Однажды в ссср. глава 7

 
                ГЛАВА 7

       Ян, в свои шестнадцать, справедливо считал, что ему элементарно не повезло в жизни. И причина этого невезения до банального проста: у него не было отца! Настоящего, который и научит, как жить и защитит!                Вон, у Глеба, мало того, что есть отец, так он ещё и работает в горисполкоме! «Вот это я понимаю – жизнь», — думал Ян, ведь Глеб ни в чём не нуждается: ни в совете, ни в мужском плече! У него, вон, и настроение всегда со знаком плюс, ему же беспокоиться не о чем!                Другое дело, Ян! Один, совсем один! Нет, он конечно очень любит маму и даже гордится ей – она такая умная и её все уважают: и соседи, и на работе тоже! Но всё-таки, она не может заменить отца!                Отец – это ведь тоже парень, только старше тебя, а значит ему можно доверить свои тайны, и он поймёт и даже даст совет полезный. А с мамой особо не пооткровенничаешь, есть вещи, о которых-то и лучшему другу не расскажешь, а уж маму посвящать …                А ещё эта каморка давит на мозги! Это же не квартира, это убогая комнатуха для двоих! Совсем нет своего пространства! Руку поднял – мама видит, кашлянул – мама слышит! Нет, определённо, не повезло в жизни!                Если бы был жив отец, он бы этого не допустил – наизнанку вывернулся бы, а получил отдельную квартиру! А так, приходиться терпеть… Даже перед лучшим другом неудобно. Глеб, конечно, виду не показывает, но всё равно всё ясно…                Но самое главное, и этот секрет никто не должен знать, даже мама – немножечко стыдно быть евреем. Это ещё из детства идёт. В третьем классе, помнится, Наташка Гурко на перемене дразнила: «Ян — жид, Ян — жид, по верёвочке бежит! Верёвочка лопнула — Яна жида прихлопнула».                Все смеялись, а Ян места себе не находил. Ну в школе понятно – все знали, что он еврей, но вот однажды шёл домой с уроков, а ему навстречу дядька пьяненький. Увидел Яна, схватил за плечо и перегаром прямо в лицо: «Вы за что Христа распяли?» Ян вырвался и убежал! Дома на кровать, лицом в подушку и давай рыдать! Вот откуда дядька узнал, что Ян - еврей?! У него что, на морде написано?! Нет же! И блондин, и нос курносый! И не распинал Ян никакого Христа! Ну почему он не родился русским… Или украинцем… Жил бы себе сейчас и горя не знал… А так…
Это случилось, когда Ян учился в третьем классе. В его отца вцепился какой-то  рак.                И все вокруг шептаться стали, что дело идёт к концу… Больше всего на свете Ян боялся увидеть отца в гробу. Даже крышка от гроба, ярко-красного цвета, стоявшая у двери, излучала необъяснимый ужас. Откуда берётся этот ужас, Ян не знал. Просто страшно и всё!..                Однажды он был свидетелем похорон у соседнего дома и видел, как родные и близкие по очереди подходили к покойному и лобызали его посиневшее лицо.                Как можно целовать мертвеца, Ян не понимал! Не то, чтобы это было противно или заразно, но сама мысль прикоснуться губами к мёртвой плоти, была невыносимой! И здесь не важно, родной человек в гробу или нет.                Отец в гробу – он стал чужим, холодным и пугающим…                Когда врачи сказали, что у папы рак, больше всех плакала мама. Дедушка не плакал, он больше ссутулился и меньше говорил, только сидел на стуле, смотрел в никуда и раскачивался: взад-вперёд, взад-вперёд… Это тоже пугало, лучше бы плакал, как мама…                Сгорел отец в два месяца. Из пышущего здоровьем советского офицера превратился сначала в развалину, а потом и вовсе в скелет. Ян приезжал к нему с мамой в больницу. Мама садилась на табурет возле кровати, а Ян стоял рядом, низко опустив голову и молчал.                Вообще-то мама тоже много не говорила, все всё понимали и молчали. Ян стоял и мучился ожиданием, как бы поскорее уйти – смотреть на то, что осталось от отца не было никаких сил.                «Что за невидимая мощь – эта болезнь» ,— думал Ян. — «Папа был самым сильным, самым смелым и всё равно не смог устоять перед этой напастью! Что нужно сотворить, чтобы помочь отцу?!»                Подлая, совсем подлая мысль закралась в уставший мозг: что, если бы потребовалось отдать свою жизнь, своё здоровье взамен тому, чтобы папа снова стал прежним… Достало бы сил крикнуть в небо: «Да, я согласен!» Жалко отца, но ещё больше, предательски, было жалко самого себя – ведь жизнь только начинается! Было стыдно перед собой и да, хотелось бежать, исчезнуть из больницы.
