Однажды в... ссср. глава 9

                ГЛАВА 9

    В тот зимний и морозный вечер Ян приползал домой с обидой на весь свет.                Мало того, что схлопотал два трояка по физике и алгебре, мало того, что, резко вскочив из-за парты, перевернул чернильницу, плюхнувшей чернила прямо на светлые брюки и посадившей чёрное пятно величиной с пятак — так ещё и на спарринге с Глебом он пропустил таких два глупых, таких обидных два удара: сначала в злополучный нос, а следом — в ухо.                Да так, что звон от этого удара гудел и ныне в голове. А уж Мишка-то хохотал!..                И даже ответка — удар в прыжке ногой под рёбра, пробивший блок и снесший Глеба с ног — настроения не улучшил.                А тут ещё у самого порога, ступив на лёд, чуть припорошенный снегом, Ян поскользнулся и хрясь на спину. И не ушибся, но адреналинчиком пробило неслабо.                                «Чёрт! Чёрт! Да что ж сегодня за день такой! Как проклял кто!» — лаял непонятно кого Ян. И единственное, о чём мечталось, так это рухнуть на свой диван и, даже не ужиная, завалиться спать.                Не тут-то было.                Взглянув на ещё даже не открытую им дверь, Ян вдруг понял, что у них в доме… чужой человек. «Женщина. Толстая женщина?» —                Он резко распахнул дверь и — точно!                Прямо посредине комнаты в полуметре от стола на кухонной табуретке монументом застыла необъятная квашня — незнакомая клиентка с полным набором металлических трубочек на голове. А рядом гудел примус с баком для химических завивок.                «Халтурка, подработка, пропади она пропадом!» — выругался про себя Ян, —но… как я её увидел? Почувствовал, что ли? Интуиция? Нет. Или мне показалось, что я её увидел? Чудеса…»                Сбросив с себя пальто, он бухнулся на диван прямо в одежде и отвернулся к стене.                — Иди ужинать, — спустя какое-то время позвала тётя Туся.                — Не хочу, — буркнул Ян, представив себя жующим за столом под любопытным взглядом сидящей рядом чужой тётки.                Как только за клиенткой захлопнулась дверь, вся злость от надоевшей донельзя неустроенности, кипевшей в нём уже столько времени, выплеснулась на мать:                — Ма, скажи, ну ты же видишь, что жить так больше невозможно! И мне уже не десять лет. Я — взрослый! И мы, два взрослых человека, ютимся в этой комнатухе. Да и ещё твои клиенты. Ни отдохнуть, ни продохнуть, ни заниматься, ни друзей позвать. Ну, что молчишь?                — А то, что я пашу две смены, чтоб только у тебя всё было, ты не замечаешь? А то, что я за два последних года купила телевизор? Холодильник? Что сколько лет тебя тащу одна?! А деньги с неба-то не сыплются.                — Я понимаю. Но сколько можно ничего не делать? Ведь папа говорил, что мы на очереди на квартиру, и записались еще в тот год, что я родился. Считай, уже шестнадцать лет стоим. Другие и за десять получают… Да и к тому же папа — офицер был.. — уже совсем другим, просящим тоном заметил Ян.                Тётя Туся молчала. «А ведь он-таки прав», — подумала она, — и что с того, что у меня полгорода знакомых. А живём с сыном, как в собачьей будке».                — Ладно, — помедлив, выговорила мать, — в понедельник в горисполкоме приёмный день. Завтра у нас четверг? Завтра и запишусь. Пойду, поговорю, что смогу — сделаю.                Ян просиял:                — Мамуля, я уверен, тебе там не откажут. А хочешь, я Глеба попрошу? У него там батя вроде какая-то шишка. А?                — Нет. Ничего не надо. Я соберу все документы и отца награды. Поговорю. Доволен? — Ян кивнул, — Ну так иди, мой руки, рубай свои любимые котлетки и спать. А то утром тебя не добудишься…                Ян чмокнул её в щёку и загремел рукомойником, подставив руки под прерывающуюся струйку воды. А после котлеток с хрустящей корочкой и чашки компота из сухих груш подобревший и расслабившийся завалился на свой диван.                «Теперь, когда появился Мишка, многое изменилось; спокойная, книжная жизнь закончилась, нужно научиться принимать решения, но как же трудно это делать…  Может это всё и есть – взросление?.. Вот бы сейчас дед был жив!..» — подумал он.       
