Гл. 1

Вместо вступления.
 Об обороне Парижа от норманнов, епископе Гозлене, аббате Эбле, Императоре Карле Толстом, героическом графе парижском и прочих делах я прочёл у Аббона Горбатого. Монах оставил интересные воспоминания. Я, как мог, приземлил их на землю, тень призрака Тощего Менестреля мне помогала. Ещё раз подчеркну: текст опирается на документы и свидетельства современников тех ужасных и героических событий, однако сам таким не является.
 Автор.
Молвила мне матерь:
Мне кораблъ-де купят
 — Весла красны вольны —
С викингами выехать.
 Будет стать мне, смелу,
Мило у кормила.
 И врагов негодных
 Повергать поганых.
Поэзия Ыальёов


Этот мир устроен легко и просто:
Солнце встает до тех пор, пока
Деревянной пастью глотает воздух
Непотопляемый твой драккар.

За спиной у Сигурда тридцать весен,
Двадцать походов, десять морей
Черный цвет его парусов и весел –
Пепел сожженных монастырей.

Остывает кровь на саксонских пляжах,
Больше добычу некуда класть.
Золотые искры опасно пляшут
В тихом болоте зеленых глаз.

А еще у Сигурда на лопатках
Шрамы – словно следы от крыл.
На таких, как он, безнадежно падки
Девушки самой нежной поры:

Из-под долгих ресниц бросают грустно
Взгляды на рыжих волос огонь.
На могучей шее священным грузом
Подвешен коготь длиной в ладонь.

У какого зверя такие лапы?
Сигурд в усмешке кривит губу.
Раскрывает секреты только слабый,
Сильный о тайнах – ни гугу,

А не то в бою, когда справа и слева
Лучших друзей теряешь ты,
Не проснется жаром змеиного чрева
Ярость, ломающая щиты.

Укрывает сердце незримый панцирь,
Привкус железа саднит во рту…
Вспоминая об этом, Сигурд пальцем
Пробует коготь на остроту,

Поднимает голову, смотрит в море:
Солнце садится, закат багров,
И борта драккара лениво моет
Золотая густая драконья кровь.
Драконья кровь
Рен Арт

Гл. 1
 Летят, летят вороны Одина Хугин и Мунин над скалистыми берегами синих фьордов, тёмными лесами, где бродят косматые медведи, где дикий вепрь поджидает заботливую подругу с многочисленным выводком полосатых отпрысков, где люди живут скудно, ходят за рыбой в море, пасут скот на тощих пастбищах среди мёртвых камней. Видят вороны - движением наполнилась северная земля, словно потревоженный муравейник. Трусливые франки жестоко убили ярла Готфрида и его людей, усыпили сладкими речами, опоили вином, подло зарезали храбрых воинов во сне. Не видать Вальхаллы ярлу. Лежит его отрубленная голова лицом на собственных ягодицах. Рот простодушного ярла набит франкским серебром и землёй. Не пировать ярлу в залах Одина, не тешить себя военными играми и любовью небесных дев. Смотрит косматая голова выпученными глазами на свои белые ягодицы, что так нравились земным девам. До страшного дня Рагнорёка, когда сойдутся в последней битве в долине Вигридр силы Тьмы и Света, и будут боги и чудовища биться друг с другом, пока великан Сурт не обрушит на них всю силу небесного огня, уничтожив старый мир, и дав жизнь новому, ничего другого не видеть доверчивому ярлу. Но лучше смотреть в собственный зад, чем увидеть что сотворили франки с его домом. В чёрные угли превратились высокие хоромы, где недавно пировал гордый ярл, и играли его дети, в чадящие головни - храбрая дружина, сгорела его красавица жена, младенец–наследник, убиты старшие сыновья. Там где было место славных пиров, отныне лишь вороны празднуют.
 Бредёт дурная весть по северной земле ногами странников, плывёт на чёрных кораблях с красными парусами, скачет на быстрых конях. Поют вечерами скальды про простодушного ярла, доверившемуся лживым словам франков. Взывают к мести серебряные струны, бередят душу страшными подробностями, про то как сгорела в огне слава Готфрида.
 Холодной, как полярный лёд, яростью наполнилась северная земля. Забыта вековая вражда между соседями. Объединились вчерашние враги. Точат смертоносные мечи. «Разрубающий кольчугу», «Добытчик», «Лёд сражения», «Огнь щитов», «Пламя Одина», «Кровавый мститель» им имя. Рубят мстители топорами высокие сосны, могучие дубы и крепкие ясени для новых кораблей–драконов. Невиданный викинг готовится на головы коварным южанам. Осенним штормом пройдёт по франкским землям беспощадный набег.
 Один, готовь чертог для кровавого пира! Много славных воинов принесут крылатые валькирии за твой щедрый стол, но смоют северные воины позор Готфрида своей и чужой кровью.