За день до похорон Ян не спал. Ворочался и боялся наступления утра. Хотелось выть от жалости к себе, но он боялся разбудить маму; хотя… вряд ли она тоже спит… А что дед?!.. Он спит?.. Ян соскользнул с кровати и, стараясь не шуметь, проскользнул в дедову каморку, отгороженную ситцевой занавеской.                Но дед не спал. Сидел на лежанке, полностью одетый, в руках молитвенник… Шепчет себе под нос слова божьи! Увидел внука, отложил книгу, протянул руки к Яну, как будто собирался взять того под свою защиту; а Яну этого только и надо. Примостился рядом с дедом, прижался к нему всем телом и так стало покойно. Дед, родной, всезнающий дед, который всегда найдёт нужные слова. Вот и в этот раз, совсем шёпотом:—                —Боишься?, - и не дожидаясь ответа, продолжил: — Не стоит… У евреев запрещено прикасаться к покойным.                У Яна глаза на лоб полезли: «Ну вот откуда он знает про мои страхи?!»
Организацию похорон взяла на себя воинская часть, где служил отец.           Всё по-военному чётко, без лишней суеты: подали автобус, затем прощание на плацу под музыку военного оркестра.                Честно признаться, Ян никогда не любил эту похоронную музыку; хоть и слышал её не часто, но, когда это случалось, остро чувствовал, что звуки марша как бы отделяют мир ушедших от мира живых. Была б его воля, он бы вообще запретил её играть и, когда, наконец, дирижёр махнул палочкой и оркестр замолк, Ян вздохнул с облегчением.                Слово взял командир части, (как-то Ян подслушал, как отец рассказывал маме про него и называл командира: «тот ещё фрукт»). Дядька в военной форме, низенький и пузатый, действительно был похож на какой-то фрукт, на грушу, что ли? Он даже улыбнулся своей мысли, но вовремя спохватился и стал озираться по сторонам, не видел ли кто. Ведь Ян в первый раз был в такой ситуации, когда умирает кто-то из близких. Тут больше страха и неизвестности… а и как теперь жить… Какое же это горе!..                На кладбище Ян вообще ничего не запомнил. Все толпились вокруг могилы. Ян пытался рассмотреть людей, пришедших проводить отца в последний путь, но никого не узнал; кем приходились отцу эти люди – непонятно.                Вот что их всех объединяло — так это нарочитая серьёзность в их взглядах, по-видимому, согласно случаю.                Очнулся, когда мама подтолкнула его к глинистой куче, нужно было взять горсть влажной земли и бросить на гроб, в котором осталось то, что когда-то было его отцом! Что означает этот обычай, Ян не знал, но спросить у мамы не решился. Бросил свой комок и решил, что завтра спросит у деда. Кстати, а где же дед?! Почему не рядом?!                Повертел головой по сторонам – дед стоял чуть поодаль от всех, в своём неизменном стареньком чёрном пальто и той же древней шляпе, держа перед собой молитвенник, (не расстаётся с ним что ли!).                Он беззвучно молился, как всегда раскачиваясь вперёд-назад, видимо, придавая темп молитве, а может он просто кланялся тому, для кого возносил эти таинственные слова на незнакомом языке, который, кроме него, точно никто не понимал…                Наконец, засыпали могилу, образовался холмик, на который стали укладывать венки, сплошь зелёного цвета, с чёрными лентами, на которых блестели золотом последние напутствия покойному.
