Однажды в... ссср. глава 13

                ГЛАВА 13.

А в стане их врагов «совет в Филях» происходил не менее серьёзно.                — Пацаны, — начал свою тронную речь Вовка Лелюх, возвышаясь над сидевшими на лавочке и стоявшими рядом с ней шестью своими бойцами, — на лёгкую победу не надейтесь. Япошка — чёрт. Сами знаете. Наблотыкался махать руками и ногами, как заводной. И гадёнышей этих, маланца с кацапом, надрессирорвал, наверное. — Вовка невольно потрогал не так давно заживший нос. Ведь пацанам своим после поражения от Яна он правду так и не сказал. Сообщил, что на него напали трое: Ян, Мишка и Глеб.                — Короче, какие будут предложения?                —Вован, так у нас же теперь у всех свинчатки. И их только трое. По двое наших на одного. Забьём их, как мамонтов! — оптимистично выкрикнул рыжий Толька, ближайший кореш Вовки.                — Кто что ещё скажет?                — Я предлагаю спрятаться за тир, и как только они сюда подвалят, выскакивать, орать и глушить! — предложил похожий на кавказца Колька Глушко, отнюдь не забывший свой сломанный Мишкой палец.                — А вот это в десятку! — Одобрил Лелюх. — Главное, не дать им опомниться. Нападение — лучшая защита. Но это ещё не всё.                Он развязал принесенный им брезентовый мешок.                — Держите, — и Вовка раздал каждому по увесистой короткой дубине с грубо обструганной ручкой, чтобы удобнее было держать. — Я знал, что не ходить нам с ними по одной дороге. Вот и готовился. Загасим гадов! Только осторожно. Чтоб без мокрухи. На малолетку из-за этих гнид мне ехать неохота. И вам оно не надо. Да, и придем пораньше. В три. Перчатки оденьте, чтоб палка по ладони не скользила. Всё ясно?!                Пацаны кивнули, примеривая в руке и замахиваясь только что полученным оружием. Настроение сразу улучшилось, и они, перебивая друг друга, рисовали сцены из будущего побоища: «Ну, инородцы, берегись!»
                ———————————————
День битвы выдался необычайно тёплым, и банда Лелюха явилась к тиру лишь в одних рубашках. В них и махаться посподручней.                Пятеро, включая Вовку, спрятались, прижавшись к задней стене тира, а двое с разных сторон укрылись за толстыми стволами деревьев, чтобы пасти дорогу, по которой должны были идти их недруги.                Минуты текли не быстро, и напряжение росло. Вот и четыре часа миновали. На дорожке, ведущей к тиру было пусто.                4-15, 4-20, 4-30… никого. По знаку Лелюха часовые подошли к нему, а остальные вышли из укрытия.                — Вован, да они струхнули!                — Не явятся уже. Обосрались!                — Вот пидоры, испортили нам день! — перебивая друг друга, красовались перед главарём пацаны.                — Вован, давай мы перехватим их после уроков в кацапской школе и прямо при всех зарядим им от кишок аж до самого горла! — соловьём заливался рыжий Толька.                Лелюх молчал. Ему явно всё это не нравилось:                «Пропустить такой удар как потрава голубей — ну нет. Этот кацап их всю жизнь собирал. Для голубятника это хуже, чем самого бы изувечили. Да и, небось, вся школа уже об этом болтает… Сами назначили драку и не пришли? Ну нет, что-то тут не так» — раздумывал Вовка, поглядывая на часы.                Подождав ещё минут пятнадцать, он, наконец, мотнул головой и вся группа, продолжая галдеть, обошла тир и потопала к выходу из парка: впереди Вовка, а за ним по трое пацанов (больше не вмещала дорожка) с дубинками в руках.                Как только они оказались спинами ко входу в здание тира, как                в то же мгновенье закрытые двери с шумом распахнулись, и из них один за одним выскочили Мишка, Ян и Глеб в одинаковых плащах с руками внутри них. Расстояние до удаляющихся — десять метров.                «Великолепная семёрка» резко обернулась, и увидев, что друзья безоружны, радостно взревела. Последняя тройка, подняв дубинки, ринулась вперёд.                И тут плащи трёх мушкетёров, как по команде, раскрылись.                Взметнулись шесть рук, и в каждой из них был крепко зажат самострел.                Первый залп почти в упор не только вырвал из трёх пацанских глоток мучительные крики, но и заставил их выронить дубинки. Преследуемые острейшей болью, они бросились врассыпную, открыв поле для обстрела четырёх других.                Ещё один залп, и стальные скобы, как стрелы, прорвавшие кожу сквозь рубаху и, казалось, достающие до печёнок, впились в тела еще троих бойцов.                