занавеской однажды начал Мишка, — давай в один город поступать поедем. Представляешь? Вместе жить будем. И видеться каждый день.                — Класс! Мишутка! В областной центр, в педагогический! — Загорелась Алла. — Я на исторический, а ты?                — На физкультурный. Физруком буду. И ещё я секцию боя открою. Прикинь, сколько пацанов у меня будет! Это ведь не наше крохотное Смелое, это — город!                — У папы там декан… они служили вместе, а потом он на гражданку ушёл, — радостно лепетала Алла.                — Да так мы и сделаем. Ты — отличница, проскочишь без проблем, а для меня главное — спортивные предметы сдать. Ну, ты сама видала, с «физикой» у меня всё в норме. А что если в столицу? В Киев?                У Аллы аж захватило дух. В её глазах стояли золотые купола Софийского собора, Крещатик. Каштаны в заснеженных шапках цветов.                — В одной общаге жить будем. Ужинать вместе. Я из села картошки, лука, сала натащу — не пропадём...  — аж светился Мишка.                — А я такие пирожки с картошкой и луком готовить могу. Закачаешься! — вся в той же эйфории перебивала Алла.                — Ты — пирожки? Я думал твои нежные пальчики только для пианино и годятся. — Подзуживал кавалер.                — Что? Ты за кого меня принимаешь?! Я тут и воду таскаю, и в огороде маме помогаю. Бабуся ведь болеет. Ой, Мишутка, как классно ты придумал! — и снова поцелуи, поцелуи, поцелуйчики… До самой ночи.                «И как же неохота уходить…» — подумал Мишка, когда, наконец, они с трудом оторвались друг от друга. — «Ну ничего. Ведь мы навеки вместе. Навеки… вместе…»               
Да только правду говорят, что человек предполагает, а Бог располагает.                Незадолго до окончания школы внезапно от инфаркта скончался Мишкин отец.                А вскоре после сдачи выпускных экзаменов увезла мама Аллу к её отцу в областной центр, а Мишка с мамой и сестрёнкой перебрались в Кремень — пора было идти в девятый класс. И это было невыносимо. Внезапное расставание… хотя почему внезапное, ведь знали же, знали, что на два года им разлучиться всё равно придётся. На целых два или всего на два?                Прощаясь, Алла долго не могла оторваться от него, вжимаясь всем телом и так и не сумев остановить поток горючих слёз. А он, растерянный и размякший, как никогда до этого, словно рыба, открывал рот, пытаясь найти хоть какие-то слова, чтобы утешить и успокоить её, такую дорогую, такую родную, такую любимую. Но так и не нашёл, целуя молча её руки, заплаканные щёчки и бутончик губ.               
Осталась тоненькая ниточка из писем на тетрадных листочках в линейку. Письма, на сочинения которых Мишка хотя был и не мастер, но Алле он их писал, не уставая. Писал запоем, и фразы в этих письмах были такими же короткими и сильными, как и его удары по макиваре. И доставали так же. В самое сердце.                Алла сначала отвечала волнующе и часто, но постепенно всё реже, реже, реже… Реже?..                И вот однажды Мишке не в очередь пришло её письмо. Короткое.  Всего две строчки:                «Миша, извини. Я встретила свою любовь. Мне было хорошо с тобой, но не пиши мне больше».                «Что?!»                В груди вдруг полыхнуло, обожгло — испуганным воробышком в силках отчаянно забилось сердце. А ум отказывался понимать, что это правда.  И Мишка продолжал читать: раз и другой, и третий, и четвёртый, как будто впитывал в себя те две убийственные строчки. Как будто наизусть хотел их выучить или надеялся, что вдруг они исчезнут.                Он и представить сам себе не мог, что так рванёт его душа. Рванёт и разорвётся, расколется на мелкие кусочки. На жалкие осколки! И те осколки будут ранить и терзать его ни день, ни месяц, и ни год.                Не мог представить, что, забившись в угол старого сарая, чтобы никто его не видел и не слышал, он будет так отчаянно рыдать.  И, как бы ни старался — сдержать рыдания потомок самурая был не силах.                Он тут же бросился писать: «Я встретила свою любовь…» — ты пишешь. А что ж тогда у нас с тобою было? Мы, правда, никогда не говорили о любви. Ни ты, ни я. Но это ж ничего не значит! Я жил тобой. Дышал тобой. Ты только вспомни наши вечера. До ночи поцелуи и объятия. Мечты поехать вместе поступать, жить вместе. Разве это всё неправда? И я не верю, что столько времени ты мне лгала, встречалась не любя. Подумай, Алла. Не могут чувства умирать так быстро. Давай увидимся, поговорим. Давай приеду. Ладно?» —                ответа не было. Ни на второе, ни на третье — последнее его письмо.                Ну а когда прошло немало дней, и боль немного притупилась, Миша понял, что видеть всех других девчонок — красивых, симпатичных — ему теперь совсем не в радость. Ведь в каждой из них он полагал теперь — предательницу. А раз так, то значит, и веры им всем никакой нет и быть не может. Не нужны они ему, и всё тут!                И еще яростней колотил он теперь макивару, которую первым делом соорудил в своём новом дворе за сараем. Колотил так, будто выбить хотел из себя ураганом обрушившееся на него всепоглощающее чувство, повелевающее им и согревающее его весь прошлый год. Тот необыкновенно длинный год его такой ещё короткой жизни.
А тут и другая беда навалилась. Да такая, что вылетел он из первой своей школы в этом городе, как пробка из шампанского. Вылетел, чтобы уже больше никогда туда не вернуться.
               
                Продолжение в Главе 4.               
                ——————————