Гл. 6

Гл. 6
 Уже месяц Париж в осаде. Норманны превратили церковь Святого Жермена Осерского в укреплённый лагерь, огородив её частоколами и земляными валами. Со своих стен франки день за днём бессильно наблюдают, как шныряют по окрестностям шайки ненасытных захватчиков, как многочисленные стада сгоняются к церкви и умерщвляются. Лагерь словно прожорливый великан пожирает быков и коров, поглощает вина и молоко, хлеб и овощи. День и ночь горят костры. Готовятся даны к штурму, строят камнемёты, плетут огромные щиты, обтягивают сырыми кожами, устанавливают их на катки и колёса, строят «кошки» - крытые галереи на колёсах, вострят мечи и стрелы.

 «...и если ты император всех франков не придёшь на выручку Парижа, который страдает от жестокой осады богопротивными язычниками, то главный ключ от королевств Нейстрии и Бургундии будет утерян. Если город захватят, погибнет вся империя франков, а северные варвары усилятся»,- старый тезаурарий прервал чтение дерзкого письма Парижского епископа и робко посмотрел на императора.
 Карл III сидел на троне, молитвенно сложив руки перед грудью. Одутловатое лицо с крупным породистым носом кажется спокойным. Только дёргающаяся ляжка на обтянутой фиолетовым чулком ноге выдаёт бешенство императора.
 Тезаурарий поспешно опускает голову, чтобы не встречаться с гневным взглядом повелителя и продолжает: «Плачет вся франкская земля о сильном вожде. Ты, Божью волею, король и император должен им стать. Срочно собирай под свои знамёна всех магнатов империи и поспеши на выручку, или направь нам на помощь своих солдат, герцогов, рыцарей и баронов, а так же припасов и денег, более всего денег...»
«Достаточно!»- голос императора франков сух и резок. Стоило раздавать вассалам доходы от аббатств, привилегии и бенефиции, если всё приходится решать самому. «У вас на местах всё есть - доходы с земель, люди, власть и законы. Работайте! - думает он,- Нет. Я только слышу: Дай денег! Дай солдат! Денег! Солдат! Денег! Солдат! Но видно совсем припекло осторожного епископа, что он не просит, а требует помощи»,- думает император, а вслух произносит: «Читай второе письмо! А, впрочем, дай его сюда. Сам прочту».
 Почтенный тезаурарий шаркающей походкой идёт вдоль длинного пустого стола и передаёт свиток Карлу. Император ломает папскую печать, разворачивает свиток и старательно, как школяр, читает, шевеля от усердия губами.
 «Любезный, сын наш, заступник и надежда христианского мира. С тех пор как мы венчали тебя императорской короной, нападки на папский престол со стороны, заблуждающегося в истинной вере и пребывающего в темноте ереси, епископа Формоза из Порто, его сторонников и союзников, которых он успел увлечь с пути истинного, растут. Смута, что затеял этот человек, грозит расколом святой нашей католической церкви. Спор между папским престолом и этим еретиком, которого мы божьей милостью отлучили от лона матери нашей церкви, требует твоего вмешательства, потому что многие люди, магнаты и бенефициарии, смущённые сладкими речами и посулами вышеназванного епископа, поддерживают его в притязаниях на папский престол. Богом молю, отринь все дела на западе и явись в италийскую землю — истинную жемчужину твоей короны. К тому же, доносят нам с юго-западного пограничья, арабы — эти порождения чёрной пустыни, готовят набег на наши провинции и грозят полным опустошением многих славных городов и земель. Тебе же, я слышал, требуются новые доходы с аббатств, бенефиции для твоих людей, согнанных со своих земель богопротивными норманнами. Явись, и я решу это». И подпись — Викарий Христа, Верховный понтифик, Раб рабов божьих папа Иоанн VIII.
 Император задумался — чей голос должен скорее услышать истинный государственный муж? заносчивого парижского епископа, или Верховного понтифика, возложившего на Карла императорский венец?