И снова крики и… первая кровь. Одному по касательной пропороло щеку, и он с завыванием вертелся на месте, зажав руками рану. Сквозь его пальцы стекала алая струя.                Мгновенно оценив обстановку, Лелюх понял, надеяться больше не на кого. Его ноги вдруг приросли к земле, а тело парализовало страхом.                Глеб налетел на него, как коршун на дичь. Ложным замахом левой он заставил Вовку отпрянуть вправо, и с криком на выдохе впечатал правый кулак прямо в Вовкин боксёрский подбородок. Голова мотнулась в сторону, клацнули зубы, изо рта брызнула кровь.                Лелюх отшатнулся, выплюнул выбитый зуб, но не упал, а наоборот, будто бы придя в себя, ринулся на Глеба. Но тот, отпрянув, врубил носком ботинка под колено сбоку в ту самую болевую точку, что прекращает всякое движение. Вовка рухнул коленом в землю, и тут же пропустил удар ногою в челюсть. В голове взревел паровозный гудок.                — За голубей моих! За унижения! За страх! За синяки! За Яна! — орал в исступлении Глеб, нанося удары уже поверженному противнику.                Он продолжал выкрикивать угрозы даже тогда, когда Ян и Мишка, вдвоём тащили его от окровавленного тела Вовки. Они за это время успели разобраться с теми, кто не успел уйти, и теперь на земле валялось четыре тела. Избитых, в разорванных рубахах, забывших напрочь о недавней похвальбе.                — Мамаево побоище! — выдохнул, наконец, успокоившийся Глеб, — ну, Мишка, ты — стратег! Тебе и армией командовать — на раз, какой ты классный план придумал. И хорошо, что мы за два часа залезли в тир, а так бы всё сорвалось.                — Ну, во-первых, не Мамаево, а Лелюхово побоище, — скупо усмехнулся Миша, —а во-вторых, я тут ни при чём. Если бы не твои самострелы, не знаю, как бы мы от тех семи дубинок отмахались.  — Задумчиво произнёс он. — Да, кстати, а нунчаки эти мы, пожалуй, соберём. Они нам могут пригодиться. Я покажу, как с ними надо обращаться. Только укоротим их малость, чтобы в одежде прятать легче было. А так, браты, оружие, что надо! Намного руку удлиняют.                Не отмеченные даже одной царапиной и упоённые такой победой они, обнявшись за плечи, втроём потопали по дорожке, дойти невредимыми до конца которой, бойцам Лелюха так и не удалось.                Друзья осознавали, что с этого дня их жизнь будет совсем другой. Осознавали, что теперь они — сила. А сила даёт преимущества, которыми они должны воспользоваться по самой высшей планке.                Засев на опустевшей голубятне, они ещё долго вспоминали детали прошедшей битвы, и Глеб удостоился сразу двух оценок от сенсэя:                «отлично» — за поединок с Лелюхом и «неуд» — за полную потерю контроля над собой.                А поскольку сегодня после школы они ещё не были дома, и победа утроила  чувство голода, то, попрощавшись с Глебом не в полдесятого, как обычно, а уже в полвосьмого, Ян и Мишка разбежались по своим хатам.
                ———————————————
Ян вприпрыжку подходил к своему дому. Грудь распирало чувство победы и чувство единения с друзьями. Нет — побратимами. Ему казалось, что мир перевернулся, и в этом новом мире он совсем не тот застенчивый и скромный еврейский мальчик, как вор крадущийся мимо первой школы с строчившим пулемётом сердцем — лишь только бы не попасться на глаза проклятому Лелюху и его банде.                Теперь он — герой. Иван, нет, Ян-царевич, готовый вместе с Мишкой и Глебом спасать мир от самой страшной и неотвратимой угрозы. Ещё бы — втроём разделать семь бандюков, которых боялись все школьники на районе! Класс!                Ян вошёл в коридор и потянул на себя входную дверь. Она не поддалась.                «Хм. Мама задержалась на работе?» — Он достал ключ и попытался всунуть его в замочную скважину. Не получилось.                «Чёрт! Что такое?» — Ян нагнулся и увидел, что ключ торчит с той стороны, а значит, мама дома.                «Чего она закрылась?» — Хотел он постучать, но тут услышал звуки. Стоны. Стонала мать.                И вдруг он, как и тогда, в доме Лелюха, через дверь, как сквозь затонированное стекло, увидел мать, голую, лежавшую на животе, и навалившегося на неё сзади такого же голого пузатого мужика, обхватившего её руками.                «Боже, да что там с нею?! Кто её душит?! Кто истязает?!» — И Ян забарабанил в дверь так, что с потолка ему на голову сухим дождём посыпалась штукатурка:                — Мама, что с тобой?! Кто там?! Я убью его! — орал Ян, забыв обо всём на свете и потеряв ощущение реальности. И снова черная и липкая масса заволокла мозг.                