Однажды в ссср. глава 11

                ГЛАВА 11.

          ———————————————
На следующий день Иван Захарович то и дело ёрзал на своём стуле за рабочим столом, проглядывая и подписывая принесенные ему бумаги.                А ёрзал потому, что сегодня слишком медленно, тугой резиной, как назло, тянулось время:                «Скореее бы, скорей кончался б этот чёртов рабочий день! Но до шести же не уйдёшь — вдруг председатель позвонит. Но ничего. В шесть я сбегу. А парикмахерские до семи…» — успокаивал он себя.                «Вот интересно, как она воспримет мой приход? И что я ей скажу? Тьфу! Как пацан волнуюсь. Как школьник в первый раз влюбившийся в девчонку. Да ну, наверное, надумал сам себе. Придумал сказку! А вот сейчас увижу и пойму… что и не запал я на неё вовсе. Что просто создал в воображении своём графиню Монсоро… А если нет? Чего ж всю ночь заснуть не мог и вспоминал её глаза, лицо, движенья головы. И взгляд такой необычайно властный и в то же время — гордый. Взглянула на прощанье так, что я почувствовал себя пигмеем прямо. Так, ну и правда, что я ей скажу? «Я потерял покой и сон? Я думаю о вас всё это время? Вы мне понравились? Я уж давно таких не видел женщин?» — нет, всё не то. Банально. А если… если я её не понравился? Когда-то был красавчик, лет двадцать тому назад. Сейчас обрюзг, живот, как мяч футбольный. Да и семья… Нет, к чёрту это всё. Пойду домой…»                Но как только за спиной кукушка прокуковала шесть часов, Иван вздрогнул, резво вскочил из-за стола, оделся и, махнув рукой удивлённой секретарше («Куда это он так рано намылился? Обычно ни сам не уйдёт, ни меня раньше семи не отпустит…), поспешил к своему любимому «Москвичу».                Одним движение руки смахнул снег с лобового стекла, нырнул внутрь, завёл и, не прогревая двигателя, помчался в сторону парикмахерской у кинотеатра «Чапаева».      
 Парикмахерская №7 располагалась на первом этаже кирпичной пятиэтажки за застеклённой витриной, через которую можно было видеть ряд кресел, за которыми трудились брадобреи в белых халатах.                «Как врачи прямо…» — подумал Иван, ещё через стекло узрев высокую фигуру с волнами чёрных волос обрамляющих миловидное личико тёти Туси, резко контрастирующих с накрахмаленной белизной её рабочего халата.                Войдя внутрь и потопав на резиновом коврике, чтобы сбить с ботинок налипший снег, Иван Захарович степенно прошёл к стульям ожидания и уселся на свободный, успев подумать: «Смотри-ка ты, последний час работы, а людей хватает».                Он сидел, не замечая, как течёт время, и не отрывал взгляд от женщины, так неожиданно ворвавшейся в его сухие будни. В его ум и сердце. Он наблюдал, как ловко и быстро снуют её оголённые до локтей приятной полноты руки. Как поворачивается то в профиль, то в анфас теперь уже знакомое лицо.                А когда в анфас — он видел её глаза, что не позволили ему уснуть всю эту ночь.                И чем больше Теплов на неё смотрел, тем больше понимал, что пропадает он, похоже, безвозвратно. И тем больше какая-то давно не испытываемая юношеская робость вливалась ему в душу, заставляя сердце биться быстрее.                А откуда-то прилетело народное: «Зимняя вишня… зимняя вишня…»                «И ведь и точно: зимняя вишня. Не моя, но разобьюсь, а будет моей! Или всё же не будет?» — подумал Иван. — А вот так: если я попаду к ней по очереди, значит будет, а не попаду — не судьба…» — совсем по-детски рассудил он, и сердце чуть-чуть успокоилось.                «Попал!» — ликующе подумал кавалер.                Проходя к креслу, хотел поздороваться, но она в это время нагнулась, доставая из шкафчика очередную бутылочку одеколона «Шипр». Так что глазами они встретились лишь через зеркало, в которое посмотрели оба, поскольку Иван уже замер в кресле, а она стояла за его спиной.                