 «А ещё довожу до сведения Вашего Величества и королевского совета, что Ваша крепость на реке Уазе у Понтуаза сожжена богопротивными норманнами, которые явились невиданной силою. Наш брат из церкви св. Губерта пишет: «Воды заполнили чёрные птицы, сердца христиан наполнились страхом и мукой». А укрепления сдал ваш военачальник рыцарь Алетрамн, которого северяне отрезали от источника воды. После трёх дней осады Алетрамн с воинами и оружием ушёл, а крепость сожжена и разрушена, так что путь вглубь страны открыт до самого Парижа. Мы же денно и нощно молимся господу нашему Иисусу Христу, чтобы избавил он нас от жестокости норманнов, с Божьей помощью восстанавливаем и укрепляем городскую стену, мосты, и строим новые башни для обороны оных. Одна башня уже вполне отстроена, другая же  только заложена, так что проход вверх по Сене не может быть перекрыт полностью. Просим для обороны от нечестивых язычников ваших солдат, рыцарей и баронов...»,—голос чтеца жалко задрожал. Старик умолк. Сорок лет назад он едва избежал смерти во время разрушения Парижа злобными людьми с севера. Картины ужаса и разорения встали перед старыми глазами почтенного тезауария — хранителя королевской казны и сокровищ.
«Продолжай!»—голос императора казался раздраженным. Всем нужна его помощь, все требуют королевских солдат, рыцарей и баронов. Сами же так и норовят вцепиться в глотку повелителя при первой возможности. Жадные и скупые парижане всё никак не могут собрать весь долг на содержание королевского войска и двора, тянут и плетут за спиной интриги. Герцог бургундский поднял восстание против своего сюзерена и изгнал со своих земель сборщиков налогов. «Ну как править такими людьми — вечно ропщущими, недовольными и злоумышляющими против власти? Нет, не достоин наш народ такого просвещённого правителя как я!—сердито думает император Карл. От злости даже в животе забурчало и есть захотелось.—Ну что же ты замолчал? Продолжай!»
Тезауарий собрался с силами и продолжил читать дребезжащим от старости и волнения голосом: «…а так же дайте денег, подвод и лошадей для работ, меди и железа, но более всего денег, потому что расходы предстоят большие».
Епископ Парижский Гозлен. Писано собственноручно в июле месяце 21 числа 885 г. от Р. Х.
Чёрт бы побрал этих плакс парижан вместе с их Епископом, прости Нас Господи!