                —————————————               
Помнил ли Ян дедушку Изю? Помнил, но не всё, а вот как-то выборочно, детально... Ведь он тогда был мальцом. Но, вот, голос его, пока ещё забыл: тёплый и мягкий и говорил он чуть не шепотом.                Дедушка Изя картавил, букву «Р» проговаривал с прононсом – Яну это было потешно, и он не раз смеялся над дедушкой. И дед смеялся вместе с внуком. Дедушка Изя слыл учёным человеком. Он знал божественную книгу — Тору — и объяснял её людям.                Это ведь благодаря дедушке Ян приобщился к Богу и научился читать на иврите, но говорить об этом не дозволялось, и дедушка наставлял внука никому об этом не рассказывать.  Давно это было…                А сегодня… дедушка Изя приходил к Яну. Во сне!. А может и не во сне! Ян не понял. Он просто прилёг с книгой и задремал, а проснулся от чувства, что кто-то на него смотрит. Ян открыл глаза и увидел… дедушку! И тот говорил с Яном на иврите, который тот уже стал забывать. Но тут он осознал, что понимает всё, что говорит его любимый дед:                «Внучек мой! Ты уже взрослый и я буду говорить с тобой, как со взрослым! Ты теперь сам видишь, что нигде нет доли у еврея. Повсюду мы не дома, для всех мы чужие. Любой может обидеть нас словом иль поступком, и вот, что я тебе скажу! Пока мы не вернулись в Иерусалим, нужно научиться давать отпор! Тора говорит: «Глаз за глаз, зуб за зуб, руку за руку, ногу за ногу!» Стань сильным и безжалостным! Как Давид, который победил Голиафа! Ты это сможешь! И пусть сгинут все наши враги!»                Ян открыл глаза. Он долго лежал, силясь понять, было ли то наяву или приснилось? Но уж очень дедушка бы настоящий… Материальный что ли… Ян встал с постели и, будто отвечая деду, про себя прошептал: «Я буду сильным, дедушка. Я смогу!»
                —————————————————
В понедельник у тёти Туси был единственный выходной в неделю. И, выпроводив Глеба в школу, подкрасив губки и надев лучшее своё приталенное шерстяное платье глубокого синего цвета — подарок покойного мужа — она, собрала документы, солдатские и офицерские награды и потопала по свежему снегу в горисполком «выбивать» квартиру. Себе и Яну.
                ————————————————————-
Больше всего начальник жилищного отдела Иван Захарович Теплов не любил дни приёма граждан. Не то, что не любил — да он их просто ненавидел! Просители, просители… Один скандальней другого. И каждому квартиру подавай, да ещё и со всеми удобствами. И у каждого причины — раз на Кремень.                Тот — инвалид войны, тот — инвалид труда, та — многодетная мать. А где ж их набирать квартир-то столько? Он что их — из пластилина лепит? Очередников — под тысячу уже. А больше двух домов в год и не строят, не столица ведь.                Да ещё и эти… То звонок от Первого секретаря горкома партии: надо хорошего человечка в очереди с сотого на пятое место переставить.                То с самого обкома достают и по тому же поводу — и что, ты им откажешь? Ага, попробуй только. Назавтра ж зашвырнут в какой-нибудь районный ЖЭК — дворниками командовать.                «Так, кто тут у нас по списку первым? Ага. Резник Эсфирь Израилевна. Хорошенькое начало…» — подумал Иван Захарович.                В антисемитах он себя не числил, но особист армейский Фельдман припомнился ему мгновенно, тот тоже «Израилевичем» звался.                И это воспоминание, как щепоть соли в чашке чая, улеглось на палитру его отнюдь не мажорного настроения ещё одним мазком — унылым, серым.                «Резник, Резник… Что-то знакомое.. Это не Глебова ли дружка мамаша? А этой-то что надо?» — подумал Теплов. — Ещё одна проблема…»                — Зови уже… — зло буркнул он вошедшей секретарше.                — Разрешите? — тётя Туся приоткрыла дверь.                — Входите, — не поднимая головы, выдохнул Теплов, — что у вас? — спросил, как будто сразу отказал.                — Да я… насчёт квартиры… — растерялась тётя Туся от такого «тёплого» приёма.                — Тут все насчёт квартиры, — обдав её холодным взглядом, ещё сильнее приложил Теплов, — конкретно, что у вас?! Вот у меня там — полная приёмная народу. Излагайте уже.                Обескураженная таким гостеприимством тётя Туся молчала. А ведь когда прочла табличку на двери «Иван Захарович Теплов», обрадовалась даже. Уж этот-то рассудит. Ан нет. Чинуша — он и есть чинуша.                Молчание затянулось, и Иван Захарович невольно поднял голову.                