Стон прекратился. Отчётливо послышалось шлёпанье босых ног, скрип досок пола и прерывистый, словно задыхающийся, мамин голос: «Сынок, минутку, я сейчас…»                Эта минутка показалась Яну бесконечностью, и он снова заколотил в дверь.                А когда тётя Туся её открыла, и Ян влетел в комнату, его глаза полезли на лоб.                В двух шагах от себя он увидел маму в голубом домашнем халате, застёгнутом на одну нижнюю пуговицу, вторую же, верхнюю, её мелко дрожащие пальцы безуспешно пытались застегнуть. Халате, не успевшем скрыть её полные белые груди, которые он увидал впервые.                Увидел её босиком, с распущенными волосами, беспорядочно разбросанными по плечам. Щёки её пылали, а повлажневшие глаза, в которых отблеск счастья ещё не угас, смотрели куда угодно, но только не на сына.                Видел разбросанную смятую постель на её кровати и подушку, свалившуюся на пол.                И видел… Ивана Захаровича Теплова с лицом багровым, как переспелый помидор, сидящего за столом в костюме, но без галстука и… без носков.             И то, и другое валялись на диване. Диване Яна, на ЕГО диване.                Конечно, он всё понял. Ледяное спокойствие, как торможение, затишье после бури, охватило его: «Не слишком ли много мне всего за один день?» — скользнула мысль.                — Здорово, Ян! — каким-то враз осипшим голосом проговорил Теплов. Ян не ответил.                Он на негнущихся ногах каким-то полувоенным шагом подошел к дивану, взял галстук, а затем карандашом со стола поддел оба носка и бросил их Теплову на колени.                — Не надо нам квартиры вашей… Ясно? И вас чтоб в этом доме больше я не видел! — выпалил он с презрением, медленно чеканя слова.                И вдруг взгляд его упал на два портрета над смятой маминой постелью. Портреты деда и отца.                И он почувствовал, как лёд сменило пламя, охватывающее и пожирающее всё его тело от сердца и до головы. Он понял, что ещё мгновенье и он… нет он не сделает того!                Ни слова не говоря больше, он вылетел во двор, с размаху хлопнув дверью. Волненье вскоре улеглось, но как же гадко было на душе:                «Она не постеснялись папу? И что? Отец смотрел на то, что вытворяла мать? О боже? И куда идти? Не к Глебу же… Но мать сейчас я видеть не могу. Противно. Боже, как противно!  К Мишане. Он не откажет».                А Мишка будто ждал его. Не успел Ян постучать, как тот открыл дверь.                — Ян, заходи. Жрать будешь? — Ян отрицательно мотнул головой.                — Давай выйдем, подышим.                — Пошли…                Они вышли на улицу и присели на лавочке во дворе. Молчали. И Ян был искренне благодарен Мишке за это молчание.                «Как хорошо, что он не задаёт вопросов. Ну, что бы я ему сказал? Конечно, ничего. Такое никому ведь не расскажешь. Ну ладно там Теплов. Подлец, конечно. «Я вам квартиру дам. С удобствами». А сам, как вор, раз — и в постель к моей...  И ведь у него жена, семья… Чего ж ему ещё? Приелся суп, борща вдруг захотелось? Он хоть чужой, ему плевать. Но мама! Как она могла?! Она же и меня, и папу и дедушку — всех предала! За что? Неужто за квартиру, будь она не ладна! Хотя… а кто её всё это время донимал квартирой? Я! За горло взял! Выходит, тут и мне прощенья нету. Ну что за день! Ведь час назад я в небеса взлетал от счастья и вдруг в один миг в такую рухнул яму! Неужели и вся наша жизнь так будет? Вверх-вниз, вверх-вниз. Не даст нам насладится счастьем, несчастье посылая в тот же день?»                Они сидели уже второй час, и каждый думал о своём,                «Случилось что-то важное у Яна, — думал Миша, — такое важное, что и сказать не может. А молчуном его я не припомню. Скорее экстраверт, чем интраверт. Но в душу сам к нему я лезть не собираюсь. Захочет скажет, а не захочет, значит, знать мне и не надо».                Наконец, Ян нарушил молчание:                —Мишаня, можно я сегодня у тебя переночую?                — Да нет вопросов, проходи. Я тебя с моей семьёй познакомлю.                Домик, который семья Миши купила, продав свой старый в Смелом, состоял всего из двух комнат и больших сеней. В одной комнате спала мать, а в другой Мишка с младшей сестрой.                Заметив напряжение вошедшего в дом Яна, Мишка рассмеялся:                — Да всё путём. Я тебе раскладуху поставлю. Подушку и одеяло дам, и простыни. Похлеще твоего дивана, который давно уже на ладан дышит. Так может всё-таки поешь?                — Да нет. Спасибо, Миша. Давай спать. Утром в школу…
                ————————————————

                Продолжение в Главе 14.