 «Когда у любви умирает душа, любовь превращается в похоть»,- горестно размышляет Его Светлость граф парижский, безуспешно пытаясь забыться сном.
 Жёлтушечый лик луны уставился в окно и бередит мысли. В ночной тьме перекликаются караульные. Беспокойные мысли, как горячечный бред, гонят сон: «Любовь - ненасытный зверь, терзающий наше сердце и печень. Мы алчем её и боимся. Алчем - потому что такими нас сотворил господь, боимся, страшась утратить свободу. Влюблённый теряет разум, отдаёт с радостью свою свободу и навсегда меняет уютный и безопасный покой на страх потерять любовь. Влюбившись, страшимся разлуки, боимся измены. Перед близкими становимся беззащитными. Потому так больно, когда тебя ранит человек, в любовь которого ты веришь, как веришь в то, что солнце утром обязательно взойдёт».
 Граф не может сформулировать чувства, переполняющие его душу словами, но изболевшимся сердцем ощущает утрату веры в любовь Элионор, которая настигла его на поэтическом вечере, словно утрату руки или ноги. В разлуке душевная рана зарубцевалась, острая боль притупилась, но увечье осталось.
 Одновременно, с Балдуином произошла ещё одна странная вещь,  поначалу его сильно смутившая и даже испугавшая. Он внезапно увидел вокруг себя других женщин, которых до сего времени не замечал. Это было всё равно, что пращур наш Адам вдруг бы обнаружил в райском саду кроме Евы сотни очаровательных, весёлых, соблазнительных и волнующих созданий, не менее прекрасных, чем его ожившее по воле Бога ребро, к коему приладили красивую круглую попку, к ней всё остальное, такое же упругое круглое и не очень умное.
 Это стало похоже на выздоровление от тяжёлой сердечной болезни под именем Элинор.


 Хуже всего просыпаться до света от сладкого и мучительного желания телесной любви. Граф таращит глаза в темноту, пытается молиться Богу, пытается прогнать властный морок, но безуспешно. Проще встать со смятых простыней и начать наполнять день хлопотами. Сегодня при встрече Эбль как-то по-особенному на него посмотрел и пригласил вечером к себе. Потом немного поколебавшись добавил: «Да, граф, примите ванну и наденьте свежую тунику. Будут дамы». Ничего необычного в приглашении не было, но почему-то слова аббата взволновали несчастного графа, истомлённого одиночеством.


 Ингвару не повезло, и он не умер в детстве. Слабого и болезненного мальчика обижали даже девчонки. Самолюбивый ярл Харальдсон не хотел видеть сына-выродка и в шесть лет отдал его старому Эрику-строителю.
 Когда Эрик скончался, оказалось, что лучшего корабельного мастера чем его Ингвар во всей Дании не сыскать. Старясь, люди становятся жалостливей. Харальдсон, потерявший в междоусобицах и набегах на христиан всех сыновей, стал чаще думать об Ингваре, узнавать о его успехах и в тайне даже гордиться сыном.
 В набег на земли франков они отправились на одном корабле, хоть трудно каждый день отцу видеть маленького, косоротого уродца, коим наказали его бессмертные Боги за буйный нрав и гордыню. Не любят Боги гордецов. «Есть прямая шея, тяжёлый камень на неё найдётся!» Ингвар — это камень на шее непокорного ярла.

 «Отец, дай мне людей. Мы построим такой таран, что сметёт ворота каменной башни!»- тщедушный, с впалой грудью, лицом, навсегда свёрнутым судорогою на сторону, изрезанным ранними морщинами будто шрамами, низкорослый Ингвар стоял перед великаном Харальдсоном. «Ты, сын, думаешь, что самый умный,- спросил ярл, скривившись, будто проглотил лесного клопа,- кроме тебя никто не знает, как брать города?»
 Было слышно как ярлу Харальдсону трудно выговорить в лицо Ингвару слово «сын».
 «Клянусь Тором. Ты будешь мной гордиться, отец! Мы взломаем ворота, разрушим стены, войдём в город. Мы вместе, отец. Ты и я!»- от возбуждения бледное лицо Ингвара пошло красными пятнами.
 «Бог, почему ты забрал жизни пятерых моих сыновей, оставив это нескладное существо?- Харальдсон отвёл глаза, но всё же дал шанс уродцу, - хорошо. Можешь взять сколько надо помощников. Я распоряжусь!»