«Зелёный-чёрный-золотой… Зелёный-чёрный-золотой… Хм... И верно, что три цвета вместе так полно выражают скорбь», — думал Тот, кто всё видит, всё про всех знает и способен влиять чуть ли на всё, происходящее в умах людей, наблюдая за ними сверху.                Малум взглянул на себя в безупречном чёрном костюме, щёлкнул пальцами и в миг оказался одетым в чёрные брюки и зелёный пиджак с золотыми пуговицами.                «Согласно случаю, — улыбнулся он сам себе и переключил внимание на одиноко стоявшего старого еврея, читавшего кадиш по своему умершему зятю: «Глупый старик!.. Ты хоть знаешь, кому ты молишься?.. ТОТ, кто был с вами две тысячи лет назад и водил вас по пустыне — теперь иной! Всё, что от НЕГО осталось — разве что, имя… Поэтому, глупый старик, твоя молитва не доходит до НЕГО… Зато её слышу Я! И вот, что я скажу тебе, старик: ОН не имеет той силы, которую имел, а иначе почему ОН не вмешался, когда Я,        Я забирал твоего зятя?! Подумай… подумай об этом!»
Ян смотрел на деда и немножко стеснялся его. Ведь он был, не как все. Вернее — он был не со всеми, а значит, выглядел странным. Ещё и молится… Как в сказках… Ян увидел, что дед, вдруг прервав своё чтение, поднял голову вверх и внимательно посмотрел на небо. Казалось, он кого-то высматривал там или, может быть, пытался услышать…                Это продолжалось всего-ничего, и дед вернулся к молитве. Странно... «Может он и не такой, как все, но это всё равно. Для меня он самый родной человек!», — решил Ян. — «Ну и мама, конечно!»                Между тем всех присутствующих пригласили на поминки, которые назначили в офицерской столовой. Народ зашевелился, строгость на лицах сменилась на благодушие, видимо, от ожидания близкого застолья.                Мама взяла Яна за руку и направились к деду:                —Папа, вы поедете на поминки?                Дед, уже закончил молиться:                —Нет, доченька. Езжай со всеми, тебе нужно… А мы с Яном — домой.                На том и разошлись.
Не сказать, что после смерти отца, жизнь в доме слишком изменилась. Папа ведь и раньше подолгу не бывал с семьёй, (командировки, учения, занятия с бойцами), а мама - она всегда много работала: утром уходила – затемно возвращалась. Вот и получалось, что всех жильцов в доме: старый дед и малолетний Ян.                Только им вдвоём скучно не было! Они понимали друг друга, и не потому что другого выхода не предвиделось, а по причине, что один отдавал, а второй принимал. И это работало в обе стороны. Дед стремился передать Яну всё то, что знал он сам, а Ян же с интересом впитывал — вся дедова наука была ему, как сказка, а оттого и увлекательна.                С другой стороны, Ян, сам не ведая того, насыщал деда энергией и силой своего юного возраста — это как если бы старый волк, совсем дряхлый от времени и уже не имеющий сил охотиться, лежал дни напролёт в тёмном, сыром логове и ждал своей волчьей смерти; а молодой волчонок, еженощно отправлялся за добычей и под утро обязательно приносил в зубах ещё теплый, пахнущий кровью и дающий жизнь, добыток, и клал его перед старым волком. Так он продлевал ему жизнь!..