В метре от него сидела женщина, на гладкой бледно-матовой коже лица которой, как два граната, горели возмущением глаза, обрамлённые пушистыми и длинными ресницами. Точёный, чуть курносый носик придавал лицу задорное выражение, а алая помада подчеркивала благородный овал губ.                И первой мыслью, залетевшей так некстати, было: «Да…  с тобой я станцевал бы польку-бабочку! Пока ещё был не женат. Подъехать, что-ли? Подкатить?»                Но вместо этого тем самым деревянным тоном он проскрипел:                — Так, что у вас?                Тётя Туся инстинктивно уловила эту перемену в его лице, мгновенно сменившегося с живого вновь на мёртвое.                — Я тут… вот документы, я уже шестнадцать лет на очереди, мы, с сыном в крохотной… Мой муж орденоносец, офицер… — залепетала она, сама не понимая, что вдруг произошло, что изменилось. Не только в нём, но в ней самой.                — Да не волнуйтесь вы, — уже чуть мягче заметил Иван, — давайте я погляжу. — Он взял из её рук документы и стал их просматривать. Потом отложил и достал из ящика стола списки очередников.                — Так, Резник… Резник… а вы случайно не мама Яна, с которым мой Глебка неразлей-вода? — спросил Теплов.                — Да, верно, я и есть. — Смущённо ответила тётя Туся.                — И где вы трудитесь?                — В быткомбинате, парикмахером. Парикмахерская у кинотеатра «Чапаева», знаете?                — Ну, честно говоря, сам там я не бываю. Я в центре тут живу, недалеко, и тут же и стригусь обычно. А знаете, мы ведь коллеги с вами. Вернее, был когда-то я ваш коллега. В эвакуации и в армии потом. — Тётя Туся улыбнулась.                И от этой улыбки на душе Ивана стало так тепло и хорошо, что даже сам он удивился. Тем более, что в очереди на жильё Резник Эсфирь Израилевна маячила уже в первой двадцатке, а домик, где ютились три семьи, за ветхостью и так на снос был в плане.                «Да только кто его знает, а вдруг перед самой приёмкой пятиэтажки, до которой всего-ничего времени-то осталось, завалят меня звонками блатные, которым не откажешь? Или к примеру, кто из знакомых близких да с подарочком немалым забежит? Нет, тут спешить не надо. Мало ли с кем Глебка дружбу водит. На всех — квартир не напасешься…»                — В общем так, Эсфирь Израилевна. Заявление мы ваше рассмотрим. Но пока определённого чего-то сказать не могу. У нас о-очень много льготников накопилось. В течение месяца получите письменный ответ. До свидания…               
Тётя Туся встала. Она поняла, что дело не выгорело. Гордо подняв голову и, окинув Ивана взглядом царицы Савской, она повернулась и вышла из кабинета. А когда захлопнула за собой дверь, мгновенно съёжилась внутри: «А ведь не выслушал же гад, бюрократ чёртов! Отбрил казёнными фразами. Да, видно, не видать нам с Яном новой квартиры, как своих ушей…» —выходя из здания, где буква явно была важнее души, подумала она. И горечь ядовитою змеёй вползла в её сердце.
Как всегда, приёмный день Ивана Теплова тёк своим чередом: нервно и изматывающе. Старушки, мечтавшие хоть последние годы жизни прожить с туалетом в квартире, а не в глубине холодного двора; инвалиды, уже не имевшие сил тащить ведра с углём из подвала к печке, ну и другие просители — и всем приходилось отказывать, отказывать и отказывать. Неблагодарная работа. Тяжёлый день.                Но в редкие минуты между хлопками двери входивших и выходивших посетителей перед его глазами вдруг стали вспыхивать два возмущённых граната на молочно-белой коже и взгляд, пробравшийся в самое сердце. Такой гордый и неприступный.                После работы он медленно плёлся домой, не замечая мягких и невесомых снежинок, ложившихся на каракулевый воротник его пальто. И вдруг он понял:                «А ведь домой-то неохота. К жене привык, как к гарнитуру чешскому, что привезли из области по блату. И раньше мало говорили с Машей, ну, а сейчас вообще… да и о чём? Поужинаем, телевизор и в кровать. Где — только спать. Другое уж не мило. Приелось всё. Сын? С сыном не близки. Его гитара, голуби… Не интересны мне. Отличник? Ну и ладно. Я сам учился хорошо. А эта… парикмахерша… Ну надо ж – как она!.. Весь день из головы не идёт. Что ж, нужно к людям быть поближе, а то совсем в чинушу превратился. В обычный винтик властной вертикали. А что? Пойду вот завтра в перерыв и постригусь у этой, у Эсфири. И заодно пойму, заколдовала или нет».                От этой мысли у Ивана впервые за день пробился в душу тонкий лучик света. И, наконец, заметил он снежинки, танцующие в свете фонаря. А глубоко вдохнув сухой морозный воздух, Теплов подумал: «Хорошо-то как! И день прожил я, видно, не напрасно».    

                Продолжение в Главе 10.