 За приготовлениями пришли первые заморозки, сделав воздух прозрачным. Холодные северные ветры воют в каминных трубах. Деревья чёрными ветками царапают низкое небо. Сена зябко кутается в редкое покрывало из серого тумана, но дерзкий ветер сдирает лёгкий покров, бесстыдно оголяя раскинувшиеся словно гладкие женские ноги обе протоки глубокой реки, и остров Сите, как сокровенное лоно между ними.
 Раннее утро. На берегу реки стоит каменная башня с высоким навершием из крепких брёвен. Деревянная часть похожа на слепленное наспех воронье гнездо. Башня окружена старым рвом. Стены рва частью осыпались. На дне зелёные, зловонные лужи. В лужах, раздувшимися куклами - голые трупы.
 Мокрая дорога грязной лентой подползает к проёму башни и упирается в наглухо запертые ворота. За каменными зубцами башни в чёрном плаще, нахохлившимся вороном, торчит лысый человек с длинным носом. Граф парижский Балдуин хмуро смотрит на дорогу, тёмные силуэты уцелевших домов предместья и многочисленные фигурки людей, беспокойно снующие по пустырю между рвом и развалинами. Порывы ветра временами доносят из рва тяжёлый трупный запах. Граф не морщится. Скоро придут холода, и вонь поутихнет. Его больше беспокоит необычное оживление на дороге.

 Вожди так устроены, что где ни появятся — тут же принимаются всем командовать. Ингвар хмуро смотрит, как на его стройке распоряжается ярл Харальдсон. Ярл - его отец, но и что с того. Присвоить чужой успех — любимое занятие любого вождя.
 «Вон как рожа от удовольствия раскраснелась, как кусок говядины,- с неприязнью думает маленький уродец,- без него бы не управились».
 За месяц Ингвару почти удалось возвести огромную стенобитную машину. Он думал, что проснётся однажды героем, легко словно великан, ломающим каменные стены, но пришёл отец и всё испортил.
 «Как всегда портил,- вспоминает Ингвар прежние обиды,- зачем я здесь теперь?»

 Гигантская, двухэтажная платформа на шестнадцати крепких колёсах, с высоким каркасом в виде крутой, двускатной крыши, с двумя дубовыми брёвнами, подвешенными на толстых канатах, что построил его сын, выглядела величественно и устрашающе. Отцовская гордость вернулась в сердце великана Харальдсона. Но ярл ничего не сказал сыну. Не умел хвалить. Стал распоряжаться навешиванием третьего, окованного крепкой сталью, дубового бревна на верхний ярус.
 Ингвар отошёл в сторону…

 
- Спорим, я достану того здоровяка, что командует на стройке!- Эбль и Балдуин стоят за каменными зубцами башни и смотрят, как норманны достраивают чудовищный таран. В здоровенных ручищах аббата тугой лук. Граф парижский прикидывает расстояние. Отправить в ад главного строителя стенобитной машины здравая мысль! Стрела, пожалуй, долетит, но вот попасть?
- Давай, пустим стрелы! Чья попадёт, того и выигрыш,- предлагает граф.-Пусть все участвуют!
- Самому меткому ставлю флягу вина из благородной лозы Кортон-Шарлеманя, клянусь Святым Германом,- божится аббат.
- И пятьдесят солидов в придачу!- повышает ставки граф парижский. Ребята на стене радостным гоготом встречают предложение. Такие вожди им по душе.


 Несколько стрел бессильно упали в десятке шагов. Харальдсон перестал обращать на них внимание. Когда прилетела ТА стрела, краем глаза увидел, как раненой рыбкой, мелькнула жалкая фигурка уродца и встала между ним и смертью.
-Как больно, папа..,- сказал сын.
 Ярл беспомощно смотрит, как жизнь покидает маленькое тело.
-...прости. Я так хотел, чтобы ты меня не стыдился.
 Кровь идёт из синих тонких губ, губ которых отец ни разу не коснулся лаской, даже когда Ингвар был беспомощным малышом. Остались последние мгновения жизни, измеряемые несколькими ударами пробитого насквозь сталью сердца, всё остальное исчезло.
- Подожди, сын, не умирай!- кричит Харальдсон, сжимая в объятиях легкое тело уродца. В ушах комариным надоедливым звоном поёт смерть. Последняя дрожь пробегает по слабому тельцу. Милосердная смерть расправляет судорогу на лице сына, оно становится прекрасным, как у ангела.
 Бесконечная усталость влилась в могучие плечи старого ярла. Мир замкнулся между отцом и сыном, жизни которым не хватило, чтобы найти и узнать друг друга.
- Прости, сын. Я никогда уже не смогу сказать, что я люблю тебя, мой малыш,- думает ярл.- зачем было всё? Зачем власть, богатство, военная слава, если я один на земле? Что я тут делаю? Какое мне теперь дело до всего этого?
 Великан Харольдсон кладёт лёгкое тело сына на землю, бережно укрывает прекрасное лицо своим плащом, смотрит вокруг непонимающим взором. Видит людей, окованные железом, дубовые брёвна на высокой раме, реку, поле, каменную башню за неглубоким рвом, которая убила его сына. Люди что-то говорят ярлу, пытаются удержать, но он легко проходит сквозь них, словно они бесплотные призраки. Идёт через поле к башне. В руках круглый, грубо раскрашенный щит из дерева и простой топор. Ярл идёт не спеша. Стрелы дождём падают вокруг. «Я иду к вам, мои сыновья!»- ярл отбрасывает щит.

