Дитер Глава 5

Под вечер отвалили от причала, а ближе к нулю, когда я поднялся на мостик, уже двигались к выходу из Кадисского залива.
– Все в порядке, каптен? Следующий порт еще не дали?
Тестовый вопрос. Дитер после потери денег был как пыльным мешком пришиблен.
– Не дали, ищут. Сказали следовать в направлении Ирландии.
Краток, логичен, мысль ясная. И – контрольный выстрел:
– А как погода впереди?
 Капитан не ответил, потоптался у радара, прошел к дверям и нерешительно остановился, будто ожидая каких-то слов с моей стороны. Не дождался, глубоко вздохнул и… опять напомнил об акульем ноже под его подушкой.
Нарывается…
– Спасибо, я помню.
Он вышел.
Да и хусим! Воздух стал чище. 
Для начала я визуально осмотрелся: по курсу – чисто, справа – берег, слева вытянулась неровная цепочка огней встречных судов, следующих на встречном потоке в Кадис или в Гибралтарский пролив. А наш путь длиной более ста миль заканчивался у мыса Сан-Висенте, где предстояло повернуть на север. Короче, плавание одним курсом на все шесть часов вахты меня всегда устраивало. Прямо водный туризм какой-то, можно и по кофейку.
 За спиной электронной лапкой зашелестел по бумаге Navtex. Я подошел, оторвал кусок ленты, прочел. Прогноз: 6–7 баллов от норд-веста, обычная погода для этого времени года. Вроде мелочь, но пустое судно, груженное только тысячей тонн балластной воды, бортами черпало океан и звонко шлепало брюхом о гребни волн, разваливая их на­двое. Переживем. Зато видимость отличная, нет встречных судов, можно и расслабиться. Не знаю, чем заняты в данный момент десятки тысяч вахтенных штурманов в Мировом океане. Наверное, слушают музыку, о чем-то размышляют, болтают по радиотелефону с другими судами…
У меня – свое хобби. На качке, цепляясь за спинки кресел, я меряю шагами мостик – от двери до двери. Здесь их всего двадцать два в одну сторону, но если кружить часами, то за вахту набираются километры. Шагаешь – и мысли-мысли, порой сумбурные, не связанные между собой, в которых нет места окружающим меня людям. Сегодня я начал с нашей новгородской истории: «Я послал тебе бересту…»
Слух резанул стрекот внезапно проснувшегося «Инмарсата» – каждый прибор на мостике имеет свой голос. Отстучав сообщение, умная машина опять уснула, а с принтера вспорхнул бумажный лист и, спланировав в темноте, белым прямоугольником лег на невидимый пол. Я поднял, подсветил фонариком. Эта весточка с грифом «всем судам», прилетела с эМэРСиСи Хортен – французской станции поиска и спасения. Так, общая рассылка. Прочел и задумался.
Полгода назад некий старина Пьер восьмидесяти пяти лет от роду в одиночку решил выйти на яхте в океан и исчез, а спустя два месяца объявился в сенегальском Дакаре. Потоптав недельку землю своей бывшей, то бишь французской, колонии, он двинул еще южнее – в гвинейский Конакри. А дальше следы отважного путешественника затерялись в океане.
За коротким безнадежным сообщением о размерах, цвете яхты, позывного, ее пути и просьбе всем судам усилить внимание, а при обнаружении оказать помощь, скорее всего, стоит свершившаяся трагедия. Волнуется Франция, переживают родственники, а радиостанция мсье Пьера упорно молчит. Покоя нет мятущейся душе? Что их несет в океан на старости лет? Мне уже несколько раз приходилось получать подобную информацию, и везде фигурировали пожилые французы. Способ самоубийства или жажда свободы и возврата к молодости, которая никогда не вернется?
Малую яхту в ночное время с большого судна трудно заметить, и попасть под его форштевень вполне реально. На мостике даже не почувствовали бы. В конце концов, в Дакаре бледнолицего могли отследить и по выходу яхты в море ограбить…
Зачем? Все объяснил мудрый Александр Дольский.

