Мы идём к тебе, мистер Большой, часть 2, глава 5

Гретч провожает грузовичок, снабдивший нас продуктами, в минуту нашего возвращения в фешенебельные апартаменты мисс Дэй в Ист-Сайде. Их с Деб вымотала безумная карусель четырёх последних дней, потому мы, трое, позволяем себе покемарить перед сборами на новоселье.

Ближе к семи, дубея, мы бредём по смерзшимся остаткам последнего снегопада. У меня при себе секретное оружие вьетконга, плюс порошкообразная субстанция, именуемая мескалином, и щепотка другого индийского деликатеса, известного как кокаин. «Что, если», начинаю я издалека, «Миссис и Мистер захотят шоу».
«Какое шоу?» - спрашивает Гретч.
«Секс-шоу?» - уточняет Деб.
«Угу. Похоже, именно на это он намекал на нашей последней встрече – я, это, ездил к нему, подбухнуть».
«Ты с дуба рухнул» - говорит Деб.
«Это безумие» - вторит ей Гретч. «Такие, как они, этим не занимаются. Разве нет?»
«Нет. А если занимаются, они уже не такие. И я думаю, именно это у него на уме – стать кем-то вроде…»
«Нас?» - говорит Деб.
«Точно. Нас. Молодых, модных, чумовых типов. Думаю, он подозревает, что мы этим балуемся».
«Ну да» - говорит Гретч – может, потому он к нам и липнет. Мы для него отбросы. Если что, пугнул пистолетом и забыл».
«Не, не» - оперативно ввожу я поправку - «Мы - стильные люди, бэби. Забыла? Новая богатая птичка в городе, её брат, его симпатичная невеста. Не думаю, что он стал бы якшаться с нищебродами. Таким, как он, самое-пресамое подавай».
«На эту идею с шоу я не подписываюсь» - говорит Деб – «Слышь, я вообще-то из хаты выбралась, чтобы этого красавца охмурить. Не опошляй мою мечту своими шоу, папаня. Не для этой жизни сценарий».
«Может и так. Но, допустим, наш случай – необычный».
«Я бы рискнула» - вносит свою лепту Гретч.
«Да ё* вашу мать» - ворчит Наследница Состояния. «Это бизнес, а не торч-поход. Устраивайте своё шоу потом, когда я его хорошо за задницу прихвачу. А пока остыньте – слишком много бабла на кону. Всё идёт прекрасно. Не сбивайте меня».
«Ну, а если он хочет шоу» - продолжаю настаивать я.
«Так пускай исходит слюнями, пока я не исполню свой номер».
«Почему бы не замутить для него, раз уж хочет» - говорит Гретч с надеждой.
«Если он именно этого хочет» - добавляю я – «то получит, полюбасу. Только не от нас, а от кого-то ещё».
«Бли-ин!» - взвывает Деб – «Ну хорошо, хорошо! Если ему действительно именно это надо».
«И его миссис» - напоминаю я – «не забывай про неё».
«Но меня очень сильно удивит, если они действительно хотят именно этого». - раздражённо высказывается элегантная мисс Дебора Дэй, когда мы прибываем к его новому обиталищу. Она минует вахтёра с такой уверенностью, что ему и в голову не приходит нас тормозить и выяснять, кто мы, собственно, такие. У неё охрененный опыт в обмишуривании вахтёров.

Поднимаясь на лифте, я даю последнее ценное указание. «Готовьтесь быть сражённой наповал, мисс Дэй. Потому что, я уверен, это его фантазия. И её».
Нас тепло встречают МакМастерсы. Мистер облачён в прихиппованный костюм с Пятой авеню, его миссис – в мини до полбедра. Мы слегка обцеловываем друг друга, и, пока я снимаю куртку, взгляд ловит некую активность в зоне питания – там пацаны в белом жужжат вокруг стола с паровым подогревом.