 Выигрыш никто не получил. Что за доблесть, расстрелять человека в упор? «Не мог побегать в отдалении, пока не подстрелят,- шутили ребята на стене,- совсем свихнулся — кидаться с топором на ворота!»
 Вечером аббат с графом постыдно напились.


 Его сиятельство приказал пажам почистить лошадей и протопить покои, пока он будет «предаваться высоконравственной, теософской беседе с учёным аббатом». Достопочтенный граф зачастил с визитами к здоровяку Эблю. Иногда благородные мужи так «натеософятся» в келье весёлого аббата, что там и спят.
 Вечером юные оруженосцы решили воспользоваться отсутствием хозяина и пригласили Мариз. Сите переполнен беженцами, как сельдями бочка. Во всех помещениях дворца спят какие-то люди. Так что мальцам повезло, что у них есть свой угол при кровати графа.
 Сухие дрова горят ровно и жарко. От камина идёт блаженное тепло. Рыжие отсветы огня пляшут на высоких стенах, занавесях кровати, тяжёлой скамье, кресле и стульях, стоящих вокруг стола; словно живые играют на стенках серебряной посуды, на простой тарелке из обожжённой глины, кувшине с вином, трёх разнокалиберных кружках, теснящихся на столешнице из тёмного дуба. За окном темень. Пахнет курицей и хлебом. За столом на скамье, чуть поодаль друг от друга, Мариз и Жобер. Эльфус в графском кресле напротив. Они уже выпили по кружке вина и изрядно отъели от курицы.
-А вдруг Его Светлость вернётся?- спрашивает, битый жизнью, сын менестреля. Кусок мяса в желудке отпугнул молодой голод и вернул способность думать.
-Теперь уже точно не вернётся!- уверенно заявляет расхрабрившийся от выпитого Жобер. -Даже вернётся, сегодня имеем право — у меня день рождения!
-Что же ты смолчал о таком дне!-всплёскивает руками Мариз.-Я бы тебе подготовила подарок.
-Я это..,- мнётся именинник,- просто забыл с этой чёртовой войной какой сегодня день.
 Смеются.
-Тебя отец не хватится?- спрашивает Жобер, поворачивается к девушке, подвигаясь чуть ближе.
-Нет,- отвечает Мариз, страшно смутившись. Мать её давно умерла, а отец — дворянин, учёный секретарь графа парижского шевалье де Карруж ходит к поварихе Марте. Женщина как женщина. Ничего особенного. Жаль из простых. Мужчины без женщины не могут. Что стесняться? Но это тайна отца, а не её, поэтому лучше держать язык за зубами.
-Давайте выпьем за именинника!- предлагает Эльфус. Светлое вино льётся в простые кружки. Хозяйскую посуду лучше не трогать. «Что ему подарить?- думает Мариз. -Поцелуй? Ну вот ещё! Ещё чего подумает. У меня есть образок со святой земли». Холодное вино приятным теплом разливается по телу.
-За именинника пьют до конца!- протестует Жобер, видя, что девушка только чуть пригубила из кружки. Приходится Мариз пить до дна. Голова приятно кружится.
-Вот. Это тебе!- девушка снимает с груди серебряный образок Пречистой Девы, придвигается к оруженосцу.
-Пусть хранит тебя Пресвятая Дева,- говорит, смущаясь, девушка. Такие слова обычно говорят дамы своим рыцарям в книжках про любовь.
-Всегда помни о бедной Мариз,- добавляет она от себя, дрогнувшим от чувств, а может от выпитого вина, голосом. Рыцарь склоняет буйную голову с неровно стриженными волосами. Дама, чуть поднявшись на носочки, вешает образок, хранящий тепло её тела, на шею юноши. «Как же подрос Жобер за последний месяц»,- Мариз с изумлением разглядывает своего рыцаря, словно видит его впервые. Именинник тянет к девушке губы для поцелуя, потому что тоже читал любовные романы. Но Мариз уклоняется, смеётся: «Тише, тише, мой пылкий паладин. Стол опрокинешь!» Девушка касается губ Жобера тонким пальчиком.
Эльфус с неодобрением смотрит на нежную сцену. Тьфу! Благородные! Знаю я вас. Все одним миром мазаны!
-У меня тоже есть для тебя подарок!- заявляет юный менестрель. Встаёт с графского кресла, берёт в руки арфу, перебирает струны, настраивая верный инструмент, умолкает. Потом громко и с выражением объявляет: «Песнь о Роланде. Исполняется впервые!»

