Я по-прежнему твоя

            Однажды мой приятель – геолог, чуть не погиб от жажды в южных пустынных степях Казахстана. Ему нездоровилось, и его отправили на лошади в поселок, лежащем  более чем в ста километрах от отряда.  Лето стояло сухое и жаркое, господствовало безветрие с приторным запахом перегретой земли м воздуха, которого не хватало для нормального дыхания.Солнце     оранжевым блином бесконечно висело над пустынной солончаковой степью с редкими очагами саксаула, искореженного зноем и безводьем, низким и колючим караганником, светлыми типчаками и ковылем; с опасными ядовитыми змеями, такими, как прыгающая серебристая, двухметровая стрелка; с фалангами и скорпионами;  с безобидными варанами, постоянно с открытой пастью и  с верткими зелеными ящерицами. За короткую ночь степь не успевала остыть, хотя термометр опускался довольно низко, пахло все той же сушью, с каким-то металлическим привкусом окалины, как в финской бане с раскалёнными булыжниками.
Приятель мой наотрез отказался от сопровождения, ибо в отряде не хватало людей, и план изыскания «горел» синим пламенем, который мог сжечь не только премиальные, но и другие надбавки к зарплате. Чтобы не заблудиться в  однообразной степи, его вооружили компасом, хотя кто-кто а уж любой геолог прекрасно может ориентироваться на местности. Болезнь была тем обстоятельством, которое мешало держать верный курс. Компас тут играл важнейшую роль, но больной человек от нездоровья и усталости, свалился под вечер с лошади,  разбил  его о сланцевую плиту, выходы которых из недр то и дело встречались на безлюдном пространстве. Потому назавтра началось его блуждание. Лошадь норовила свернуть в сторону отряда, так как впереди лежал незнакомый ей путь, и требовалось постоянное подергивание уздой, давая, как ему казалось, верное направление на юг. На третьи сутки лошадь запалилась, упала и не могла больше подняться. К счастью, он успел с нее соскочить, а могла придавить ногу, поскольку он сам часто находился от зноя в бессознательном состоянии и жалел, что отказался от сопровождающего. Вода во фляжке у него кончилась накануне, и он плелся дальше, шатаясь, едва держась на ногах, туда, где виделись миражи-оазисы, с зыбкой кромкой озера, из которого он сможет напиться. Он порывался к нему из последних сил, но падал, мираж в мутном сознании пропадал. Геолог отлежавшись, вставал, снова шёл к миражу. И одно видение оказалось правдой. Он набрёл на узбекский кишлак, в котором вода была на вес золота и её продавали.
Торговец, с чалмой на голове, в добротном теплом халате, с узкими чёрными глазами-щелочками, сказал:
– Я возьму за канистру воды половину денег, какие у тебя есть.
Геолог вывернул карманы. Денег было немного, и он отдал торговцу, сколько тот запросил. Вода спасла ему жизнь. На остальные деньги приятель мой нанял сына торговца с верблюдом, и тот доставил его через сутки в посёлок с больницей.
Мне почему-то вспомнился этот случай, когда я ехал к женщине из Ессентуков, где отдыхал, в Витебск, хотя живу в Сибири, и не мог дать себе ясного отчета – зачем я это делаю? Всего один день и одну ночь я могу провести с ней, и утолю ли  свою жажду, как утолил её мой приятель? Конечно, это была не телесная жажда, а жажда  любовная, жажда плоти и сердца, хотя сознание не совсем соглашалось с таким круизом, но рабское повиновение бывшим чувствам  вело меня, как поводырь слепого.