«Служба питания» - поясняет Мэй мне под локоть. «Смоются через пару минут». Затем, обращаясь уже ко всем троим – «Идёмте, я покажу вам квартиру».
«Я уже провёл Люка по всем комнатам, во вторник» - говорит Мэлкольм, освобождая меня от необходимости обходить апартаменты заново. «Что это будет, мой мальчик?» - спрашивает он, направляясь к шкафчику, в каких держат спиртное. «О-опс, я забыл. Сила привычки, полагаю. Ты же говорил, что сегодня вечером мы обойдёмся без крепких напитков, не так ли?»
«Правильно. Мешать алкоголь с травой – плохая идея» - советую я.

Пока леди совершают ихний тур, мы стоим вдвоём у стеклянной двери, ведущей на террасу, пялимся из дверного проёма на бегущие, перекрещивающиеся огни машин, поверх тёмной пустоты центрального парка и огней делового города, и, пока что, я потерян для всего остального, унесён далеко в космос. Отсюда, похоже, весь Манхэттен как на ладони.

«Так вот, с её слов» - говорит он, когда я снова настраиваюсь на него. «Она очень увлечена тобой. Ты ей страшно понравился. По правде говоря, и мне тоже, и мы оба оценили твою креативность и надеемся на долгую и плодотворную дружбу. Плодотворную для всех нас». Так он вещает, заняв большой стул, обитый красной кожей, словно потыренный в одном из старых клубов для джентльменов – в Йэле, Гарварде, ещё где – так что я делаю шаг навстречу и уже готов занять место возле, когда, внезапно, он …

Говорит «Гуд-бай» пацанам в белых куртках. Ни один из них толком не знает английский, и разговор перескакивает с ломанного английского на французский, когда Мэлкольм беседует с одним из них, или на испанский, когда он ведёт разговор с другим. Несколько кивков и указаний на паровой стол, затем они принимают от него зелёные бумажки и исчезают во мраке, оставляя объединённые бизнес-предприятия мистера Большого и мистера Малыша, в нашем лице, готовиться к наведению мостов между Низменным и Высоким.

Я извлекаю дрянь, дымный дух общности. Дюжину толстых косяков, которые я так тщательно скручивал, набарматывая желания. С улыбкой кладу ему под нос, на кофейный столик.

Он разглядывает их, берёт один, нюхает – и поднимает взор, ухмыляясь, как мне кажется, слегка по-сатанински – как раз тогда, когда возвращаются леди. Пока все потихоньку рассаживаются, я задаю вопрос: «Какую музыку вы любите?» Вопрос адресован им обоим, но, по большей части, ей.

«О?» У неё, видимо, нет желания выбирать, и она смотрит на него.
«Ну» - говорит он задумчиво – «Вместе с мебелью мы приобрели стопку пластинок» - он тянется к хай-фаю – «Я их даже не разбирал пока».
Вдвоём, мы направляемся к проигрывателю, в то время, как леди чинно ожидают, пристроив попы, и, к обоюдному удивлению, находим, в основном, безбашенный рок и поп.
Он хихикает. «Ну как, подходяще?»
Я смеюсь, основательно и слегка дотрагиваюсь – лишь слегка – до его локтя. «Ну, что ставим?»
«Тебе выбирать».

Я перебираю конверты, а Крошка Люцифер вот-вот взорвётся от нетерпения, предвидя всю сцену в движении и в цвете. Ух, как он поглощён предстоящим зрелищем, как жаждет лицезреть прилив волны, вызванной галлюциногенными субстанциями, которая накроет эту защищаемую полицией парочку – одним могучим наплывом звуков, вкусов, образов, запахов, и, наконец, в чём я абсолютно уверен, тактильных ощущений – очень личных, очень древних вариаций великой и древней человечьей забавы, всем известной и любимой, именуемой сексом.

Более того, я отмечаю, заряжая проигрыватель первой стопкой пластинок и откладывая остальные звуки на поздний вечер, что они назначили меня своим лидером. Смотрят на меня, ожидая указаний, что делать дальше. Я – в роли Главного, с их подачи.