 «Ни на кого нельзя положиться!»- ворчит высокий, костистый старик и идёт проверять караулы. Епископ надсадно, так что приходится остановиться, кашляет. Беспокойные мысли не дают спать. «Племянник Эбль запил. Сколько стыда натерпелась семья от выходок этого выродка! Думал новый граф повлияет на него в лучшую сторону, но пока наоборот». Старик тяжело вздыхает: «Ах, грехи наши тяжкие!»
 Начальник стражи с пятью солдатами, стараясь громко не топать, следуют за епископом. «Чего старому не спится?- думает молодой начальник.- Без него караулы проверить некому? Твоё дело амвон и проповедь, а не меч и казарма! Здоровья совсем не осталось. Того и гляди в непосильных хлопотах богу душу отдаст. Что нам без вождя делать? Ждать Карла? Не очень он нам благоволит, всё по Италиям со своей армией шляется. Империя у него большая. Нам нужен свой король».
 В проездной башне светло от костров. Солдаты спят вповалку в кольчугах и при оружии. Неприкаянно мотаются фигуры часовых. Летучими мышами мечутся чёрные тени по каменным стенам.
 Епископ лезет на галерею. Лестницы круты. Несколько раз останавливается, чтобы отдышаться, привычно кашляет, словно старый пёс брешет, отплёвывается.
 «Толку от такой проверки,- с неприязнью думает молодой начальник,- даже норманны за стеной нас слышат».
 Наверху бодрствуют, как и следовало ожидать, потому что надсадный кашель старого епископа в городе все знают. Горят редкие факелы. Гозлен выглядывает из узкой бойницы.
 Ночь. Мерцают звёзды. Словно сонмы небесных ангелов сквозь горькие слёзы глядят на страдания франков. Чёрная блестящая полоса воды вокруг Сите. Берег переливается зловещими, красными огнями тысячи костров. Колючее, рубиновое ожерелье из многих ниток сжимает каменную шею многострадальной церкви Святого Жермена Осерского, оставленной язычникам на поругание. Свет далёких огней делают черней тьму вокруг башни.
 Гозлен прислушивается. Подле башни слышна непрерывная возня. «Новый подкоп?»- думает встревоженный епископ. Ему живо представляется, как во тьме злодейски крадутся к его башне сотни свирепых данов, заполняют вал, неслышно подбираются ближе, лезут на стены. В зубах коварных людей с севера длинные ножи.
 «Дайте света в ров!»- командует Гозлен. Стражники зажигают стрелы. Плюясь искрами, огненной птицей летит одна, другая стрела. Ещё стрелы. «Достаточно!»- говорит епископ.
 Стрелы падают в яму, горят. Во рву что-то шевелится. Кажется, что стены и дно крепостного рва живые. Свет огненных стрел зловеще отражается в десятках глаз. Тёмные тени красными углями смотрят на епископа. Рука старика тянется ко лбу, чтобы наложить крестное знамение. «Собаки,- равнодушно роняет стражник,- жрут падаль». Страх словно холодная вода из огромной лохани пробежал по спине епископа. Из темноты безразлично глядит огромная белая собака с человеческой рукой в белых зубах.


