Гл. 2

Гл. 2

 Солнечный свет проникает через цветные стёкла парадной залы епископского дворца, где идёт городской совет, делая лица людей похожими на разноцветные овощи на прилавке торговца зеленью. Возбуждённые голоса тонут в высоких сводчатых потолках. У дальней от входа стены два кресла друг против друга. Между креслами стоят группами важные люди — дворяне, одетые ярко, но уже скорее для войны чем для мирной жизни, священники в простых тёмных робах с капюшонами или цветных богатых ризах, согласно сану и положению каждого, цеховые старшины в чёрных и коричневых одеждах, важные купцы. Трон епископа чуть выше трона светской власти. Сидят Гозлен и граф Балдуин.
—Старая стена восстановлена. Мы укроемся на острове, сохраним людей, сокровища и святые реликвии,— горячо выступает плотный, краснолицый человек, одетый подчёркнуто скромно.—Предместья нам не защитить. Пусть язычники насытятся нашими объедками. Главное - сберечь город на острове. Позор кровавой Пасхи 845 года, когда норманны вошли в Сите, разграбили всё, убили много жителей, не должен повториться. Предлагаю обороняться до последнего. Нельзя малодушно откупаться! Мы все встанем на стены. Ни какого выкупа! У жадности нет дна. Наши деньги только пробуждают в норманнах алчность. Сами вскармливаем чудовище, пожирающее нас, давая ему пищу. Северяне уйдут. С нашими людьми и сокровищами мы отстроим новые предместья. Лишившись людей и денег, мы лишимся всего!—закончил речь краснолицый.
 «Это известный в городе богач и торговец Максимилиан. Разбогател на строительных подрядах после прошлого разорения города норманнами»,— тихонько шепнул графу его новый советник. Советник достался в наследство от прежнего графа. Местный чиновник состоял в курсе всех городских дел и интриг. Балдуину было разумно принять его помощь, и он её принял. Но полностью доверять человеку своего смертельного врага, уж увольте!
—Хорошо рассуждать нашему брату во Христе досточтимому Максимилиану,— возразил запальчиво священник в простой белой сутане негоцианту, гневно потрясая посохом, — все его богатства можно положить в сундуки и укрыть за стенами. Не стены должны оборонить наш город и наши богатства, но молитвы всех христиан и мужество воинов. Мы должны призвать на помощь императора Карла, не допустить разорения предместий, вместе всем христианским воинством выйти навстречу нечестивцам и дать бой. Бог и правда на нашей стороне!
 «А это настоятель базилики Сен-Мартен-де-Шен, славной своими реликвиями и богатством, и расположенной на берегу»,— слова человека сзади помогают графу понять причину трусости одного и смелости другого оратора.
—Вся благочестивая братия аббатства Сен-Дени денно и нощно молит нашего небесного покровителя о заступничестве от ярости норманнов и смиренно взывает к защите земель и богатств монастыря земных владык, —вкрадчиво начал елейным голосом толстый прелат в богатой сутане с дорогими перстнями на толстых, коротких пальцах. Настоятель подчёркнуто смиренно поклонился в сторону графа Парижского.
«Монастырь Сен-Дени тоже на берегу?»— спросил граф своего советника. «Да,— прошептал тихо советник,— и весьма богат».
 В зале зашумели. Сторонники отсидеться под защитою стен отбивались от яростно наседавших на них противников, обвинявших их в малодушии и трусости. Ссора становилась бурной и грозила нарушить все приличия.
—Тихо!—прекратил шум епископ Гозлен.—Позор вам, усомнившимся в милосердии и мудрости божьей, в силе и мужестве наших людей! Но много ли у нас воинов? Сможем ли мы дать бой в открытом поле нечестивцам? Ответь совету, брат Аскрих.
