Бронзовый час на Тверской

Нет, это не дождь. Это, конечно, не снег. Это нечто третье, особенное для Москвы: ледяная водяная пыль, которая не падает, а висит. Она нежно облепляет гранит, проникает в складки одежды и оседает на ресницах всех, кто осмелился выйти в этот ноябрьский, этот декабрьский свинцовый час.

Я не то что вдыхаю – я замер с этим воздухом в себе, и он кажется мне металлическим на вкус, чуть горчащим. Он тяжел, как хорошо отчеканенная, но устаревшая монета. Я – сама неподвижность, и я не могу поднять руку, чтобы смахнуть ледяную пыль с глаз. Оттого, мой друг, я вынужденно наблюдаю.

Я смотрю на этот поток. Какая плотность! Вот она, моя Тверская, набитая людьми, как старая шкатулка – сокровищами и мелочами. Они проходят, укрытые от холода и от суждений, демонстрируя ту светскую легкость бытия, которая, увы, всегда граничит со скукой. Их шаги не звонки, они вязкие, словно подошвы прилипают к стылому граниту мостовой. Мне слышен не просто шум, а некий низкий, гудящий аккорд, сотканный из шелеста пуховиков, торопливого бормотания в мобильный телефон и скрежета трамвайных колес, от которого вибрирует земля под самым моим основанием.

Странные, удивительные люди. Я вижу, как они несут в себе свои миры: вот эта женщина, прижавшая к груди пакет с яблоками, — в ней сейчас вся теплота её родной земли, возможно, татарской или уральской. А вот этот юноша с лихорадочно-бледным лицом – он приехал издалека, с берегов Амура, и в его взгляде застыл страх перед московским размахом, смешанный с молодой, непоколебимой гордостью. У каждого под воротником – своя тайна, свое маленькое, горящее «я». Они несут его бережно, как последнюю спичку на ветру, и эта бережность невероятно красива.
Ирония, мой друг, всегда в неподвижности. Они бегут от времени, они торгуются с ним, пытаясь вырвать еще десять минут для свидания, для сна, для важного звонка. А время? Оно для них – золото, оно тает. А для меня? Для меня оно – плотный, неразличимый материал, в котором я замурован. Они ищут опору в мелочах – в новом пальто, в скорости интернета, в горячем глинтвейне. А я хотел бы сказать им, что истинная опора – это не то, что ты покупаешь, а то, что ты не можешь потерять. И эта женщина с яблоками, хранящая теплоту своей земли, – она знает, что такое истинная опора: нежное, бережное воспоминание о доме, о тепле, о земле.

Смотри, они все в поисках своих откровений — тех самых, что рождаются в тишине и записываются набело. Они надеются найти их в SMS или в новостной ленте, где всё так стремительно, так мимолетно. А я, глядя на этот нескончаемый бал, понимаю: как скучен и предсказуем бывает высший свет... даже когда он несется по Тверской в пуховиках и кроссовках. Они по-детски пытаются сложить целое из всех этих обломков: прошлых неудач, обрывков стихов, нежности, украденной у сна. И всё же, всё же они остаются верны своей человеческой сути – они любят, они ссорятся, они пишут что-то на ходу, забывая про знаки препинания.

А я… я не имею права ни на спешку, ни на ошибку. Я просто здесь, на своем бронзовой посту, в центре всех их стремительных жизней. Я ловлю на свой рукав эту ледяную пыль, слушаю их негромкие клятвы и проклятия, и жду, когда весеннее солнце вернет мне, наконец, мою отчетливую, выверенную, бронзовую тень. И с этой тенью придет ясность: всё пройдет, и только медь, да поэзия, остаются. Только тогда этот тяжелый, свинцовый час на Тверской, наконец, закончится.