Пронзительное, как ночная улица без фонарей, начало первого альбома «Дорз».Я делаю глубокий вдох, пытаясь вспомнить, как обустраивал шоу главнейший для меня человек. Губерт станет моим пастырем в этой мессе, потому что, хотя я общался с другими продвинутыми постановщиками, да и сам устраивал довольно милые обряды совокупления, никто из тех, с кем я встречался, не вёл шоу столь же целеустремлённо и истово, как крутой Губерт.

Я стою, вглядываясь в пространство поверх поднятых лиц, в то, что за пределами их глаз – все повёрнуты ко мне, в ожидании – и сосредотачиваюсь на том, что проделывал Губерт у нас дома, в ту ночь, с чёрной кралей. Как он двигался, как распоряжался временем. И тут до меня доходит главное: нужно чувствовать ситуацию. Его тогдашний ход, неприкрытая лесть, с которой он вещал о чернокожей красавице, возжелавшей меня, был довольно тонким способом вовлечения, и, если бы не паранойя, порождённая внезапностью его предложения, мои замки открылись бы, как смазанные – словно вертелки на дверце хранилища в большом банке, под пальцами банкира: щёлк-щёлк. А его предложение не застало бы меня врасплох, не будь я тогда настолько на своей волне.

Ага. Вот он, мой ключ к успеху сегодняшней ночной оргии. Я должен объявить, каким-то образом, и без всякой неопределённости, что нам предстоит этим вечером, леди и джентльмены – в тот момент, когда мы вступим. Не тогда, когда мы уже вступили, а в самый момент вступления. Так, чтобы нам всем открылось предстоящее – правильно?

Моё эго стало самой большим препятствием для Губерта в ту ночь, а моё препятствие в эту ночь – эго Мэлкольма: нервное ожидание, наполненное страхами и не сглаженное алкоголем. Потому я сажусь на кушетку у него за спиной и приступаю к делу.

«Э, как я говорил,» - произношу я, затягиваясь и передавая ему косяк – «Деб, и Гретчен, и я, очень близки. И, ну, э, Деб, м-м-м, кое-что поведала. О вас, м-м-м, ну, и это вызвало у Гретчен, м-м-м, очень, ну вы понимаете», - и я приподнимаю бровь, слегка расширив оба глаза.

В то время, как он сосредоточенно затягивается, впервые пробуя на вкус самое мифологизированное растение, я быстро подмигиваю Гретч, сидящей слева от меня – так, чтобы это осталось незамеченным Деб или его супругой, отделённой от меня кофейным столиком справа. Дурь переходит от него к Гретч, и в этот момент происходит реальная загрузка: их глаза встречаются. Вжик – и атмосфера начинает сгущаться, на нужный лад.

Гретч затягивается, передаёт косяк Деб, та – Мэй. От неё, косяк возвращается в мои пальцы, увлажнённый слюной всех присутствующих, водным элементом группового разума.

«По-моему, приятные ощущения» - говорит он супруге, когда я затягиваюсь второй раз.
Она кивает, затем одаряет меня быстрой фальшиво-застенчивой улыбкой, а я обращаю на неё свет своих фар, жёсткий и неудержимый, одновременно запаливая второй косяк, затягиваясь, удерживая дым в лёгких, выпуская. И она, наконец, опускает глаза в сдержанной манере, впервые познав вкус Опасного Наркотика.
Я поворачиваюсь к нему и спрашиваю: «Ничего, если я слегка приглушу свет? Когда кумаришь, свет кажется слишком ярким».
Момент выбран неудачно – он выкашливает слова вместе с дымом. «Давай, выключатель там – кх-ха-кха-кха…»
Поднимаясь, чтобы притушить свет, я кладу руку на его плечо и говорю: «Сейчас было бы неплохо выпить чуть-чуть вина».
Он поднимается, всё ещё кашляя, и откупоривает бутылку, пока я добираюсь до выключателей. Мэй приносит с кухни пять бокалов, расставляет их в ритуальной манере на кофейном столике, и он разливает всем по чуть-чуть, в то время, как я вновь занимаю место позади него.