И безоглядно все реже мы верим,
Копья уже никогда не ломаем,
И объясняя любые потери, не понимаем...
Где наша мудрость? Осталась усталость.
Цепи ничтожны, а мысли туманны.
Как это – юность и сразу же старость? Не понимаем…

Девятый вал накатил из темноты, и чашка, заполненная на треть, выплеснула фонтанчик еще теплого кофе на колени. Зажатой в руке кружкой я поймал синусоиду качки и в точке равновесия метнул в рот то, что еще сохранилось на донышке.
Суда этого типа спроектированы так, что при полной загрузке главная палуба находится в каком-то полуметре над уровнем моря. От прямых ударов волны рубку защищают высокие трюмные комингсы-пороги, но бывает, что в штормовую погоду не спасают и они. Не помню случая, чтобы волна разбивала лобовые стекла, но, бывало, двери на мостике выносило полностью. Такая низкая посадка делает судно плохо видимым для других визуально и на радарах, а ты на мостике с высоты всего четырех-пяти метров тоже ограничен в видимости и, соответственно, в скорости принятия решения. Сложные пароходы, но за несколько лет работы я привык, доволен и главным их достоинством считаю возможность в самых невероятных условиях пить кофе на мостике.
В конце вахты из компании прилетело следующее рейс-задание. Предстояло погрузить в Вильягарсия-де-Ароса 5600 тонн фасованной стеклянной крошки с портом назначения Селби, что на восточном побережье Англии. К приходу капитана я уже набросал на электронной карте наш дальнейший путь из Испании до мыса Спернхед. В принципе, это был все тот же Хамбер, откуда мы вышли три недели назад.
Пришел Дитер. После вчерашних таможенных неприятностей он выглядел совсем плохо, наверное, обострились болезни. Мне стало его жаль.
– Доброе утро, Мастер! Оператор дал новый рейс, следующая погрузка в Вильягарсия-де-Ароса и – на Англию.
– Опять Испания?! – вскинулся он. – А где это?
– Северная Испания, под Финистерре. – Я протянул ему бумажку. – Да вы почитайте сами.
– А сейчас куда плывем?
– Я же говорю – в Вильягарсиа.
– А потом?
– В Англию.
– Хорошо…
Дитер неловко, с ногами, забрался в кресло, выставив острые колени выше ушей, и стал похож на летучую мышь.
– Может, чаю сделать?
Он не хотел.

На третьи сутки под утро я уже рассматривал в бинокль скалистые холмы испанской Галисии, а пришедший на смену капитан свои шесть часов проболтался в дрейфе в ожидании лоцмана. Тронулись только к полудню, вместе с моей вахтой.
Несколько лет назад в этих местах потерпел крушение танкер «Престиж», а последствия катастрофы видны и поныне. Я смотрел на проплывающие мимо скалы, покрытые черной коркой нефти, слушал лоцмана, очевидца тех событий, и его рассказ перекликался с собственными воспоминаниями.
Осенью 2002 года, спустя две недели после гибели танкера, мое судно пробиралось этими местами на Гибралтар. Было, помнится, полное ощущение отсутствия воды – вокруг море нефти, на судно катились черные, без всплесков и белых барашков, маслянистые волны.
Позже в английском морском альманахе был опубликован подробный анализ гибели танкера с печальными выводами. В условиях многодневного жесточайшего шторма более чем 200-метровый корпус танкера стал медленно разваливаться. На борту было 70 тысяч тонн сырой нефти, а тридцатиметровая трещина в корпусе выплевывала в океан 1000 тонн в сутки. Время позволяло, пока работали двигатели, завести судно в порт Ла- Корунья и там, без паники ликвидировать течь, откачать нефть из танков и заняться сбором разлитых в пределах акватории нефтепродуктов, но портовые власти запретили капитану вход в и «Престиж» отдался воле волн. Он бы разбился о скалы, но команде удалось завести буксирные концы на буксиры-спасатели, и судно повели в открытый океан. Господи, да оттащи его хоть на сто километров, все равно ураганный ветер через пару часов вернул бы разлитую нефть на берег, что и случилось. Вертолетами едва успели снять людей, как тут же в сотне миль от побережья судно переломилось, и обе части когда-то единого целого свечкой ушли на глубину три тысячи метров, и уже оттуда, из могилы, еще долгое время, пульсируя, нефть выплескивалась на поверхность моря. Последствия были ужасными – побережья Испании, Португалии, Франции были залиты нефтепродуктами, в море погибло все живое, и для местных рыбаков наступили черные времена. 