—В городе двести тридцать восемь солдат содержащихся за счёт средств городской казны, есть солдаты, прибывшие с графом Парижским, и ополчение, которое могут выставить и снарядить гильдии и цеха горожан, — ни на миг не замешкавшись, и не заглядывая ни в какие записи, сообщил совету глава канцелярии. Епископ Гозлен давно разглядел одарённого, молодого монаха, приблизил к себе, наделив властью, и сделал его своим помощником.
—Вы, аббат Ансельм, и вы, аббат Жозе, что так громко ратуете за оборону левобережья, где расположены ваши монастыри, готовы ли земляные укрепления, валы и рвы, которые вы должны были построить ещё в прошлом году?—спросил воинственных аббатов парижский епископ,—не вы ли клялись, что всё будет сделано? Как с двумя сотнями конных без должных укреплений мы можем справиться с несколькими тысячами северных воинов, сидящих на своих проклятых кораблях? Голос Парижского епископа от гнева дрожал.
 Посрамлённая сторона активной обороны смущённо замолчала.
—Как скоро император Карл сможет подойти к нам на помощь?—продолжил епископ.
 Все лица спорщиков оборотились к графу Парижскому, руке и голосу императора франков.
—Святые отцы, дворяне и рыцари, и вы, достойные горожане, наш император, отсылая меня сюда, передавал вам своё благословение и волю защищать самим свой славный город, а он ваш король и император будет молиться за вас, и приводить к своей руке герцогство Бургундское, где вновь вызрели бунт и крамола,— граф Парижский чувствовал, как краской стыда наливается его шея и щёки. Для императора Карла единоверцы, не желающие платить налоги, страшнее иноземных язычников. Но сказать вслух этим людям о том, что думает имперский граф по этому поводу он не мог, но был готов делать всё от него зависящее, чтобы уберечь город, страну и людей.
—Мы не в силах защитить весь город, поэтому прочь бесплодные разговоры. Укрепляйте башни, стены и мосты, везите в город камни, масло и брёвна, стрелы, луки и арбалеты, другое оружие, собирайте людей с ферм и монастырей. На стене любой человек - воин. Запасайте продовольствие и фураж, готовьтесь к осаде! Необходимо вниз по Сене отправить конные дозоры. Поручаю это вам рыцарь Эбль. Выступайте немедленно. Вам хорошо известны местные дороги. Я должен знать, где противник!—закончил решительно Балдуин.
—Итак, все слова сказаны, все решения приняты,— громко провозгласил Гозлен. Сильный голос епископа казался ещё более громким в гулком зале. Старец поднялся на ноги.
—Молитесь и работайте! Будьте тверды духом. Да сбудется воля Господа!
Так прошёл совет в Большой зале епископского дворца.


 Летят чёрные вороны Одина над землёй. Всё видят, всё ведают вещие птицы. Ничему не укрыться от их зорких глаз. Принёс лёгкий драккар долгожданную весть. Собирает великий воин ярл Сигурд весь север отомстить коварным франкам за смерть своего родича ярла Готфрида, повторить набег на обильную серебром и златом, вином и хлебом, цветными тканями и сладкими женщинами землю Франков, и зовёт с собой всех, чьи сердца жаждут денег и славы. От сытой жизни обабились некогда могучие франки, погрязли в раздорах, верят в распятого бога, который их сделал слабыми. Сотни, жаждущих золота, северных драконов готовы расправить тяжёлые паруса из суровой шерсти. Тысячи храбрецов рады отправиться в обильные земли за славой и богатством. Трепещи франкская земля!


 Старик не понимал за каким чёртом увязался за графом на войну. Толку от старого человека в таком деле никакого. Одна обуза. Заносить подвиги графа и парижан на скрижали истории было невозможно по двум причинам. Первая причина — подвигов не было, вторая — на новом месте не удалось достать ни пергамента, ни папируса, ни новомодной бумаги. Надо бы найти секретаря прежнего графа Парижского. Что делить двум грамотным людям среди невежд? Может он поможет с бумагой?