Раскуренный третий косяк отправляется тем же маршрутом – так что у нас сейчас в работе один бычок, один косяк, скуренный наполовину, и ещё один, только что запаленный, и мы вызываем к жизни духов воздуха, сотканных из аромата превосходного – это уж наверняка – французского вина.

Тут Мэй говорит: «Я не чувствую ничего. А ты, Мэлкольм?»
«Что, дорогая?»  - он не слышит её из-за музыки.
«Я говорю, я ничего не чувствую, а ты?»
«Думаю, что да. Я чувствую – о, мне кажется, я чувствую какую-то лёгкость в голове».
Она пожимает плечами и откидывается на стуле, как мы понимаем – ища внимания к себе, так что Дебора подаётся к ней и нашёптывает сладкие наставления в её ухо – никто из нас их не слышит, из-за музыки – и, когда он передаёт косяк Гретч, я ловлю её взгляд и делаю лёгкое движение головой и плечами, обозначающее танец.
Ещё одна затяжка, и она, поднявшись со стула, начинает танец, бугалу, без партнёров – исполняя. Я вижу, словно наяву, её полные, крепкие груди, бьющиеся под свитером, внимаю пляске бёдер, обтянутых мини-юбкой.

Поскольку эта роль в ходе подготовительного ритуала обычно отводится Деб, я бросаю на неё быстрый указующий взгляд. В этот раз пусть посидит; пусть кто-то другой возьмёт на себя роль тела, сплавляющего разум группы в единое целое паяльной лампой эротичных телодвижений. Если танец начнёт Деб, это, возможно, будет перебором - и для Мистера, и для Миссис. Особенно для Миссис: сладкая юная штучка Деб, куда более бесстыдная в ритмичном круговороте движений, напряжёт её куда больше. Мэй, с Деб, всё ещё прильнувшей к ней в успокаивающей манере, наблюдает за танцем Гретч, закаменев, сосредоточившись на самокрутке домашней выделки, с зельем внутри. Так захвачена сгущающейся атмосферой, что, похоже, её уже совсем не волнуют чувства супруга на этот счёт, или, даже, ловят ли они кайф. Она просто и бессознательно сфокусирована на сексуальных телодвижениях Гретч.
Мэлкольм, захваченный шоу, повёрнут ко мне спиной, так что я сползаю с кушетки, усаживаюсь у ног Мэй и всматриваюсь в её лицо, а когда она это замечает – через какое-то время – я дружелюбно улыбаюсь, словно клерк в магазине, и спрашиваю: «как самочувствие?»
Она реагирует медленно. Её лицо последовательно становится озадаченным, дружелюбным, шкодливым, затем проникается неприкрытой похотью – при этом, она умудряется ничего не сказать. В то время, как её глаза, моргая, скользят в той же манере, что и в прошедшие выходные, и я чувствую их на своём члене, словно лампы, излучающие жар – согревающие, дразнящие, слегка ласкающие, словно наэлектризованные пальцы.

Деб знает, что ей положено сделать в этот момент. Она встаёт со стула и становится у дальнего края кушетки, отделяя его от Гретч с её телодвижениями, тепло улыбается ему сверху вниз, затем поворачивается и грациозно, текуче, ложится на кушетку, так, что её ноги болтаются за её краем. Её голова мягко опускается ему на колени.
Это отвлекает внимание Мэй, так что я слегка касаюсь её бедра чуть ниже края мини: «Вы не покажете мне, м-м-м, террасу?»
Она обдумывает вопрос так и сяк, что занимает примерно полчаса, затем встаёт, берёт меня за руку и доброжелательно подталкивает, в то время, как я поднимаюсь из позы йога и мы оказываемся на террасе, за закрытой стеклянной дверью, окунувшись в темноту и холод ночи, оглянувшись на них – но ни один из них, похоже, ничего не заметил. Она заводит меня за угол, мы делаем несколько шагов ко входной двери – тем самым, ускоряя события сверх ожидаемого. И я немного противлюсь этому, потому что кульминация виделась мне как груда из пяти обнажённых тел, склеенных дымом травы, где каждый трахает или сосёт, или занят и тем, и этим, и все десять рук что-то мацают, оголтело и вдохновенно.