Судно углублялось в залив Ароса. Мимо проплывали помеченные буйками прямоугольники устричных ферм, навстречу пестрыми стайками мчались на промысел траулеры, а темно-синяя вода вокруг была чистой и прозрачной. Жизнь возвращалась. Лоцман ровным голосом вел рассказ, а я, потрясенный, прокручивал в голове жуткие видеокадры осени 2002 года. Человек к чему ни прикоснется – все испоганит, а природа, пока есть силы, лечит-лечит, но всему есть предел – мы этого достойны.
Мы обогнули остров Ароса, соединенный с материком длинной дамбой, и взгляду открылся раскинувшийся по подножью горы городок, не обезображенный современностью. В маленькой гавани развернулись носом на выход и прилегли правым бортом к причалу.
Земля… Я выбрался на берег и не спеша побрел к носу судна. Из-за ангара выскочил крупный, явно бездомный пес и, провожая меня злыми и голодными глазами, присел на теплые плиты. В его дворовом обличье все же просматривалась порода когда-то сорвавшегося с цепи волкодава. Стараясь не делать лишних движений, я потянулся назад, к трапу, а суровая псина, вдруг поджав хвост, понуро последовала за мной. Через пять минут мы были уже друзьями: он, лежа в траве, рвал крепкими зубами хорошее мясо и тревожно поглядывал на меня – не отберу ли? Рядом лучилось добром лицо Казика – на второе он приготовил новому другу пакет сахарных косточек.
Зайдя с тыла, Дитер застал нашу компанию врасплох. Идиллия не нашла отклика в черствой капитанской душе.
– Собачек любим! – прогремело сзади, как выстрел.
Пес, ухватив остатки мяса, опрометью метнулся в вечнозеленый куст, повар – следом, а я, как в гипнозе, четко, под прямым углом, развернулся и, не оборачиваясь, печатным шагом двинулся на удаление. За спиной трещали кусты, хрипела собака или Казик – не разобрать. Может, Дитер догнал их и загрыз обоих, к едрене фене? В районе полубака мне удалось запрыгнуть на пароход и противоположным бортом проскочить в каюту. Минут через двадцать позвонил Казик:
– Чифа, ты живой?!
– Живэ, любы друзи. Волнуюсь за собаку. Ты где, уже добрался до Польши?
– Та ни! Прибежал на камбуз, двери закрыл. Что делать?..
У него начинались фобии. Я успокаивал, как мог:
– Казик, не нервуй! Делай морду топором, будто на причале был не ты. Что тебе Дитер сделает? Он каждую ночь обещает меня зарезать, и ничего, как видишь, до сих пор живой.
Казик отключил телефон. Потом Дитер ломился в каюту, но я не открыл, а к ужину как ни в чем не бывало сам спустился вниз.
– Это повар принес мясо собаке?
К счастью, он еще не успел распять Казика.
– Нет, она сама принесла мясо из города и прилегла у наших ног. – Ни один мускул не дрогнул на моем лице. – Животный подарок..
– А кости в пакете у повара?
– А-а-а… Так это экономный Казимир взял у нее для супа.
 – Чиф, мне трудно с тобой говорить!..
Удивительно, но часто на моих глазах обыденная, быть может, даже мрачная ситуация складывалась в комичную…
Появился повар, морда топором, как учили, поставил на стол супницу и, услужливо повернул к капитану ручку поварешки.
– Пожалте супцу!
Дитер выскочил из кают-компании.
Врдишь, Казик?! И этот видит по-другому! – Я с удовольствием принялся за еду.