Ранним утром я прилетел в Москву, купил билет до Витебска и с грузом какой-то безотчетной вины уселся в плацкартный вагон у окна, с нетерпением ожидая отправки поезда, думая, что  с его движением эта неизъяснимая вина пропадёт, появится радостное и нетерпеливое ожидание долгожданной встречи, какая теплилась в санатории. Она должна была состояться именно в Ессентуках, поскольку мы в письмах и телеграммах за месяц вперед знали о предоставленной мне профсоюзом путёвки, и договорились о совместном приезде с минусом  в неделю, не более. Но у неё не сложилось ни с путёвкой, ни с отпуском, и когда через полторы недели стало ясно, что встреча срывается, грустный я ходил на процедуры, в столовую, вечерами на танцы. Весна же будоражила отдыхающих, и у меня на глазах образовывались пары с обоюдным желанием запретной любви. Я не мог осуждать  их, потому что сам беззастенчиво собирался вновь воспользоваться ею. Себя я оправдывал тем, что я уж больше не любил свою жену, а только детей, причин же сближения пар в санаториях я не знал, да и не задумывался над проблемой. У меня давно сложилось мнение, что люди в любви эгоистичны, и я бы сказал, жестоки, если эта любовь не взаимная, ей или ему дела нет до сердечных страданий человека.
Познакомились мы в Сочи более года назад. Стояли последние апрельские теплые дни. Я прилетел в Адлер на самолете, она тоже и почти одновременно заселились в двухместные номера с балконами на четвертом этаже. Разложив вещи, мурлыча под нос какую-то песенку в хорошем настроении от воздуха, пахнущего благоухающей зеленью, опрятным номером, я вышел на балкон, и тот час же вышла и она, как по волшебству. Мы, разумеется,  повернули друг к другу головы для  приветствия, в чём ничего зазорного не было.
– Я вас приветствую, соседка! – воскликнул я и несколько смутился от вида  статной фигуры с высоким бюстом, модной прической русых волос и серебристых глаз, которые, я заметил, удивленно расширились, и в них отразилось удовлетворение. – Никак только что заехали?
– Обоюдно, – широкая улыбка заиграла на её полных губах с неброской помадой, – вы угадали! Едва успела поставить чемодан и бросилась взглянуть с высоты на море. К сожалению, моря отсюда не видно, зато увидела вас.
– А я вас и очень приятно! – с подъёмом ответил я,  подошёл к перилам слева,  протянул ей руку,  – давайте знакомиться. Меня зовут Ярослав.
Она встрепенулась, качнула широкими бёдрами, затянутыми в лёгкое крем платье в талию и, гася улыбку, подошла к перилам и с огромным любопытством  повторила мой жест. Нас разделял совсем небольшой проём, я торопливо подхватил   руку дамы легкую и изящную с перламутровым маникюром с длинными пальцами, как у пианистки, горячую и мягкую, нагнулся и поцеловал.
– Светлана!
– Ваше имя и ваш облик удивительно совпадают, как это приятно!
– Спасибо! Я тоже в вашем облике увидела светлого человека.
Я не отпускал её руки, она не убирала, так мы и стояли некоторое время удивленные вызванной симпатией друг к другу, этой неожиданной, но неизбежной встречей. А неожиданность всегда непредсказуема последствиями и ошеломляет. В данном случае приятным знакомством с далеко идущими последствиями.
В мой номер кто-то вошёл, и она торопливо убрала руку, но уходить не собиралась.
– Приближается час обеда, давайте пойдём вместе и усядемся за один столик, – предложил я.
– Да-да, хорошее решение, – горячо поддержала Светлана. – Думаю, нам не будет скучно.
Дверь балкона отворилась, и к нам вторгся, слегка припадая на правую ногу, можно сказать мой одногодок, на целую голову ниже меня, со свежим загаром на простодушном  лице, с короткой стрижкой тёмных волос, одетый в добротный спортивный костюм.
– Никак уже познакомились! Я – Василий, уж неделю здесь отдыхаю.
– Ярослав, сибиряк, – протянул я ему руку. Пожатие его было сильным, а ладонь шершавая, мозолистая. – Это Светлана, прошу жаловать!
– Но ты, сибиряк, пропустил слово «любить», – он довольно улыбнулся, показывая золотые коронки, слегка поклонился Светлане, – будем знакомы! Как насчёт коньяка за встречу перед обедом, заходи к нам, Светлана. Я решил в отпуске – оприходовать бутылку в день. Мой бывший напарник не отказывался. А вы,  Светлана и Яр?