 В канцелярии, где старик представился хроникёром и биографом графа Балдуина, сказали, что шевалье де Карруж, секретарь покойного Филиппа де Бульона находится в епископском дворце на совете с новым графом Парижским и когда явится, то одному богу ведомо. Чистой бумаги или пергамента канцелярия не имеет, но если учёному мужу не составит труда немного поработать руками, он может сам соскоблить письмена с утративших ценность пергаментов и пользоваться ими. Им же, смиренным и недостойным переписчикам, епископ Гозлен срочно велел составить часослов для герцога Беррийского, и скрести пергамент, пусть и для такого учёного мужа, как хроникёр графа Балдуина, им некогда.
 Старика провели в светлую комнату с большими окнами, застеклёнными настоящим стеклом, где работали двое переписчиков, один из которых быстро писал, а другой старательно колупался в носу.
 Прямо на полу в углу комнаты была свалена изрядная куча старых книг. К своему огорчению Мудрец увидел в ней среди прочих сочинения Платона и Аристотеля. Старик преклонил колена перед мудростью и долго копался в развале. Ему повезло. Среди старой дряни удалось сыскать толстенную «Историю» славного Геродота Геликарнасского, правда без начала и конца, и «Записки о галльской войне» божественного Цезаря в хорошей сохранности. Старик решительно забрал понравившиеся книги. Для собственных записок выбрал никчёмный и ненаучный труд невежественного монаха и алхимика Теофила, бредни коего Мудрец соскоблил с неподобающим учёному удовольствием.


 В Париже молились. К милосердному небу взывают колокола. Епископ Гозлен не знает покоя, со всем клиром просит денно и нощно всемогущего Бога избавления от ярости норманнов, призывает кары небесные на головы нечестивых язычников, произносит пламенные проповеди, призывая прихожан к мужеству, организует молебны и крёстные ходы. Сегодня сотни христиан пойдут за мощами Святой Женевьевы вокруг городских стен. Завтра тем же путём понесут мощи Святого Германа. Верят парижане — укрепит святой стены, укроет любимый город от жестокости норманнов своим плащом. Мёртвый старик - их последняя защита.
 Некогда графу Парижскому ходить крестными ходами. Мотается он во главе небольшого отряда от римских развалин, где рабочие добывают камень для ремонта башен и стен, до дальних пригородов, чтобы своими глазами увидеть места будущих боёв, от скотобоен и хранилищ зерна до дымных кузниц, с левого берега на правый, с городской стены на мост. Всюду, где появляется граф, силы рабочих, подмастерьев и мастеров утраиваются, работа начинает спориться. Не говорит пламенных речей воин, не взывает к мужеству и патриотизму. Скор на расправу суровый господин. Споро вешает нерадивых и нерасторопных. Но слишком медленно растут укрепления, слишком быстро плывут чёрные корабли-драконы. Каждый день приходят тревожные вести — норманны разорили побережье Луары, пал Гент, ограблен и сожжён монастырь Святой Цецилии, невесты Христовы подвергнуты поруганию и угнаны в рабство. Всюду рядом с хозяином юные оруженосцы: его глаза, уши и руки — передают приказы и распоряжения, готовят стол и постель. Узнав, что мальчишки научились бойко писать, граф диктует указы, не слезая с седла, сам чернилами не марается.


 Сегодня Балдуин инспектировал правый берег, тесно застроенный домами, лавками и мастерскими. С удивлением обнаружил там множество парижан, которые спешно пытались возвести вокруг своей части города укрепления — рвы и канавы, ставили рогатки и изгороди.
 За такими сооружениями можно держать оборону, имея армию, не уступающую по численности норманнским дружинам. Только где эту армию взять? Граф четыре дня назад на городском совете принял вынужденное решение оборонять только остров. Для кого строится этот укреплённый лагерь, для норманнов?
—Кто велел?—едва сдерживая ярость, спросил граф горожан, занятых сооружением баррикады из брёвен и повозок. Брёвен не хватало в городе для исправления защитных галерей на стенах. Тут они будут просто потеряны, ещё хуже — использованы врагом. Горожан было много. Почти все вооружены, кто дедовской секирой, кто копьём или простым топором. У нескольких человек были луки, и, судя по всему, они умели ими пользоваться.