Но моё возбуждение не позволяет думать о том, что, возможно, у них всё идёт как-то иначе. Под шумок мы ускользаем в тёмную комнату, где мои руки берут в оборот её пухлые, матронистые вершины и каньоны, и мебель в придачу. Да это же спальня – внезапно доходит до меня. Кровать высотой до колена, покрытая чем-то сатиновым или шёлковым. Очаровательно. Но мне становится не по себе от того, насколько быстро мы с ней налаживаем процесс избавления от одежды, раскидывания себя на шёлковых покрывалах, и…

 Я приступаю, как положено - деловым языком по внутренней стороне её пухлого, но на удивление крепкого и гладкого бедра, поверх холма, покрытого тёмными волосами, затем вниз тем же путём, но с другой стороны, а затем, по её прихоти, зигзагом по всей длине увлажнённой писи – мне чудится аромат денег – поджёвывая и играя кончиком языка, задействуя всю ротовую мускулатуру. Имея в голове план, выдоить её так, чтобы первый групповой приход наградил бы её долгим, замедленным оргазмом, несмотря на нетерпеливую похоть, уже раскалившую её добела. Ключ к благосклонности – потребность, а моя цель – сделать её благодарной. И, на тот момент, я не могу найти ничего другого, кроме как позволить её бьющимся бёдрам двигаться так, как им вольно; в итоге не я дарую ей свою голову, а она трахает мой язык и губы.

И кончает почти моментально, с такими стонами и охами-вздохами, что, боюсь, это не останется неуслышанным – несмотря на «Дорз» и удалённость от места событий. Но я слишком поглощён, слишком взбудоражен её оргазмом, его полнотой и законченностью, и тем, как она отстраняется по завершении, отодвинувшись, и отталкивая мою голову руками, когда мой рот вновь пытается прильнуть к отстранившимся половым губам.

Я на коленях у кровати, она лежит, полностью выдохшаяся. Намереваясь лечь с ней, я удлиняю маршрут, чтобы извлечь щепотку кокаина из кармана джинсов на полу. «Лёгкий мазок, для пользы дела» - говорю я своему члену, возбухая, как и он, от близости всех этих пухлых, обильных, особнячных, матронистых миллионов. Концентрируюсь, дабы не промахнуться мимо дырочки, затем втираю немного в кончик залупы, чтобы и её клитору перепало. Затем, двигаясь на ощупь, огибаю кровать, ложусь рядом и жду…
Некоторое время.
«Боже» - выдыхает она – «ты хорош».
Я дилетант, достаточно, чтобы испытать некий трепет по этому поводу, но её реплика не собьёт меня с мысли о том, как бы отреагировал старина Губерт. Ответ найден: мягкий смешок, как-бы сообщающий ей, что тайное начало, заставившее её сказать так, не опасно для неё: оно для дела, а не для насилия.

Она поворачивается ко мне, влажно целует меня в щёку. Для меня, это сигнал, чтобы накатиться на неё сверху – чувствуя лёгкое головокружение, покоряя, словно скалолаз, все мягкие выпуклости её груди и живота – готовясь разделить с ней член, замороженный коксом, натирая её клитор залупой под допингом, а затем медленно входя в её влажные недра, средоточие коллективного богатства рода человеческого, сперва без усилий, затем - гарцуя на ней, высоко и жёстко, с вовлечением клитора, до тех пор, пока я не начинаю чувствовать, как лёд постепенно расползается по стволу, а её желание не заявляет о себе по-новой. И когда её бёдра начинают лягаться и биться, подстёгивая второй подступающий оргазм, я торможу процесс и, не спеша, извлекаю полярного героя, позволяя залупке побродить по губкам – тем самым, пробуждая дух миллионов колонизаторов, их наследие – беззвучно вращая бёдрами, так, что его одноглазый лик ласкает её губы, словно толстый язык. Словно беря тайм-аут во время революции - перед тем, как полностью отстраниться и перекатить её на живот. Или попытаться это проделать.
«Что ты делаешь?» - шепчет она, скрученная наполовину.