– Ты как-то резко ставишь вопрос. Мы только-только вселились.
– О чём вы говорите! Нам пока нельзя. В столовой надо место получить, а завтра к врачу. Нет-нет!
–Ладно, причины уважительные. Перенесем застолье на завтрашний вечер. Идёт?
– Пожалуй, – согласился я.
– Я не прощаюсь, мальчики, но отправлюсь разбирать вещи, пока нет моей соседки.
– У неё в этот час приём  мацесты. К обеду явится.
– Вот и славно, – подвела черту Светлана приятным грудным голосом, который сразу же пленил меня. И удалилась.
Василий предложил мне сигарету, но я отказался – не курю. Я оставил нового знакомого на балконе, а сам тоже решил разбирать вещи, поглядывая на часы. И поймал себя на мысли, что поглядываю с нетерпением, чтобы снова оказаться рядом со Светланой и слушать её приятный грудной голос, считая, что
мне сказочно повезло – ведь и она весьма заинтересованно смотрела мне в глаза, пытаясь для себя уяснить: произвела ли на меня впечатление?
Через полчаса Василий, не нарушая заведённый им же порядок, выпив рюмку коньяка, повёл нас в столовую. Она находилась на первом этаже трехэтажного здания посередине стоящих буквой «п» огромных спальных корпусов. На втором этаже размещался просторный танцевальный зал. Мы беспрепятственно получили место за одним столом и, улыбнувшись мне, Светлана первая пошла за девушкой, которая повела нас в лабиринте проходов к нашим местам.
Я  не склонен подробно рассказывать о наших встречах, ибо то упоение, и счастье, какое мы испытывали – непередаваемое словами. Его только можно испытывать и сознавать, но утверждаю, что мы божественно подходим друг к другу и часто пытались отделаться от Василия с его неизменным коньяком, но и старались не обижать его. Часто наше уединение зависело от его настроения, до тех пор, пока он сам не сошёлся с Валентиной, несколько хмурой, полной женщиной, лет на пять старше его. Мою кровать и Светланы  разделяла стена, и мы из озорства часто перестукивались, сообщая, что Василий и Валентина ушли смотреть фильм в панорамном кинотеатре и можно встретиться. Я выходил на балкон и легко преодолевал короткую пустоту меж перилами. Светлана укоризненно качала головой, я смеялся её страхам, и говорил, что таким путем попадать в твою комнату гораздо романтичнее, нежели через дверь Мальчишество! Не возражаю, но губы любовницы после легкого волнения за меня казались слаще, а экстаз  выливался горячечно и до безумия эмоционально.
И вот я ехал спустя год к ней, чтобы вновь окунуться в прошлое. Она с нетерпением ждала, целуя мою последнюю телеграмму из столицы о выезде, с указанием поезда, номера вагона.  Я вспоминал переписку с длинными письмами, полные воспоминаний, любви и надежд на встречу. Она писала, что устроит наше свидание на квартире у подруги. Всего на сутки! Разве можно однажды утолить жажду, спастись, как мой приятель-геолог, и затем не пить годами?
Я жалею, что письма не сохранил, боясь разоблачения. Они приходили на до востребование на главпочтамт. Я отправлял ответы таким же образом. Вспоминая их содержание, нахожу, что это была поэма в прозе о любви. Воспроизвести их невозможно, да и незачем теперь пересказывать. Достаточно сказать одну фразу, которая выражала их суть: «С нетерпением жду встречи, я по-прежнему твоя!» Эта фраза живой нитью связывала нас на огромном пространстве. Я с радостью мечтал о новой встрече, но в тоже время тревожило. А почему тревожило, я так до сих пор не знаю. И что удивительно, она ощущала подобное.