 «По–слал все–мо–гу–щий бог тол–пы сви–ре–пых,— читал по слогам хронику «Цветы истории» Матвея парижского всклокоченный и красный от усердия мальчишка, запинаясь, перемежая чтение мучительными «э–э–э» и длинными паузами,—язычников датчан, норвежцев, готов и шведов, вандалов и фризов, многие годы они опустошали грешную Англию от одного морского берега до другого, убивали народ и скот, не щадили ни женщин, ни детей».
 Чтение малому давалось трудно, но попробуйте бойко овладеть грамотой менее чем за два месяца уроков. Барон недавно вернулся в родной замок, покрытый славой непобедимого воина, с новым званием главного распорядителя королевства, но злой, как чёрт. Целыми днями носится на верном Вороне и тычет копьём щит бедняги Боэмунда. Приходилось уже не раз исправлять злосчастное чучело. А то гоняет оленей и кабанов в лесу. И хозяйку словно подменили. Редко звучит её смех, забота тенями легла на прекрасное лицо. Молодую женщину чаще можно видеть в церкви за молитвой, чем в саду за пением или забавами. Словно кошка пробежала между бароном и его красавицей женой.
 Но главное — вернулся Жобер. Юный оруженосец долго рассказывал о битве хозяина с преступником де Бульоном графом Парижским, клялся и божился, что он Жобер был на поле среди крови и лошадей, всё видел, помогал барону, и как–то так по рассказу оруженосца выходило, если бы не его помощь, хозяин бой бы проиграл. Эльфус не спорил, только недоверчиво качал головой. Как мог проиграть барон суд поединком если был прав? Разве Бог не всё видит?
 Юные оруженосцы азартно полдня дубасили друг друга деревянными мечами, потом чистили доспехи и платье барона, который каждый день так его умудрялся измазать, словно был не важный господин, а проказливый мальчишка, или, прости Господи, простой угольщик. Вечером убегали в каморку к старику и учились. Старика между собой звали просто Он и немного побаивались, считая его чуть–чуть колдуном.
 Старик окреп. Барон поручил ему разобрать семейные бумаги. Похоже, старый понемногу взялся за прежнее, вечерами часто колдует над большой бадьёй с медной трубкой, а вчера они застали Его за распитием мутной, дурно пахнущей жидкости. Он говорит, что жидкость называется квинтэссенция, и она помогает ему думать. Непохоже, потому что напившись, старик стал плакать по убитой свинцом девчонке и птенцах чёрного дрозда, а потом, заснул не раздеваясь, громко храпел и всхлипывал во сне.


 «Хорошо, что так случилось: всеблагой Бог направил руку барона. Честолюбивый и хитроумный пфальцграф был для тебя опасней. Граф Парижский никогда сам не забывал и другим не давал забыть, что кровь косматых королей течёт в его жилах. У де Бульона нет законных наследников по мужской линии. Возьми под опеку его семью и феод, верни короне монастыри и бенефиции, выданные де Бульонам за службу, властной рукой управляй его вассалами и солдатами. Так ты одной стрелой убьёшь двух зайцев — прослывёшь среди подданных милосердным и заботливым попечителем вдов и сирот и казну пополнишь. Вырасти из юного бастарда де Бульона беспощадного мстителя за смерть отца. Барона же осыпь почестями. Дай ему титул и часть бенефиций убитого им графа Парижского. Объяви его главным распорядителем королевства. Завали делами. Государством управлять, не мечом махать! Тут соображать нужно. Посмотрим как справится. Будет мудрым и успешным — слава тебе. Не справится — спишешь на него все свои неудачи! Пусть все тяготы в государстве исходят от него, а милость от тебя. Пусть в глазах народа он будет корыстолюбивый угнетатель, притеснитель свобод, сборщик поборов и налогов, а ты справедливый и милосердный государь», — так говорила женщина с красными волосами своему королю. Париж ей не понравился. Вся левобережная часть прежней столицы, некогда самая удобная и благоустроенная, до сих пор лежит в руинах после набега норманнов. Вместо церквей и богатых домов чёрные стены и пепелища, заросшие дурной травой. Знать и богатые горожане перебрались на остров Сите под защиту новых стен и башен, которыми они очень гордятся. Старое название сего места означает «грязь». Хорошее грязью не назовут. Горожане придумали себе герб - кораблик на щите и девиз: «Плывёт, но не тонет». Посмешище. Всем известно, что хорошо плавает в воде.
 Для человека, который видел стены Рима, сооружения парижан выглядят жалкими. Городом управляет епископ Гозлен — религиозный фанатик и самовлюблённый гордец. Епископ и горожане слишком много полагаются на защиту святых. Святые хорошо помогают тем, у кого есть солдаты. Чем тащить сокровища в монастыри, лучше нанять больше воинов. Оба рукава Сены горожане заперли крытыми мостами, так что норманны обязательно упрутся в город. Чтобы пройти вглубь страны, будут вынуждены либо лезть на стены, либо с уроном отступить.
Хорошо, что парижане во главе со своим епископом собрались защищать город и мосты. Безрассудным упорством фанатики подорвут свои силы и умерят напор злобных норманнов. Нам же главное сберечь армию. Но надо показать народу, что император с ними. Пусть отправит на помощь горожанам небольшой отряд во главе с новым графом Парижским. Норманны, как хищные лесные звери, насытившись, всегда уходили в своё логово на севере. У кого останется больше солдат после их ухода, тот и будет истинным хозяином Франкского королевства. И пусть это будет лучше её король, чем новоиспечённый граф Парижский или герцог Бургундии.
 Хорошо, что удалось быстро уговорить Карла уехать из Парижа во Франкфурт, где им ничего не угрожает, плохо, что король продолжает бредить молодой женой Балдуина.
 Надо посоветовать Карлу, чтоб велел немедля отправляться графу Парижскому защищать свои новые земли и привилегии. Может меньше будет сходить с ума от мысли, что женщина, которую он любит и хочет, спит с другим, может остывшее супружеское ложе Балдуинов остудит голову короля?