 «Король наш Карл, великий император,
Провоевал семь лет в стране испанской.
Весь этот горный край до моря занял,
Взял приступом все города и замки,
Поверг их стены и разрушил башни»,- голос юного певца силён и величав. Звенят торжественно серебряные струны. Особенно удаётся певцу протяжный возглас: «Аой!» завершающий каждый стих.
 Тихо потрескивают дубовые дрова в камине. За окном шумит декабрьский, стылый ветер, срывает с деревьев последние жёлтые листья. В комнате тепло. Неподвижно сидят притихшие зрители. Словно заворожённые, внимают живому голосу.
 Смотрит Жобер на Эльфуса, слышит его пение, но обострёнными нервами, каждым волоском кожи чувствует тело девушки рядом - протяни руку и коснёшься. Напряжение всех беспокойных ночей, неясные мечты и властный зов плоти наполнили чресла оруженосца, сердце и грудь желанием и томлением.
 При слове «башни» юноша несмело тянет руку к круглому, девичьему колену. «Даст мне по морде или обидится,- с замиранием сердца думает оруженосец, -но если я это не сделаю сейчас, буду жалеть всю оставшуюся жизнь!»
 Почувствовав лёгкое касание, юная красотка обмерла и затаилась, как робкая птичка в руках неумелого ловца. Для Мариз разом выключили весь остальной мир, остался только завораживающий голос певца, и будто случайное, робкое прикосновение мужской руки. Неважно, что это рука неопытного мальчика. Это рука мужчины, горячая, как огненная печать, которая навсегда останется на её теле, как символ власти телесной любви между мужчиной и женщиной.
 А волшебный голос торжественным слогом повествует о сарацинском властителе, его страхе потерять королевство, о совете меж маврами, и решении избавиться от христианского императора коварным предательством.
 Юноша и девушка сидят неподвижно, смотрят на артиста, не смея взглянуть друг на друга. Вся их жизнь, все чувства в руке и колене, в первом прикосновении к запретному. Хоть чего тут запретного? Просто нога и просто рука.
 Эльфус, ободрённый вниманием и почтительной тишиной, всё больше распаляется. Тонкие пальцы летают над струнами стремительными стрижами, проворными пауками плетут кружева мелодий.
 Вот идёт к императору франков от коварных мавров богатый караван с подарками: семьсот верблюдов, четыре сотни мулов, нагруженных арабским золотом и серебром. «Динь-дон, динь-дон»,- звенят колокольчики на длинных шеях. «Динь-дон»,- звенят серебряные струны.
 Робкая рука освоилась, осмелела, двинулась от колена вверх. Едут арабские послы с оливковыми ветвями в руках — символами мира и знатными заложниками — зримыми свидетелями правдивости слов сарацинов. Ползёт рука, палец за пальцем, передвигается по ноге, словно каждый из них живёт собственной жизнью. Выше перебрался мизинец. Попривык. К нему ползёт безымянный, за ним - средний, указательный. Чуть помедлив, подтягивается большой.
 Совет у франков. Печален мудрый король. Устал лить кровь седовласый вождь. Домой к жёнам и детям рвётся душа его воинов. Некому засеять поля и лона любимых жён и дев. Но гневно выступает неистовый граф Роланд и требует продолжения войны. Рокочут струны. Плачет без своих сынов Франция милая. Коварные мавры, завистник и предатель Ганелон сговариваются убить воинственного графа, главного сторонника войны, чтобы наконец пришёл долгожданный мир на многострадальные земли Испании и Франции.
 Сладостной слабостью и негой наполнилось тело девушки. Волшебная мелодия соединилась с волшебством робкого движения, заставляя сжиматься и обмирать сердце, зажгла щёки и шею румянцем. Подобралась ладонь к сокровенному и замерла. Ну, что же дальше?..
 А дальше поверил доверчивый Карл посулам изменников, увёл свои войска из далёкой Испании, оставив сторожить горные проходы верного пса войны графа Роланда.
 «Хребет высок, в ущельях мрак царит,
Чернеют скалы в глубине теснин...»,- неистовый голос сказителя несётся, рисует картины славного прошлого. Сердца замирают, наполняются отвагой, но робка рука мальчика. «О, дальше, сказитель, дальше...»,- алеют щёки, и дыхание прерывается. Как не ведающая стыда роза готова раскрыться утренним лучам солнца, так юное лоно готово ответить на первое прикосновение…
 Видят франки тьмы врагов. Им нет числа. Оружие блестит на солнце. Молят соратники отважного графа затрубить в свой рог и призвать на помощь могучего короля Карла, но глух граф к доводам малодушных.
«Неверным мы дадим великий бой.
Сражу я мавров тысячу семьсот,
Мой Дюрандаль стальной окрашу в кровь.
Врага французы примут на копье.
Испанцам всем погибнуть суждено»,- отвечает доблестный граф.
 Эльфус машет над арфой рукой, словно Роланд мечом Дюрандалем. Но не эта рука и не меч Дюрандаль волнует прекрасную Мариз, а горячая ладонь, что замерла на её бедре. Сказитель успел поведать о страшной битве и кровавой резне, расколотых щитах и кольчугах, когда несмелый юноша решился. Мизинец робко через толстую ткань тронул заветный бугорок и остановился.
«Роланд нанес ему такой удар,
Что по забрало шлем пробила сталь,
Сквозь лоб, и нос, и челюсти прошла,
Грудь пополам с размаху рассекла,
И панцирь, и луку из серебра.
Роланд коню спинной хребет сломал,
Убил и скакуна и седока»,- рисует поэт картину боя. «Не верю,- мелькает мысль в голове Жобера,- чтоб развалить одним ударом и всадника в доспехе, и коня... Господи, о чём я думаю!» Рука от напряжения затекла, но юный оруженосец готов терпеть эту сладкую муку бесконечно.
 «Что я безумная творю? Он будет меня презирать. Это грех!-страшное и сладкое слово «грех» встаёт перед глазами цветными картинками из отцовой книги про Страшный суд. «Грех, грех!»-кричит разум. «Что же ты медлишь, мой робкий рыцарь!»-умоляет естество. Ожидание становится нестерпимым.
 «Ужасна сеча, бой жесток и долог.
Французы бьются смело и упорно,
Арабам рубят руки, ребра, кости
И сквозь одежду в них вгоняют копья»,- поёт сказитель.
 «Сквозь одежду, сквозь одежду...»,- ударами сердца гудит кровь в голове девушки. Наконец, рука несмело, но настойчиво, словно слепой щенок, впервые ищущий материнский сосок, двинулась выше, смяла ткань платья между бёдер, застыла неподвижно. «О, Боже, что со мной? Какая слабость... Ах!»-обрывки мыслей и дрожь по телу.