«Переворачиваю тебя» - шепчу я в ответ. Затем кладу правую ладонь на её плечо и завершаю процесс в деловой манере. Смакуя, насколько это внове для неё: она напряжена, смущена, задета тем, что её большие полушария, освобождённые от подтягивающих трусов, обращены ко мне – и, как я полагаю, запугана предстоящей дефлорацией ещё одного отверстия. Это – искушение для меня, но для наших игр – слишком рано, так что я отбрасываю разметавшуюся высокую причёску с тыльной части её шеи и сажаю в этом месте поцелуй, пуская язык в ход; веду им вниз, задерживаясь в долине спины и ставлю точку, сомкнув губы над позвоночником, там, где обозначила себя расселина. Лежать на животе куда удобнее, хотя она всё же слегка напряжена, готова тут же снова перевернуться на спину, где она ощущает себя е*имой по всем правилам, способом, утверждённым столетия назад вашей церковью и поощряемым современными божками, ревнителями прибыли, одержимыми нежеланием что-то менять; с использованием преимуществ силы тяжести и вовлечением клитора, авторизованным Американской Медицинской Ассоциацией. И мне, понятное дело, в кайф, перенастраивать её условные рефлексы на новый лад. Восстановить утраченную взаимосвязь между её эротизмом и её попой – вот моя задача. Вооружить её новым, попоориентированным взглядом на происходящее. Заново преподать ей древний урок – того, что она может рулить своей жизнью, пуская в ход ягодицы, так же, как сейчас она пускает в ход свои христианизированные сиськи. Оттрахать её, шлёпая бёдрами о бёдра, отбрасывая обратно в подростковый период: я здесь не для того, чтобы сделать её куклой, призванной утихомиривать ваши христианско-иудейские закидоны, управлять вашей наукой, делать вашу бомбу ядерной – я здесь для того, чтобы…

Превратить эту кошёлку среднего возраста, доверху набитую американизированными «Дозволено» и «Недозволено», в грязную битницу, хиппи, травокурку, коммунистку, красную радикалку, анархистку, человеческое, бл*дь, существо. Эта душа, падкая на грех, буржуазия во плоти – именно то, что я ищу. Да, её душа, её спасение от великого цивилизованного извращения, от не-эмпатии. Перетащить её на нашу сторону – вот, чего я добиваюсь. Дать ей новый взгляд, новую перспективу, совершенно новый, бл*дь, склад ума. Даже подготовить её морально к члену Хо-Ши-Мина, встреча с которым предстоит ей в следующей жизни – если сложится.

И, едва приступив к этому, я чувствую явление Крошки Люцифера, решительно отбирающего бразды правления. Он столь праведен, каждой своей молекулой, сколь были праведны их собственные невменяемые проповедники; он приступает к переформатированию её представлений о добре и зле с энтузиазмом, достойным любого из ваших священников, с их адским огнём и серой.

Эту душу непросто спасти, но в итоге – когда, его усилиями, она расплавлена полностью, от вершины расселины до клитора и он переходит на верхнюю передачу, действуя от своего имени, беснуясь и негодуя, и загоняя, тумаками, куда надо – она покоряется его злодейству. Приподнимает задницу, идя навстречу ему, чарующе прогибает спину, распахивая дверь чёрного хода, в ожидании заключительных шлепков бёдрами о бёдра, и её личный Вельзевул является на свет, как итог нового, диковинного для неё, оргазма. В жилой комнате, скорее всего, это звучит так, словно я вытряхнул из неё всё дерьмо.