 Лето прошло. На смену зною пришла долгожданная прохлада. Силой налился хлебный колос на полях, обещая хороший урожай и сытую зиму. Золотым и красным наполнились тугие винные ягоды. И учение принесло сладкие плоды. Мальчишки бойко читают, но совсем отбились от рук. Вечером опустошили пол бутыли квинтэссенции, разбавив остаток водой, чтобы он не заметил, сбежали на реку к прачкам и поют им непристойные куплеты, что так и сыпятся из Эльфуса Викториана сына Тощего менестреля. Может рослому и дюжему мастеру Жоберу уже пристало бегать за девками, но не тощему Эльфусу. Придётся пожаловаться на них барону.
 «Эх, молодость!»— тяжело вздохнул Мудрец и прикончил остатки разбавленной водой квинтэссенции. В тот вечер жаловаться не пошёл. Не пошёл и на другой день, когда увидел бледных и жестоко страдающих подопечных. Целый день неслухи избегали своего наставника.
 Явились вечером раскаявшиеся и смущённые и поклялись, что никогда больше не притронуться к волшебным снадобьям. Старик их простил, но каморку в стене замка, что приспособил для опытов, стал запирать. В качестве наказания заставил наизусть учить тяжеловесные строки из Гомера.
 А потом стало не до того. Балдуину пришёл приказ отправляться оборонять Париж и быть рукой короля при защите страны от иноземных захватчиков. Разом закончилась их беззаботная жизнь.
 Для тех кто часто отправляется в путь, сборы и прощания долгими не бывают. Юные оруженосцы ошалели от радости, когда узнали, что хозяин берёт их на настоящую войну. Напросился и старик «для увековечивания славного подвига сынов великой Франции, могущих посрамить подвиги древних полководцев — Александра Великого Македонского, Ганнибала Барки Карфагенского, прославленного Гая Юлия Цезаря», как высокопарно выразился он.


 —Я тебя люблю сильно, сильно, сильно… А ты?
—И я.
—Ты бы мог не ехать на войну. В словах женщины не вопрос, а утверждение.
—Нет.
—Я не хочу, чтобы мы расставались.
—Ты знала за кого выходишь замуж.
 Долго молчат. Свежий, ночной ветер начала осени колышет полог кровати. «Надо бы постирать», — думает женщина. Её голова лежит на сильной мужской руке. Мужчина гладит мягкие волосы, чуть пахнущие домом и садом. Рука у него затекла, но он терпит, чтобы не разрушить хрупкую близость. Женщина словно почувствовав, что ему не удобно, поднялась на локте.
—Знаешь, я раньше любила тебя по другому.
—Как по другому?
Женщина молчит, подбирая слова. От холодного воздуха тёмные сосцы высоких грудей затвердели.
—Любила только как мужчину.
—А сейчас?
—Как друга.
—А как мужчину?
—Глупый, конечно люблю,—женщина тихонько смеётся и начинает целовать солёное мужское тело в буграх мышц и шрамов. Святая церковь многое из того, что происходит между мужчиной и женщиной не одобряет, но если это мужчине и ей нравится, значит всё разрешил Бог, потому что всё происходит по воле его.
—О, милая…