Простодушный сорокалетний Казимир был назначен вторым после меня мальчиком для битья. С Дитером все было ясно, но поражали капризы его польских соотечественников не самого высокого сословия, которым за столом все было не так – то салфетки уложены криво, то суп горячий, то подливка холодная. Для начала научились бы кушать с ножом и вилкой.
Подошедший стивидор дал четкий план погрузки, определив ее начало на полночь. Ну и хорошо.
Я пошел предупредить Дитера, что прогуляюсь, и нашел его на корме. Он, сидя в шезлонге, задумчиво смотрел на воду. В нем еще не зажила рана, нанесенная севильской таможней. В среде «табачного содружества», кипели польские страсти и решался вопрос увеличения доли штрафов их немецкому бригадиру, а Дитер, в ответ, усиленно «лечил» их непосильной работой.
– Мастер, я выйду в город на час?
– Может, вместе? – Странный такой…
Только не это!
– Мастер, у меня пробежка на 5–10 километров, скорость 20 км/час, побежали, если устраивает.
Дитера не устроило.
От этих дел уже ехала крыша и сразу за причалом ноги понесли в лабиринт тесных малолюдных улиц. Здесь, как в питерской коммуналке, несло смешанными запахами горохового супа, жареной рыбы и, кажется, наших кислых щей. Над головой на протянутых через улицу веревках трепетали на ветру гирлянды нательного и постельного белья, а по узким тротуарам шествовали опрятно одетые суровые старички и женщины. С треском из-за угла вывернулся мотороллер и, обдав клубами черного дыма, скрылся за следующим поворотом.
В надежде осесть где-нибудь и отдышаться, я шел, заглядывая в редкие витрины баров и продуктовых лавок, пока не выбрался за пределы старого города. В уютном скверике на возвышенности присел на скамейку, вытянул ноги и, жмурясь под теплыми лучами вечернего солнца, расслабился.
За ровными рядами желтолистого кустарника лежал безлюдный пляж по изгибу которого рассыпалось несколько отелей. В этом городке не потеряешься, как когда-то случилось со мной в Барселоне. Сбрасывая отрицательную энергию, я просто сидел и смотрел на окружающий мир, оставляя на десерт посещение какой-нибудь таверны.
Блаженное одиночество прервал старик в старинном коверкотовом пальто и шляпе военного образца. Он как-то неожиданно появился на дорожке и, постукивая тростью, направился именно к моей скамье, хотя соседняя была свободна. Сел рядом, водрузил на нос очки и погрузился в чтение газеты. Я скосил глаза: Rusia… гласил заголовок на первой полосе и далее – по испанскому тексту. Может быть, и что-то хорошее пишут о Русии?.. Чего его сюда принесло? Шпион какой-то… Я встал и резко вскинул к виску сжатый кулак.
– Но пасаран, товарищ!
«Товарищ» вздрогнул, отъехал на противоположный край скамьи и из-под очков выкатил на меня испуганные глаза.
– Рот-фронт, компаньеро!
Республика, пламя мировой революции, песни у костра в горах Сьерра-Маэстра – все это было до меня.
Я поднял воротник плаща и, сохраняя интригу, быстро пошел прочь.
Призраком на темном причале маячила одинокая фигура. Я пригляделся.
– Казик, ты чего бродишь, аки тать в нощи? Как там Дитер?
– Не разумею… – Он обрадовался мне, как отцу родному. – Грозится выгнать в следующем порту. Собирай вещи, говорит, а у меня семья!
– Да брось ты! Он просто пугает. Пойдем домой, я завтра с ним поговорю.
 В коридоре разошлись.
Здесь, где в тишине слышен каждый шаг, меня отслеживали и вели: чуть приоткрылась одна дверь, следующая… потом выше – капитанская. Мистика! Я вошел к себе и, пожелав всем спокойной ночи, громко хлопнул собственной дверью. Прилег на диван, поставил будильник и, казалось, только закрыл глаза, а он уже звонит: вставай, брат, – полночь. Пора на работу!