 Тогда, но  и сейчас я был вор и порой сердился на себя за такое сравнение. Иначе назвать нельзя, ведь мы не были свободны. Но я ехал к ней, а она с нетерпением ждала. Мне, там, у моря, казалось, что любовь Светланы ко мне горячее, чем моя к ней. Иногда она ловила мой пристальный изучающий взгляд, а я пытался проникнуть в её душу, и спрашивала, пугаясь, почему я так внимательно изучаю  тело, лицо, глаза. Я отвечал, что скоро предстоит разлука, и я стараюсь до мелочей запомнить женственную красоту, пленительные линии бедер, белоснежные груди и всё остальное богатство.
Поезд мерно стучал колесами по рельсам, покачивался на поворотах, я молчаливо смотрел в окно, на солнечные блики встречного пути и пытался ни о чём не думать. Попутчики  –  двое  мужчин и женщина предложили мне убить время в подкидного, но я вежливо отказался. Мне не хотелось забывать в игре созданный мною милый образ, расплескивать его, как воду, боясь, что иначе  никогда не утолю свою жажду любви.
За окном мелькали  обогретые солнцем поля, леса,  дачи, станции, слышался шум входивших пассажиров, они приносили новые запахи свежего весеннего дня, раздавался плач ребенка и строгие уговоры мамаши. Бесцеремонная толкотня, как это всюду бывает в поездах, меня раздражала, и я спрашивал себя: «Зачем  эта поездка? Поймёт ли кто-нибудь мой поступок?»
Однажды я испугался своего сильного увлечения Светланой. Зная наперед о неизбежной разлуки, попытался избежать встречу с ней, уехал в горы, прямо после ванн. Я вырос в горах и люблю их. Высоту, крутизну, лесную свежесть. Чистейший горный воздух был уже напоен запахами цветущих каштанов, шиповника, дикого абрикоса, шелковицы и множеством других цветущих растений. Я молчаливо восторгался красотой гор и поймал себя на мысли, что мне так не хватает этой милой женщины с грудным голосом, чтобы поделиться впечатлением. Будь она рядом, я бы ей прочитал лермонтовские  «Утес», «Спор» или добрый кусок «Мцыри», и решил, пока есть возможность,  не обкрадывать себя подобными выходками.
Вернулся к ужину с озабоченной миной на лице. Всё в том же легком спортивном костюме, как бы униформе для поездки на ванны, с пакетом в руках, где лежало банное махровое полотенце, взошёл на этаж, где всегда покойно, почти безлюдно. Из мужских номеров, как всегда тянуло куревом. Словом в корпусе  ничего не изменилось и не должно измениться. А я сам остался прежним или все-таки заколебавшийся  в своём поведении? Светлана встретила меня немым  встревоженным вопросом.  Чем я мог объяснить своё внезапное отсутствие на обеде и в номере, чтобы развеять поселившуюся в душе подруги тревогу? Сказать правду и омрачить наши дальнейшие отношения? Нежные поцелуи не успокоят, а только аргументированный ответ.
– Беспокоилась, прости?! Подвернулась оказия уехать на часок в горы, не мог отказать себе в удовольствии побывать в сочинских горах. Я же вырос в горах, а теперь живу на равнине. Скучаю, они мне снятся. Нам надо непременно поехать на экскурсию. Как там прекрасно! – говорил я горячо и порывисто, скрыв главную причину поездки.
– Ты говоришь правду? – в голосе Светланы слышались слёзы.
Я знал, что женщины очень чутки к правде и не раз убеждался в таких способностях прекрасного пола. Иное течение привычных обстоятельств они чувствуют на расстоянии сердцем. Оно у них, особенно у влюбленных и ревнивых, как барометр реагирует на изменение погоды. И здесь Светлана уловила, что на её любовь исподволь налетает буря, готовая разметать короткое счастье. Она лишь однажды обмолвилась, что ошиблась в муже, грубияне и пьянице, ужасном ревнивце. Я не расспрашивал о нём, видя боль женщины, поскольку и сам не мог говорить о своей семейной жизни. И вот, найдя во мне человека мягкого и отзывчивого, сдержанного к спиртному, словоохотливого, со знаниями русской поэзии и прозы, кино и актёрской жизни был ей весьма интересен, и дорог,  а эта неожиданная пауза насторожила,  она не хотела терять не только часы общения, а минуты. Светлана была убеждена в том, что наша встреча – это дар небес. Я соглашался, видя её горячность, да и свою не меньшую.