 Тихо спит любимая женщина. Яркая желтая луна уставилась в окно и бередит мысли. Вся их жизнь разделилась на «до» и «после». До проклятого вечера, когда его публично унизил граф Филипп, барон никогда не сомневался в любви жены. Их любовь была несомненной и естественной, как солнечный свет, как чистый воздух, которым дышат оба. Теперь он словно пережил гибель солнца. Его ангел неземной, его мадонна сошла с небес, куда он её сам вознёс, и обернулась обыкновенной женщиной.
 В тот вечер, который Балдуин хотел забыть, но забыть никогда не сможет, она была не с ним — её мужем, была с десятком чужих мужчин, кто над ним зло смеялись. Она была их частью. Балдуин чувствовал, что жена его стесняется и презирает. Она желала их внимания и поклонения, больше чем его. Что–то в бароне сломалось. Он больше не мог безусловно верить в её любовь. Это словно довериться гнилой, седельной подпруге, которая может лопнуть на полном скаку, и незадачливый всадник вмиг окажется под копытами на радость сторонним зевакам–насмешникам.
 Супруги не говорили о произошедшем, но оба чувствовали, что потеряли нечто важное. По ночам ещё крепче сжимали объятия, ненасытней и дольше любили, словно старались навсегда отпечататься в теле друг друга. Днём стали, как чужие. Не могли, как бывало прежде, заглянуть в глаза любимого человека, раствориться в них, открыться душой, стать единым целым не только телесно, но и всем сущим— мыслями, словами, чувствами, переживаниями. Неосторожно разбитая чашка не складывалась. Им предстоит долгая, одинокая жизнь рядом. Ей женщине, самой по себе женщине, и ему мужчине, самому по себе мужчине.


 О чём думает камбала, лёжа на дне океана? Может размышляет о тайнах Вселенной, смысле жизни, думает о Боге, справедливости? Или мечтает о власти и бессмертии, вечной жизни в рыбьем раю, где корм сам заплывает в рот, где нет людей с острыми гарпунами и хитрыми ловушками?
 Может боится она ада, в котором черти до скончания века её нежное тело будут уязвлять острым гарпуном и жарить на огромной сковородке без масла? А быть может мечтает о полётах в синее небо подобно легкокрылой чайке, о стремительном беге по земле, о звёздах и космосе? Сможет хищная камбала изменить свою природу и стать вегетарианцем? Истязать себя постами во имя веры? Убивать не потому что голодна, а только за то, что другой думает не так как она и желает жить по–своему, иначе?
 Огромный ромб вечно голодного рыбьего тела лежал на песчаном дне, и таращился круглыми глазами на водную поверхность. Не дал ей Бог свободу воли, и спрос с неё другой.
 Таится камбала. Шумно сегодня в море. Тысячи вёсел бьют по воде. Сотни длинных драккаров движутся подобно осеннему шторму. Несут лодки людей севера убивать и грабить себе подобных, потому что земли южных соседей богаче чем их собственные, потому что верят они в другого бога и говорят на другом языке, потому что они иные. Несут драконы голодную ярость севера на юг. Не ведают жалости северные воины ни к себе, ни к врагам. Легко льют людскую кровь, жгут дома, грабят божьи церкви. Собрали франки богатый урожай. Пришли за ним те, кто не пахал, не сеял, не молил Бога о дожде в срок, не поливал солёным потом свой участок земли, не холил тугой колос, не лелеял щедрую лозу, чтобы дала она хороший урожай сладкого винограда. Пришли те, кто сеет стрелами и жнёт мечом.
 Горят церкви и монастыри. Плачут франкские женщины. Молят христиане распятого бога, чтобы укротил он ярость норманнов. Неведом людям замысел Божий. Только страдания, только отданная совместно кровь и пережитое унижение создают великие народы, побуждают людей объединиться и стать сильными. Этой зимой всемогущий Бог узнает достойны ли франки славного будущего.