—Ваша милость, если не можете ничем помочь, ступайте мимо, а то ненароком бревно может на вас упасть,—насмешливым тоном ответил графу коренастый, широколицый крепыш в кожаном жилете со следами ржавчины от доспеха и стёганой шапке, какую обычно надевают под шлем. Барон хотел прикончить наглеца на месте, но два молодца со стрелами на тетивах своих луков охладили его пыл.
—Глупец, врага здесь не сдержать. Безумие ввязываться в схватку, заранее обречённую на поражение. Ты потеряешь своих людей. Твоё упорство и умение мне нужно на стенах! Кто ты, и как тебя зовут?—спросил граф Парижский. С этим решительным человеком было выгодней поладить, чем ссориться. Балдуин знал, что из упрямцев получаются лучшие воины и надёжные союзники.
—Меня все кличут Хромым Эберульфом, я цеховой старшина кузнецов. А это мои сыновья,— кузнец кивнул на молодцев с луками.
—Сколько у тебя людей, Эберульф?—спросил граф Балдуин.
—Полторы сотни храбрецов — кузнецов и ткачей! Все здоровяки как на подбор,— с гордостью сказал хромой.
—Полторы сотни? А норманнов несколько тысяч. Ты собираешься отсидеться здесь за телегами?—насмешливо спросил граф.
—Мы отсюда не уйдём, пока здесь стоят наши дома и наковальни!—упёрся старшина.
—Эберульф, если передумаешь, я тебя с твоими людьми всегда буду рад принять на стене,— сказал как можно приветливей граф и тронул коня. Притворная улыбка, больше похожая на волчий оскал, долго не сходила с сухих губ Балдуина, глаза были холодны и жестоки.
 Предместье по приказу графа солдаты сожгли в ту же ночь. Эльфус и Жобер смотрели как смешно и нелепо мечутся людские фигурки среди огня и дыма. Защищать на правом берегу больше нечего. У графа на стене полутора сотнями бойцов стало больше. Жаль конечно хороших брёвен и нескольких младенцев, сгоревших в суматохе пожара, но на войне как на войне. Бабы нарожают новых. Кузнецы и их умение не достанутся норманнам. Франкское железо долго будет лучше железа из северной земли.


 Девчонку мальчишки вначале услышали. На заднем дворе дворца юные оруженосцы чистили хозяйское платье. Стоял тот редкий погожий вечер, когда больше хочется влюбиться, чем скакать на лошади и махать мечом. Полный ласковым теплом, солнечный шар ещё не укатился за западную стену города. Перед скорым расставанием щедрое светило вызолотило серые камни стен с грубыми следами от зубила каменотёса, зажгло жёлтые и красные листья на старой яблоне, что здесь росла раньше, чем люди положили свои мёртвые камни.
 Строители сохранили старое дерево, и оно щедро одаривало их каждую осень мелкими, кислыми плодами, есть которые могли только невинные птицы божии, да готовая жевать что угодно, дворовая ребятня. Под солнечными лучами зрелые плоды сами сделались золотыми, словно яблоки Гесперид, дарующие вечную молодость. Девушка пела, подыгрывая себе на расстроенной лютне:
Лишь сумрак к нам сойдет,
Вечерняя звезда,
Светла и молода,
На небеса взойдет.
Нежный голос струился из открытого вечерней прохладе окна крохотной башенки, выходившего на задний двор.
Умчался рыцарь мой
В край, где идёт война.
Вечерняя звезда
На небе не одна.