– Да-да, правду! – воскликнул я несколько нервно и тоже порывисто. Ведь в принципе я не солгал о части своей отлучки, – и принялся нежно целовать, бормоча слова извинения. Она облегчённо вздохнула, и мы пошли на ужин.  Потом записались в ближайшую экскурсию в горы.
И всё же Светлана порывалась что-то спросить, но не решалась нарушать воцарившееся согласие, а я чувствовал, ей хотелось узнать подробности моей поездки, но я рассказывал о своих увлечениях литературой, рыбалкой, сплавом по горным  бурным рекам, когда в иных водоворотах захватывает дух. Она слушала внимательно, сожалея, что её там не было и никогда не будет. Говорила она порывисто. И от  этой порывистости Светланы,  от каждого движения души веяло свежестью настроения, как от набежавшего освежающего ветерка в знойный день.
Я увидел Светлану на перроне взволнованную, прослезившуюся от счастья встречи. Оделась она нарядно, в белоснежный брючный костюм, с модной укладкой волос – была неотразима и являлась жемчужиной среди разношерстной безликой спешащей толпы. Мы протянули руки, ухватились. Лучезарное тепло, струящееся от её облика, переменило моё неуверенное настроение, неосознанная вина, терзающая меня много дней, особенно в поезде, исчезла вместе с горячим поцелуем и объятием. В эту минуту, как всегда бывает в подобных случаях, нам казалось, на перроне стоим только мы, а шум шагов и говор прибывших и встречающих, представлялся музыкой, а лучи солнца музыкантами, дающими в честь нашей встречи концерт. Она взяла меня под руку и повела к такси.  Нам не терпелось оказаться наедине.
– Ты голоден? – спросила она, войдя в квартиру указывая на накрытый стол.
– Нет-нет! – торопливо ответил я, угадывая её нетерпение.
– Тогда сначала я уведу тебя в спальню, я так ждала тебя, – говорила она своим грудным голосом, а сама быстро сняла с меня пиджак, стала расстегивать на кружевной кофте пуговицы.
Я был в восторге от такого решения…
Потом мы уселись за стол, принялись неторопливо поглощать стряпню, запивая коньяком. Она знала мои вкусы, и ужин удался на славу. Она все льнула ко мне, я принимал ласки. Казалось, мы вернулись в прежнюю жизнь почти год спустя. Но к своему разочарованию я обнаружил в ней некую неуверенность в себе и при встрече на перроне и теперь в квартире за столом. Её что-то тревожило, и она была не та.  Я уже говорил о своём воровстве, и теперь применяю это понятие к ней. В своём городе, но в чужой квартире она чувствовала себя не в своей тарелке. И хотя в Сочи происходило тоже самое, но это был другой и далекий город, где ежеминутно клеились новые пары всё с тем же намерением. Просто мы не были свободны, но первая встреча на балконе всё перевернула в нашем сознании. Я не говорю в сердцах. Сознание – это серьезнее, неотвратимее. Мы сделались вдруг рабами друг друга, не иначе. Каждый из нас в своей душе удивлялся переменам своего сознания. Прошлое тогда перестало для нас существовать, мы жили только настоящим. Теперь же эта встреча показалась мне анекдотичной в стиле рассказов Зощенко.
Словом, назавтра к вечеру я уехал неудовлетворенный. Она плакала. И вот следом за мной, едва я вышел на работу, пришло письмо от нее. Я содроганием раскрыл лист бумаги и прочитал:
«Милый, меня из зависти предала подруга. Я нашла её заколки и локон в постели у мужа. Разъярённый и пьяный он избил меня, и я ушла от него навсегда. Помни, я по-прежнему твоя!»…

С. Сухобузимское.