И в тот же миг, как по команде, на их лица накатило зарево уходящего солнца.                — Вы… вам?..                — Постричься я хотел..  — прокашлявшись (засохло горло), вымолвил Иван Захарович, — постричься и побриться.                «Вот ведь узнала-то как сразу. А ведь всего раз виделись, и то накоротке». — промелькнуло у него в голове.                И всё то время, что она, как будто не касаясь даже расческой и ножницами, колдовала над его непокорными жёсткими волосами, а затем, слегка придерживая мягкими пальцами голову («Ох, как же это приятно!»)  брила его опасной бритвой — он мучительно думал, ну что же ей сказать. Сказать так, чтоб и она взглянула на него не как на простого клиента или, что ещё хуже, как на чиновника горисполкома, а как на… ну… на… мужчину. Вот.                И при этих мыслях Иван невольно втянул живот, который итак был скрыт белой простыней, наброшенной от шеи до колен. И распрямил спину, заставив тётю Тусю охнуть — чуть не порезала ему щеку от резкого движения.                Но, поднявшись с кресла, постриженный, побритый и надушенный «Шипром», Иван вдруг неожиданно для себя произнёс совсем не то, о чём он думал раньше:                — Эсфирь Израилевна, я тут зашёл еще и по делу. По вчерашней вашей просьбе, так сказать. Мне это… обследовать ваши жилищные условия на месте нужно. Ну, посмотреть, в каком там состоянии квартира. И вот тогда уж решение по вашему заявлению принимать. Чтоб, так сказать, всё по закону было. Вам как сейчас, удобно?                Глаза тёти Туси вспыхнули знакомым огнём, только теперь в нём колер был другой. Совсем другой — счастливый колер. И в нём светилась радость, смешанная с недоверием:                «Неужто не ослышалась?! Неужто шанс блеснул?!»                — Удобно, Иван Захарович («Хорошо, что запомнила!»), конечно удобно. Я ведь работу закончила, так можем прямо и пойти…                — Зачем пойти, мы можем и поехать. Я тут с машиной… — застрочил Теплов, обрадованный круче, чем она. Остаться с ней, побыть еще немного — вот всё, чего желал сейчас.                Они оделись, и он, галантно («Сто лет так никому не делал!») распахнул перед нею входную дверь, пропуская перед собой. А потом и дверцу «Москвича» ей приоткрыл, чем ещё больше вогнал тётю Тусю в краску.                Уже через десять минут они входили в её тесную каморку:                — Простите, я убраться не успела, — смущённо проронила тётя Туся.                —Да нет, у вас всё чисто, аккуратно, — успокоил её Теплов, разуваясь в коридоре и входя внутрь комнаты. Он деловито оглядел её: рукомойник с ведром под ним, примус на столе, покрытом затёртой клеёнкой, продавленный диван — Яново лежбище, широкую панцирную кровать, аккуратно застеленную розовым покрывалом, и плюшевый коврик на стене с белоснежными лебедями на голубом пруду.                Потом прошёл вперёд, услышав скрип под ним дрожавших досок на полу. Взглянул на старую потрескавшуюся печку. Помолчал. Прошёл к окну и протянул руку, которую тут же обдало холодом, несмотря на заклеенную обрезками газеты раму.                — М…да… и в правду тут у вас не развернёшься… — задумчиво произнёс он, мысленно сравнивая эту дряхлую и тесную берлогу со своими трёхкомнатными хоромами.                «А дальше что? Что ж мне ещё такое сочинить, чтоб только не уйти…» — мучительно подумал он, и тут услышал:                — Иван Захарович, вы ведь с работы только. А у меня есть борщ. Вчера варила, правда, но он на второй день ещё вкуснее. Присядете? — в глазах надежда.                «Во мысли как читает! Точно ведьма!» — подумал с облегчением Иван.                — Ну раз хозяйка приглашает… грех отказаться. — Он присел за стол.                