Песенка была проста и незатейлива, как все песенки, что поют девушки, в ожидании большой, настоящей любви, и Эльфус в другое время немало бы посмеялся над наивными словами и неуклюжими рифмами, над простой мелодией и расстроенной лютней, если бы не волшебство чудесного вечера и юношеского романтизма, не вытравленный опытом мальчишки, чьё детство прошло на задворках дешёвых кабаков. В его сознании пока не укладывалось, что Прекрасная Дама и жалкое существо, готовое пойти с любым у кого в кармане есть медный грош, это всё женщина. Что женщина не ангел небесный и не греховный сосуд, полный мерзости и соблазна, как утверждают церковники, она просто человек, чьё тело может искать идеала и жаждать плотской любви не менее чем мужское.
Всё скрыла ночи мгла,
Склоняются цветы,
Их слушает ручей,
Лишь одинока ты.
Всем известно, как сентиментальны девушки в четырнадцать лет. От избытка чувств рука на лютне дрогнула, последний аккорд прозвучал фальшиво. Очарование исчезло. Эльфус рассмеялся и грубо пошутил вроде того, что некоторым бы более пристало тягать коровьи титьки чем благородные струны и вязать пряжу, а не слова и рифмы. Жобер, на которого волшебный голос произвёл ошеломительное впечатление, неожиданно взъелся на друга.
—Ты бы помолчал в тряпочку,—сказал старший оруженосец младшему,—что ты понимаешь в пении!
— Кто не понимает в пении? Я не понимаю в пении?—поразился несправедливости и абсурдности обвинения юный менестрель, сын менестреля, автор многих известных куплетов и канцон.—Да я пою в сотню раз лучше, и по крайней мере, могу настроить себе лютню!
—Сейчас же возьми свои слова про пряжу и коровьи титьки назад, а то я..,- свирепо сжал здоровые кулачища Жобер.
—Что «я», что «я»?—завопил тощий оруженосец,—якалка не выросла! Мальчишки готовы были в очередной раз сцепиться, если бы сверху их не окликнул насмешливый голос: «Эй галльские петухи, из–за чего распетушились?» Из окошка на драчунов смотрела белобрысая девчонка с лютней в руках. Жобер был немедленно готов поклясться будущим спасением своей души, что краше девицы ещё не рождала земля. Даже малолетний циник Эльфус был вынужден признать, что в окне есть на что посмотреть.
— Мы немного разошлись в оценке вашего пения, госпожа!—с учтивым поклоном ответил тощий менестрель, язык которого был во истину без костей и всегда готов молоть вздор без перерыва, что твоя мельница.
—Ты в самом деле можешь настроить мою лютню?—спросила юного менестреля красавица, которая по справедливости должна бы разговаривать со своим защитником, но его она словно не замечала.
 О женщины, имя вам коварство! Жобер стоял, как столб, и только краснел, и потел, не в силах вымолвить ни слова. Он ещё не понимал, что вся эта сцена была разыграна малолетней кокеткой для него. Силок был умело расставлен, и простодушный соколёнок попал в сеть. Пропал рыцарь!


 Могильную соль Мудрец вновь увидел на заднем дворе старой конюшни, которая просуществовала на этом месте, наверное, с времён владычества римских легионов. Соли было мало, но куча отбросов высотой в его рост. Старику пришла в голову мысль, что за многие годы жизненной субстанции в куче скопилось изрядно, но как её выделить? На свалку забрёл случайно, когда тащил с пожара здоровенный медный чан для своего перегонного куба. Подходящий змеевик подобрал ещё в кузне замка барона, сразу после того как смог ходить и думать. Мудрец был не в силах расстаться с нужной вещью и прихватил её с собою.
 Быт на войне потихоньку обустраивался. Кормили хорошо. Много резали скота, чтобы он не достался врагу. Из разных сортов винограда поставил четыре больших корчаги браги, хотел выяснить, как разное сырьё влияет на свойства квинтэссенции. Его юные ученики теперь редко посещают старика. Днями, а то и ночами мотаются с бароном по всему городу и его окрестностям. Приезжают грязные и усталые. Но они в курсе всех новостей и охотно делятся ими со старым человеком. Про пожар, и про то, что там есть чем поживиться, они рассказали. Когда же выдаётся свободный вечерок, торчат под окном юной кокетки, что живёт в маленькой башенке дворца. Девица, кажется её зовут Мариз, дочка бывшего секретаря графа Парижского учёного рыцаря шевалье де Карружа. Чудны дела твои, Господи! Мудрец прожил жизнь, но первый раз встретил учёного рыцаря. Новый граф Парижский не стал отдалять от себя прежних служителей. Тут он прав. Не надо чинить исправное, тем более, что секретарь производит впечатление человека порядочного и знающего.