В доме, если не было посторонних, разговаривали на идиш.                Ян, когда был маленьким, любил слушать этот древний язык – чуть напевный, местами рыкающий, сочетающий в себе что-то совершенно чужое и одновременно бесконечно родное. В нём скрывалась какая-то тайна, к которой не всякого допускали, а если бы и допустили, то чужак всё равно ничего бы не вразумил и всё, что ему оставалось бы – это только развести руками.                Мальчику никто не говорил, что общаться на идиш можно только в родных стенах, но это и незачем было. Он сам седьмым чувством понимал это —разговор на идиш вне дома, например, с дедушкой, моментально делал их чужими окружающим, а быть пришлым – это пугало.                Поэтому Ян считал своим родным языком – русский. Он замечательно знал его и в довесок легко общался на украинском. Его детский мозг с малолетства был приспособлен к умственной работе: пока другие мальчишки гоняли в мяч и играли в войнушку, Ян, под руководством деда, постигал волшебный мир слов и никто, во всём мире, не мог обучить его лучше, чем дед!                Ведь он знал тайны и секреты, рассказывая про древний народ, про мудрых царей и великие битвы. А ещё… про Бога! Про великого Бога, который испокон веку всегда здесь и одновременно в дальних далях; он всегда со своими преданными детьми или в гордом одиночестве; каждого одухотворяет и заставляет мучиться вопросами, на которые нет ответов.                Как-то Ян поинтересовался у деда, для чего изучать то, что было тысячи лет назад, ещё и на иврите, совсем древнем языке?                Дед, мудрый дед, он ждал этого вопроса и у него, конечно был ответ. Он снял с носа очки, аккуратно, (он всегда всё делал аккуратно), положил их рядом с Торой на такой же старый топчан, как и он сам, и посмотрел на сидящего рядом внука:                —Ты наблюдаешь дерево… Его ствол, ветви и листья! Но ты корней его не видишь. А между тем, лишь благодаря корням, это дерево и существует! Так и у нас, людей — необходимо помнить о своих корнях — в сих книгах — древняя история народа. А если мы не будем знать своей истории, то будем — без роду и племени… Без своих предков и их мудрости, дающей нам бесценные знания и помогающая выжить в любых самых трудных условиях. Той высшей мудрости, сплотившей нас в народ, который тысячелетиями кто только ни пытался уничтожить: вавилоняне, римляне, арабы. Но все в итоге поняли, что избранный народ им победить нельзя. Ты же не хочешь, чтобы тебя безродным звали? — улыбнулся дед.                Ян энергично замотал головой:                —Нет, не хочу! Я — не безродный! Ты, папа, мама — вы мой род. Я прав?       И после этого признания дед засмеялся и ласково потрепал внука по волосам.                —Деда, а зачем мне знать иврит? — Яну хотелось читать книжки на русском, которых читать-не-перечитать в их школьной библиотеке. Но дед мягко и настойчиво, требовал от внука ежедневного обучения древнего языка.           —Наши предки считали так, — дед, как всегда говорил не громко, приходилось прислушиваться, — если знаешь только один язык — у тебя одна жизнь; если же ты говоришь на двух языках — у тебя целых две жизни. Ты уже знаешь русский и украинский, понимаешь идиш, сейчас мы с тобой учим иврит — это целых четыре жизни! Да ты богаче любого царя, — он засмеялся и протянул внуку Тору.
Сейчас, когда деда уже не было на этом свете, и образ его помаленьку стирался, Яну, страсть, как не хватало его мудрости.                Одно дело, когда тебе шесть, семь, восемь лет, и ты воспринимаешь жизнь, как ребёнок, и совсем другая история, когда ты — шестнадцатилетний парень, а у тебя ни отца, ни деда.                Честно признаться, отца Ян вспоминал реже, чем деда: отец не давал таких советов, не обучал и не объяснял— он просто добросовестно служил.                И Ян помнил, что благодаря этому у них и была сытая жизнь: всякие там пайки, ну и зарплаты у военных считались приличными.                Дед же учил жить, взаимодействовать и с миром, и с людьми, что так на деле оказалось нужно. Иврит с тех пор стал забываться, но дедову науку — истории и байки, наблюдения из жизни — Ян помнил очень хорошо.                И сейчас ему как никогда требовалось плечо, на которое он мог бы опереться. Ведь с каждым годом выяснялось, что, чем ты старше, тем труднее жить, и общество оказалось не таким уж и дружелюбным.                Даже одноклассники и те в любой момент готовы задеть иль посмеяться. Слава Богу, что есть друг, настоящий друг — Глеб, а то так можно и с ума сойти.

                Прродолжение в Главе 8.