А у хозяйки не только борщ, а даже штоф с наливочкой вишнёвой отыскался. И так они душевно повечеряли, так разговорились, что не заметили, как время пролетело, и в девять вечера домой вернулся Ян.                Увидев пацана, Иван чуть не вскочил со стула. Но тётя Туся сразу взяла дело в свои руки:                — Сынок, ты что так поздно?                — Да, как всегда… От Глеба только. Занимались.                — Чем занимались? Снова мордобоем? А ну, покажи руки!                — Ну, мам! Не начинай…                — Ладно уж. Ты с папой Глебки своего знаком? Нет? Ну так познакомься. Вчера была у него на приёме, а сегодня он у нас … это…                — Обследовал жилищные условия, — подсказал Иван Захарович, поднявшись и протягивая Яну руку, которую тот удивлённо пожал.                — Обследовал и вижу, что вы и впрямь нуждаетесь в их улучшении, — почти торжественно провозглашал Теплов, — и, думаю, жилищная комиссия пойдёт навстречу и в скором времени выделит вам… двушку — двухкомнатную, значит. Со всеми удобствами!                — Урра! — воскликнул Ян, глаза которого сияли так же, как и у его матери. — Спасибо, дядя Ваня! Вы извините, я, кажется прервал ваш ужин?                — Нет, всё в порядке, Ян. Мне уже пора. Глеб дома? Что-то он с утра такой счастливый был?                — Ян вспомнил свою вчерашнюю победу над Лелюхом и тоже широко улыбнулся:                — Наверно, песню новую придумал. Он же у вас и поэт, и музыкант, и композитор. Талант!                — Ну, это от него не отнять! — внушительно сказал Иван Захарович, не сводя глаз с раскрасневшейся не то от наливки, не то от счастья тёти Туси. — Так я поеду? Свидимся ещё…                И когда дверь за ним захлопнулась, Ян кинулся обнимать свою маму, потом присел к столу и набросился на почти остывшую еду: «Боже, какое счастье! И всё так сразу навалилось: и Лелюха оттырил так, как надо, и хату новую получим скоро. Во жизнь начнётся! Надо пацанам сказать…» — рубал Ян борщ с густо намазанным чесноком ломтем чёрного хлеба, не замечая, что ложка свистит уже по совсем пустой тарелке.
На следующий вечер за десять минут до семи часов белый «Москвич», почти сливавшийся с сугробами вокруг него, занял сторожевой пост в ста метрах от парикмахерской №7.                На заднем сидении лежал бумажный пакет с бутылкой армянского коньяка, плиткой швейцарского шоколада и двумя увесистыми бутербродами с дефицитной ветчиной и голландским сыром.                «Голодная, небось, после работы-то…» — участливо думал Иван Теплов, вглядываясь в темноту и грея под собой озябшие пальцы — грех распылять бензин впустую.                Он видел, как парикмахеры один за одним покидали место работы, переговариваясь и прощаясь. «А вон и моя!» — воспрянул Иван Захарович, включил зажигание и медленно тронулся с места.                Он дождался пока тётя Туся отойдёт от работы метров на двести («Не дай бог увидит кто, как она в мою машину садится. Завтра же весь Кремень знать будет!»), быстро поравнялся с ней и опустил стекло справа от пассажирского сиденья.                — Сударыня, такси «Эх прокачу» подано! Куда помчим?» — с интонацией заправского таксёра пригласил Иван, наклонившись к проёму окошка.                Тётя Туся вздрогнула:                — Ой, это вы?!                — Да я тут случайно мимо ехал. Смотрю, такая дама и… одна и… без охраны.  Выдал заранее заготовленную фразу кавалер.                — Да ладно вам, скажете тоже, — засмущалась тётя Туся.                «Хорошо, что хоть темно», — подумала она, почувствовав, как вспыхнуло лицо.                — Так что, садиться будем? — «Давно уже не слышал я такого задора в своём в голосе», — мелькнула мысль.                — Да неудобно как-то… — тётя Туся оглянулась вокруг, но улица была пустынной.                — Неудобно, моя милая, спать на потолке, а в тёплом «Москвиче» домой катить совсем удобно даже, залезайте.                Она забралась в машину, отметив про себя вскользь, что Теплов как-тот уж слишком быстро сблизил расстояние меж ними, и они не спеша покатили по вечернему городку.                — Сынок обычно, когда домой приходит? — с налёта задал ключевой вопрос Иван.                — Да как с Мишкой Сайтоевым он с Глебом вашим задружились, так раньше девяти и не является. А то и в десять может. Ваш тоже так?                — Ну да, они там с голубятни не вылазят. А что сказать, их дело молодое, а мы ведь так… О нас они вспоминают, когда им что-то надо: в кино там или мороженное. А так родители у них на третьем месте.                — Про Яна так бы не сказала. Он ко мне и с любовью, и с уважением… особенно после того, как и отца, и деда у него не стало.                — Счастливая… — протянул Иван. — А знаешь что, давай на «ты»?.. — взглянул он на неё.                — Нет, извините, я так не могу. Вы можете мне говорить, но я… так не привыкла. Мы видимся всего-то в третий раз.                — Ну «вы», так «вы», — Иван свернул в переулок частных домов, доехал до тупика и остановил машину, не обращая внимания на удивлённый взгляд и немой вопрос, застывший в глазах жещины. Он потянулся к заднему сидению и зашуршал  бумажным пакетом.                — Сегодня я вас угощаю. Ответка, так сказать, — доставая содержимое пакета, он краем глаза наблюдал изумление тёти Туси при виде таких заоблачных и уж никоим образом не доступных простолюдинам деликатесов. Потянулся к бардачку и выудил два рюмки. Одну с нажимом всунул ей в руку, вложив в другую бутерброд. Быстро открыл коньяк, разлил и предложил:                — Давайте за нас! — одним глотком забросив ароматный напиток себе в горло.                Тётя Туся чуть пригубила:                — Ой, какой крепкий!                — Так это первый глоток. Второй пойдёт намного мягче, — посоветовал Иван, вновь наполняя свою рюмку. — Ну, за приятный вечер, Фира! Не знаю, как у вас, у меня таких давно уж не было. Смелее!                Тётя Туся закрыла глаза: «Что я делаю?» — и залпом осушила рюмку. Она давно уж поняла, что интерес Теплова к ней не только деловой. Его глаза вчера за ужином ей многое сказали.                Что чувствовала она? Какой-то жуткий микс.                Страх («Никоим образом не разорвать ту призрачную нить, которая вчера дала надежду на квартиру»); и в первый раз за пролетевшие шесть лет реальный интерес к мужчине; и осознание того, что он — женат и папа друга её сына.                Удивительно приятное тепло разлилось по всему телу, и тётя Туся невольно расслабилась. Сомнения и мысли о таких непростых реалиях куда-то улетучились, и ей до коликов в желудке захотелось есть.                — Да вы закусывайте, Фира… — будто поймав её желание, предложил Теплов, с аппетитом уминая свой бутерброд. Когда же она последовала её совету, он вновь наполнил рюмки.                — А что, на брудершафт слабо? — сверкнул улыбкою Иван.                — А не слабо… (О Боже, что я делаю?..) — и когда через несколько секунд вновь опустошённая рюмка ещё даже не успела оторваться от её дрожащих от волнения губ, как ими властно завладели влажные и сочные мужские губы. Его язык проникший в рот, пронзил её тело с головы до ног, а сильные руки обняли и притянули к себе так крепко, что груди их слились в одну.             В мозгу кружилась карусель и неприступная Эсфирь… улетела в усеянное звёздами ночное небо вместе с догонявшей её отчаянной мыслью:                «Ах, пусть же будет то, что будет…»
                Продолжение в Главе 12.              ———————————————-