Не верь, не бойся, не проси... Варлам Шаламов

В 1926 году за распространение ленинского завещания Варлам Шаламов получил 3 года уральских лагерей, в Березниках. Варлам   Шаламов вернулся в Москву в 1932 году стал крепко на ноги .Работал в журналах, писал рассказы и стихотворения. С 12 января 1937 года последовала 2 –я посадка на 5 лет на Колыму. В 1943 году – третья посадка на 10 лет, настучали – назвал Ивана Бунина классиком русской литературы. Без малого 20 лет, с 1937 по 1956 годы, пробыл Варлам Шаламов в лагерях и ссылке. Годами не держал в руках книг и газет, то что удалось написать в условиях севера, многое пропало безвозвратно. В рабочей тетради Варлам Шаламов под названием «Мелочи» за 1961 год есть вроде инструкции, для попавших в лагерь:
"Три великих лагерных заповеди: не верь, не бойся, не проси. ... Не учи товарища, напарника, что ему делать....»   Несложные, но трудные заповеди лагеря, требующие опыта, самообладания, бесстрашия.
Подборки  многих стихов пылились в редакционных столах, когда Шаламов, в довершение всех выпавших на его жизненный пути бед,  вследствие подорванного здоровья из-за каторжного труда в шахтах и на лесоповале, потерял дар речи и получил глухоту. В 1979 году Варлам Шаламов помещают в интернат для инвалидов, где и проходят последние три года его жизни. Но и это ещё не было последним испытанием. 14 января 1982 года его забрали из Пушкинского интерната и полуголым (он кричал и сопротивлялся) ,в крещенские морозы через всю Москву, в железном фургоне доставили  в Медведково. В интернат для психохроников. По сути , его добили.
 17 января 1982 года Варлам Шаламова не стало.


***
Меня застрелят на границе,
Границе совести моей,
И кровь моя зальет страницы,
Что так тревожили друзей.


Когда теряется дорога
Среди щетинящихся гор,
Друзья прощают слишком много,
Выносят мягкий приговор.


Но есть посты сторожевые
На службе собственной мечты,
Они следят сквозь вековые
Ущербы, боли и тщеты.


Когда в смятенье малодушном
Я к страшной зоне подойду,
Они прицелятся послушно,
Пока у них я на виду.


Когда войду в такую зону
Уж не моей - чужой страны,
Они поступят по закону,
Закону нашей стороны.


И чтоб короче были муки,
Чтоб умереть наверняка,
Я отдан в собственные руки,
Как в руки лучшего стрелка.



* * *


Говорят, мы мелко пашем,
Оступаясь и скользя.
На природной почве нашей
Глубже и пахать нельзя.


Мы ведь пашем на погосте,
Разрыхляем верхний слой.
Мы задеть боимся кости,
Чуть прикрытые землей.



* * *


Сыплет снег и днем и ночью.
Это, верно, строгий бог
Старых рукописей клочья
Выметает за порог.


Все, в чем он разочарован -
Ворох песен и стихов,-
Увлечен работой новой,
Он сметает с облаков.




* * *


Я разорву кустов кольцо,
Уйду с поляны.
Слепые ветки бьют в лицо,
Наносят раны.


Роса холодная течет
По жаркой коже,
Но остудить горячий рот
Она не может.


Всю жизнь шагал я без тропы,
Почти без света.
В лесу пути мои слепы
И неприметны.


Заплакать? Но такой вопрос
Решать не надо.
Текут потоком горьких слез
Все реки ада.





* * *


Опоздав на десять сорок,
Хоть спешил я что есть сил,
Я улегся на пригорок
И тихонько загрустил.


Это жизнь моя куда-то
Унеслась, как белый дым,
Белый дым в лучах заката
Над подлеском золотым.


Догоняя где-то лето,
Затихает стук колес.
Никакого нет секрета
У горячих, горьких слез...



* * *


Я беден, одинок и наг,
Лишен огня.
Сиреневый полярный мрак
Вокруг меня.


Я доверяю бледной тьме
Мои стихи.
У ней едва ли на уме
Мои грехи.


И бронхи рвет мои мороз
И сводит рот.
И, точно камни, капли слез
И мерзлый пот.


Я говорю мои стихи,
Я их кричу.
Деревья, голы и глухи,
Страшны чуть-чуть.


И только эхо с дальних гор
Звучит в ушах,
И полной грудью мне легко
Опять дышать.




* * *


Приснись мне так, как раньше
Ты смела сниться мне -
В своем платке оранжевом,
В садовой тишине.


Как роща золотая,
Приснись, любовь моя,
Мечтою Левитана,
Печалью бытия...



БУКЕТ


Цветы на голом горном склоне,
Где для цветов и места нет,
Как будто брошенный с балкона
И разлетевшийся букет.


Они лежат в пыли дорожной,
Едва живые чудеса...
Их собираю осторожно
И поднимаю - в небеса.



* * *


Пещерной пылью, синей плесенью
Мои испачканы стихи.
Они рождались в дни воскресные -
Немногословны и тихи.


Они, как звери, быстро выросли,
Крещенским снегом крещены
В морозной тьме, в болотной сырости.
И все же выжили они.


Они не хвастаются предками,
Им до потомков дела нет.
Они своей гранитной клеткою
Довольны будут много лет.


Теперь, пробуженные птицами
Не соловьиных голосов,
Кричат про то, что вечно снится им
В уюте камня и лесов.


Меня простит за аналогии
Любой, кто знает жизнь мою,
Почерпнутые в зоологии
И у рассудка на краю.





* * *


Не суди нас слишком строго.
Лучше милостивым будь.
Мы найдем свою дорогу,
Нашу узкую тропу.


По скалам за кабаргою
Выйдем выше облаков.
Облака - подать рукою,
Нужен мостик из стихов.


Мы стихи построим эти
И надежны и крепки.
Их раскачивает ветер,
До того они легки.


И, шагнув на шаткий мостик,
Поклянемся только в том,
Что ни зависти, ни злости
Мы на небо не возьмем.