Чем меньше порт, тем больше порядка. Сама погрузка еще не началась, а причал уже заблаговременно забит ровными рядами поддонов с аккуратно уложенными штабелями мешков, вокруг деловито снуют докеры, налаживая грузовые линии. Матросы на подхвате всегда работают по сменам, а я – бессменный до тех пор, пока в трюм не ляжет последняя партия товара. И когда на финише азартной гонки груз точно распределен по трюмам, надежно закреплен, а судно остойчиво, приходят усталость и приятное чувство удовлетворения. Мне нет нужды в чужих похвалах – я сам внутренне горд и благодарен себе за сделанное дело.
И в эту ночь я летал, парил, дирижировал, а вахтенный матрос, удобно устроившись на стульчике, ставил галочки в тетрадке, фиксируя количество опущенных в трюм полетов. Иногда из поврежденных упаковок сыпалось стекло, окутывая пароход искрящимися облаками стеклянной пыли, и это надо было заметить, указать докерам и попросить замену. Погрузка опережала подвоз со склада, и под утро во избежание простоев стивидор остановил работы.
В таких случаях дать отдых старпому – обычная практика. От стекольной пыли саднило тело, слипались тяжелые веки, резало глаза. Я подошел к дремавшему под полиэтиленовой накидкой матросу.
– Янек, хорош спать, теперь моя очередь! Перерыв на два часа, без четверти семь разбудишь, а пока смой пыль с палубы – дышим этой гадостью.
Сказал и, стараясь делать меньше движений, осторожно двинулся в каюту. В коридоре у своих дверей сбросил пропыленный комбинезон, кинулся в душ, переоделся в чистое, упал на диван, и, как показалось, сразу же в дверь настойчиво постучали.
– Сейчас!
Взглянул на часы – семь пятнадцать. Метнулся к окну – на причале работа еще не началась, но докеры расходились по своим местам. Слава богу! Успокоенный, я открыл дверь и лицом к лицу столкнулся с Дитером. Он был взбешен:
– Ты где должен быть?!
За его спиной злорадно улыбались мои польские «друзья». Я отодвинул плечом капитана и сделал шаг к ночному матросу.
– Ты почему меня не разбудил?!
У него забегали глаза.
– Я будил… стучал в дверь.
– По телефону звонил?!
– Нет… Мы капитана разбудили.
– Зачем?! Чтобы капитан разбудил меня?!
Я шагнул в каюту и, отсекая свору, захлопнул дверь перед капитанским носом. Циничная подстава. Вне дома мое внутреннее состояние переходит совсем в другое измерение, а сон становится легким и чутким – я кожей чувствую пароход. Могу не спать трое суток, а потом во сне услышу каждый шорох, шепот, малейшее изменение режима работы двигателя, и чтобы вот так от стука не проснуться, мне надо прежде умереть. Обиды не было – что делать, если это их норма жизни.
Была надежда закончить погрузку сегодняшним днем и под вечер выйти по назначению, а там… море лечит.
Стеклянная пыль хрустела под ногами, сыпалась сверху, под очками потели глаза, а мне было хорошо – я всех и все забыл. На обед не пошел – потом…
День уже катился к вечеру, когда подвезли продукты и два больших картонных ящика сигарет. Опять?! Сомнений не было – польско-немецкий синдикат возродился.
Перед ужином, покончив с грузовыми операциями, я занес Дитеру готовые документы. Он подписал не глядя, шлепнул печати и поднял на меня строгие глаза.
– Ты почему не был на обеде?
– У нас разные графики… – Что-то взыграло во мне, я раскованно шлепнулся на капитанский диван. – В следующий раз приду.
Прием отработанный – он сразу стушевался.
– Ты должен сидеть за столом вместе со мной, а то как-то неудобно – мы же одна команда.
– Конечно, одна. Кстати, о вчерашнем инциденте – это я взял мясо на камбузе, чтобы покормить бездомного пса. Повар ни при чем. Могу вернуть деньгами.
– Не надо, что ты! – Дитер понял, откуда растут ноги. – Это я пошутил над Казимиром!
– Да, я знаю, он прямо обхохотался.
Я встал, оставив на диване осыпь стеклянной пыли.