 Холодный осенний ветер заставлял всадников плотнее кутаться в дорожные плащи. Старая римская дорога вела в некогда блистательную столицу римской Галлии — Лютецию. По обеим сторонам среди бесконечных изгородей, окружающих поля и виноградники, с согбенными спинами крестьян, убирающими последний урожай, обширными лугами со стадами пёстрых коров, лежали циклопические развалины круглого, как гигантская чаша с оббитыми злым временем и людьми краями амфитеатра; дальше длинная арена, давно заросшая колючим тёрном и травой, немного в стороне возвышались величественные камни дворца Терм. Древние развалины казались ещё большими, по сравнению с убогими современными домишками, крытыми камышом.
 Эльфус Викториан сын Тощего менестреля, паж и оруженосец славного графа Парижского Балдуина Тёмного восхищённо крутил головой. «Это кто построил — великаны?» —спросил тихонько у старика, чтобы другие их не услышали и не засмеяли.
 «Лютеция, благородная столица парижан!—нараспев прочитал мудрец, видимо цитируя чьи–то слова.—Ты некогда блистала славой и роскошью, славилась плодородием почвы и кротким спокойствием жителей; не зря тебя можно было назвать богатством королей и рынком народов! Теперь,— скорбно добавил он,— ты уже не благородный город, а скорей груда истлевшего пепла». И обыкновенным своим голосом произнёс: «Нет, малыш, это сделали не великаны, а простые люди, такие как мы с тобой. Некогда этот город назывался Лютецией. Здесь жили ромеи, чья империя простиралась от жаркой Африки до холодных Британских островов, богатых оловом и серебром, и управлялся он Римским наместником».
 От больших и горячих конских тел шло приятное тепло. Дорога мальчишку вымотала. Твёрдое седло набило на тощей заднице мозоль.
 Жобер, привычный к конным переходам, как мог помогал и советовал терпеть, потому что скоро это пройдёт. Никто ещё не умер от конского седла.
 Иногда принимался идти дождь, потом снова выглядывало солнце, и начинали донимать мухи. Благородные лошади нервно махали длинными хвостами, всхрапывали. Только старый мул, на котором ехал старик, не обращал на надоед внимания и бодро трусил по дороге. Часто получалось, что старик на смирном муле оказывался впереди отряда.
 «Быстро ездит не тот чья лошадь хорошо бегает, а тот кто не останавливается»,— смеялся Мудрец. Недельное путешествие пошло ему на пользу. Старик стал чаще улыбаться и иногда подтягивал приятным тенорком незатейливые песни, что распевал сын менестреля Эльфус. Они пели вместе бесконечные, как сама дорога, грустные и печальные песни про расставание, про подвиги и славу, про злую судьбу, что разлучила с родным домом, про прекрасную женщину, что ждёт в одинокой башне замка своего рыцаря, уехавшего за славой в далёкие земли и сгинувшего там, а может нашедшего себе на чужбине новый дом и новую любовь.
 От грустных песен оба исполнителя делались печальны, хоть одному грустить было ещё рано, а другому слишком поздно. Но чаще пели бодрую песню про солдат, родившихся в бою, про клинки и шпоры и обещание защитить Отчизну в смертельном бою. Отвагой и мужеством наполнялись сердца путников, и каждый из них становился героем.
 Низкое небо продолжало хмуриться и грозиться дождём. От длинного перехода лошади устали, но шли споро, ожидая скорого окончания пути, когда можно будет просто стоять, уткнув морду в торбу с пахучим овсом и сладко дремать в безопасности конюшни.
 Наконец, показалась такая же серая как небо гладь реки, стены и башни острова Сите, словно выросшие прямо из воды, деревянный мост, запертый каменной башней с тяжёлыми воротами, насыпями и рвами, стерегущими её.
 В отверстых воротах, пытаясь навести порядок, громко бранились стражники, теснились повозки и скот, протяжно мычали коровы. Люди торопились спрятаться под защитой высоких стен, укрыть свои припасы. Пред башней стоял отряд конных, в такой же серой, как небо и река стали. Эльфусу таких хорошо снаряжённых и нарядных воинов видеть не приходилось.