 Девушку звали Мариз. С первого вечера, когда друзья чуть не поссорились из-за её пения, началась их странная дружба втроём. День оруженосцев был полон забот, поэтому они особенно ценили короткие мгновения, когда могли побыть рядом с девушкой. О чём они говорили? Да, собственно, ни о чём и обо всём. Чаще с Мариз говорил Эльфус. Они могли легко обсудить последние новости и слухи, кладезем которых был шустрый и любознательный сын менестреля, фасоны платьев, манеры и особенности в одежде и вооружении рыцарей из разных земель. Иногда Эльфус пел приятелям свои песенки. Инструмент, на котором играла девушка, был сделан хорошим мастером, но находился в ужасном состоянии. Юный менестрель долго приводил его в порядок, ворча себе под нос про неумех, которым бы следовало надавать хороших шлепков по одному месту, но ужасно сконфузился, когда Мариз со смехом предложила наказать нерадивую владелицу инструмента, если суровый мастер того пожелает. Обычно смешливый и словоохотливый Жобер держался с девушкой скованно, больше молчал и только таращил на предмет своего обожания печальные, как у бездомного щенка, глаза.
 Вечерами они втроём часто сидели в укромном месте под старой яблоней или гуляли за городской стеной. Иногда даже отваживались искупаться в холодной воде. Вначале купались мальчишки. Эльфус стеснялся своего худого тела и завидовал здоровяку Жоберу. Потом купалась Мариз, а два её верных рыцаря стояли на страже. Как–то незаметно, вроде сам собой, сложился такой порядок передвижения дружной троицы. Посередине шествовала царственная Мариз, слева или справа молчаливый Жобер, с другой стороны, изо всех сил старающийся их развлечь Эльфус. Девушка чаще разговаривала с беднягой менестрелем, а держалась ближе к красавчику Жоберу. Однажды вечером, когда намаявшись за день, Эльфус готов был провалиться в долгожданный сон, Жобер неожиданно спросил:
—А у тебя уже было?
—Что было?—не понял спросонья юный оруженосец.
—Ну, с женщиной было?—настойчиво продолжил Жобер.
Эльфус вначале хотел наврать, что конечно было, и не раз, но потом решил честно рассказать о своём коротком сексуальном опыте. Прямо накануне того вечера, когда зарезали папашу, ему хорошо заплатили за грустную балладу, отмечавшие окончание турнира рыцари, и вдвое больше за непристойные песни, загулявшие купцы. Часть денег он утаил, и решил отметить первый успех хорошим обедом. Дочки трактирщика, две грудастые дылды, увидев у мальца серебряные монеты, затащили его в свою каморку, напоив вином. Утром ему было плохо. Своих монет он больше не увидел, а плутовки смеялись, что теперь он должен, как честный человек жениться на обеих. Ему было сладко и стыдно, но второй раз туда он не пошёл.
 Оба юноши спали в ту ночь плохо. Не спал во дворце ещё один человек. Мариз удалось стащить из отцовской библиотеки толстое евангелие от Матфея с картинками. Она любила рассматривать на страницах яркие, цветные иллюстрации, красивые буквы и виньетки. Но эта книга с изображениями картин Страшного суда всегда особо притягивала и пугала её. Глядеть на мучения падших сынов и дочерей человеческих было жутко, но отвести глаз, от переплетённых в муках, мужских и женских нагих фигур Мариз была не в силах. Картинки тревожили кровь и будили воображение. Она смотрела на толстые листы, а видела озябшие, голые тела своих новых друзей, такими, как они запомнились во время купания.