– Сейчас переоденусь и приду на ужин.
В кают-компании Дитер уже рассказывал о своей ныне покойной теще – тема избитая, но актуальная во все времена. Гегемоны за соседним столом, стараясь не привлекать внимания, бесшумно шевелили ложками, рядом с ними стармех исподлобья жег меня «худым глазом», а я, глядя в стол, внимательно слушал рассказчика. С непроницаемым лицом, ровным голосом, как профессиональный комик, Дитер серьезно говорил о смешном. В целом феномен «жениной мамы» по оси зять-теща сохранял в рассказе общие черты, но обветренная, как скалы, фигура капитана явно тускнела на фоне его семейной жизни.
Оставшись по итогам войны без мужа с тремя маленькими дочерьми на руках, будущая теща не гневила судьбу. Маленькая хрупкая женщина, воспитанная на идеалах старого «доброго» Рейха, вела хозяйство, шила на дому, занималась общественной и религиозной деятельностью и продолжала верить уже в другое, но обязательно светлое будущее фатерлянда. В ее доме домочадцы и даже одноногий инвалид-приблуда ходили строем, все делалось по команде, а хозяйственные работы были расписаны на неделю вперед. Потом этот инвалид, выполняя регламентные работы на высоте, упал с крыши и был списан, но это уже другая история.
– Маленький фюрер! – Глаза Дитера повлажнели, затуманились поволокой воспоминаний.
В череде мужей по старшинству сестер Дитер оказался младшим, последним и единственным, кто прижился в этом воинском подразделении. Старший зять – чахоточный вольный бухгалтер, прибыл в семью на велосипеде с притороченным к багажнику фанерным чемоданом и сразу попал в жаркие объятья – нет не жены, а тещи.
– Сынок!
– Мама!..
Новый член семьи, на случай второго пришествия русских, был сразу определен на копку бомбоубежища. Новая мама установила нормы выдачи грунта на гора, сроки сдачи объекта, выдала холщевый мешок, две лопаты и открыла крышку тесного подвала:
– И жить будешь здесь – удобно же!
Человек умственного труда, нервный, как все тонкие натуры, он в два дня прогрыз узкий штрек с выходом под фундамент, выбрался на волю и был таков, но спустя девять месяцев в последний раз напомнил о себе рождением разнополых двойняшек.
– Когда успел? – Дитер недоумевал. – Загадка!
Средний зять, из послевоенных фармазонов – они еще водились в Германии – однажды просто не вернулся с «работы».
Счастье пришло в дом, когда его уже не ждали, в лице Дитера. Нельзя сказать, что молодой рыбак сразу покорился «обаянию» старой карги. Нет, поначалу ему хотелось перевернуть все вверх дном, загнать ее на чердак и держать там, пока сам не выйдет на пенсию, но он быстро спекся. Пьяному матросу старушка оказалась не по зубам, и уже через полгода по возвращении с моря он смиренно нес бремя семейной службы – косил траву, кормил кроликов, выгуливал козу на лужайке близ пивного ларька и… даже гладил постельное белье. Мне не нравится, когда в льва тычут палками и заставляют выполнять кульбиты, а Дитеру, похоже, в самый раз. В его голосе сквозило даже некое восхищение своей деспотией.
– Она умерла в шестьдесят втором, и сразу рухнул десятилетиями царивший в доме порядок, где, как в Рейхе, каждый знал свое место и обязанности…
 Я слушал-слушал, а потом взглянул на Дитера и замер – его череп почти идеально вписывался в пейзаж висящей за спиной картины. Встраивая лицо в центр золоченой рамы, я приспустился в кресле и, покачивая головой, прищурился. Самое то! Лысина прикрылась кустом цветущего шиповника, а из ушей торчали пучки полевых цветов.
– Ты чего?.. – Мое странное поведение не осталось незамеченным.
– Ничего. – Я опустил глаза и положил нож. – Так когда, говорите, скончалась старушка, царствие ей небесное?
– В шестьдесят втором… – Но веры мне уже не было. – Иди отдыхай, на швартовку можешь не выходить.
И то хлеб.