 Надоедливый, как осенняя муха, старикашка пришёл к Эберульфу ранним утром. Мастер его даже слушать не стал, послал по известному адресу. Не успели следы простыть, как скользкий проныра возвращается с повелением от графа. Дескать, оказать содействие и помощь, дескать, для обороны жизненно важно, дескать, государственные интересы и прочая мура. Пришлось подчиниться.

 Словно разъялся мир на части. Часть каждая - как целый мир, и он живёт во всех мирах одновременно. «Как божественная троица,- мелькает кощунственная мысль,- разное и одно и то же». В одном мире идёт война, где в каждый миг жестокий дан может по своему произволу творить любое зло, в другом - от жестоких ран гибнет неистовый Роланд, и слёзы катятся из глаз Жобера, будто он сам умирает, сам страдает от запоздалого осознания, что доблестные соратники погибли по причине его честолюбия и непомерной гордости, в третьем - его занемевшая рука лежит между бёдер любимой женщины. Он боится шевельнуться, отвести глаза от певца, словно любое движение способно разрушить все три мира, таких разных, и так связанных между собой. Когда он опустил руку на лоно, Мариз не сжала ноги, а лишь прерывисто вздохнула…

 Размышления о многоразовом защитном снаряде натолкнули Мудреца на создание тарана, что как хищный орёл будет падать с высоты стен на осадные орудия данов и беспощадно крушить неистовых врагов. Но пришлось применить настойчивость и задействовать личные связи, чтобы его идея воплотилась в материале.
 «Наверное, Всевышний сохранил мне жизнь и дал ещё один шанс быть нужным обществу не просто так,- думает старик, трудясь без устали рядом с бригадой мастеров над своим изобретением,- Божий замысел не мне жалкому червю отменять. Есть или нет Бог на небе не важно. Выгоднее жить так, будто он существует!»

 «Я падшая женщина, про коих плохо говорят в церкви, и душу мою унесёт дьявол»,- думает Мариз, когда робкая рука касается её лона. Некоторое время ей требуется осознать глубину своего грехопадения. «Теперь уже всё равно»,- решает она. Мягкая девичья ладонь тянется к мужскому паху. Трепещет дыхание, губы девушки раскрываются. «О, Боже, что я делаю?»