 В отряде выделялись два человека на рослых конях. Один - румяный, высокий муж в самом расцвете сил, в узком синем камзоле, теснотой которого пытался безуспешно скрыть изрядное брюшко, и тёмном плаще. Другой — много старше, тоже высокий, с кустистыми седыми бровями и хищным носом. Оба всадника были чем–то неуловимо похожи — или привычкой повелевать, которая сквозила во всех их движениях, или умным взглядом глубоко посаженных глаз. Только в молодых глазах легко читалась ирония, много повидавшего, и рано успевшего во всём разочароваться человека, в других — энергия и фанатичная вера, которая могла бы отпугнуть, если бы улыбка реже посещала красивый рот на гладко выбритом лице.
 Всадники увидели отряд барона и направились для торжественной встречи новоиспечённого графа Парижского. Впереди двое солдат на конях древками копий разгоняли большое стадо с пути важных людей. Коровы не поняли важности момента, тупо таращились на блестящих всадников, не забывая удобрять дорогу душистыми лепёшками, не спешили освободить путь.
 Всё это немного скомкало торжественную картину.
 Эльфуса удивил наряд пожилого всадника. На нём была ряса священника и надёжный, тяжёлый доспех, как на воине.
 «Я Вас приветствую, граф Балдуин, от имени всех прихожан славного города Парижа!»—сказал странный священник. Голос его был силён и громок, словно сигнальный рог, и приятен, как пение ангелов.
 Оба всадника отвесили графу парижскому изящные поклоны. Лица и слова встречающих были преисполнены важностью.
 Эльфус смотрел во все глаза на благородные манеры блестящих кавалеров. В какой–то момент даже переусердствовал в своём любопытстве, потому что привлёк внимание важного человека в тёмном плаще. Рослый толстяк вдруг на мгновение сменил торжественое выражение на широкую улыбку и быстро подмигнул мальчишке.
 Эльфус, как воспитанный человек, попытался в ответ поклониться, подражая встречающим, но наверное сделал что–то не так, потому что теперь заулыбались все всадники. Мальчишка почувствовал, что краснеет и был готов провалиться под землю вместе со своим конём.
 «И я Вас приветствую, Ваше Преосвященство,— сказал учтиво новоиспечённый граф Балдуин,— ваша слава, досточтимый епископ Гозлен, как поборника веры христовой, и непримиримого борца с богопротивными норманнами известна всему франкскому королевству, точно так же как Ваши мучения, принятые в плену у язычников. С Вашим доблестным братом благородным графом Мэнским мне довелось воевать в одних рядах, и клянусь честью, воина достойнее трудно сыскать. К несчастью до нас дошла скорбная весть, что граф Мэнский погиб в схватке с жестокими северянами. Примите мои соболезнования!»
 Всадники набожно перекрестились. Немного помолчали. Потом суровый епископ Парижский, канцлер покойного императора Карла Второго старший сын графа Мэна Роргорна держал ответную речь:
 «Спасибо за добрые слова о моём бедном брате, мир его праху. Язычники сурово ответят за его смерть, но слава богу, жив его сын, мой племянник рыцарь, а ныне аббат монастыря Сен-Мишель славный Эбль». Епископ показал рукой на своего спутника. Воинственный аббат монастыря Сен-Мишель слегка склонил голову.
 Оруженосцы графа Парижского следовали прямо за своим лордом поэтому хорошо разглядели сцену знакомства. Отряды соединились и длинной кавалькадой по две лошади в ряд втянулись в высокие, так что можно проехать не спешиваясь, ворота проездной башни. Эльфус видел любопытные лица стражников, и невольно переполнялся гордости и важности. Он паж и оруженосец хозяина всего этого большого города, которому доверили вести новый боевой шлем прославленного воина, похожий на кастрюлю с приделанным к ней страусиным хвостом.

 Копыта лошадей дробно застучали по настилу деревянного моста. Крытый мост, носящий название Малого, соединяет левый берег Сены с островом Сите. Свет плохо проникает через окна–бойницы в галерею, но там людно: в город спешат купцы и крестьяне, какие-то странные носатые и смуглые люди, одетые во всё чёрное, сидят на низких скамеечках. «Это презренные менялы,— шепнул Эльфусу Жобер, которому уже доводилось бывать с бароном в Париже,— обменивают у путешественников монеты разных стран». «Диковинное дело,— подумал простосердечный Эльфус,— разве можно жить лишь на то, что меняешь одни деньги на другие? Дураки те люди, кто отдают свои кровные».
 Мост упёрся в двухэтажную, каменную башню. Ворота из неё вывели на узкую городскую улицу, тесно застроенную высокими домами. Остро запахло дымом, нечистотами, едой и немытым человеческим телом.
 Эльфус прикрыл глаза. Пахло домом.