Крылатый лев-павиан на Цейлоне

Псевдо-Евстафий в своём «Физиологе Эритрейского моря», написанном, как полагают, в третьем веке после Рождества Христова, описывает среди чудес Индийского океана существо столь противоестественное, что даже монахи-переписчики отказывались копировать эти страницы, считая их плодом болезненного воображения. И всё же манускрипт сохранился — пусть и в единственном экземпляре, найденном в библиотеке константинопольского патриарха.
«На острове Тапробане, что зовут теперь Цейлоном, — пишет Псевдо-Евстафий, — водится зверь, сочетающий в себе три природы, и каждая проклята по-своему. Тело его — как у павиана, с длинными руками и сгорбленной спиной. Грива же — львиная, огненно-рыжая, падающая до плеч. А крылья... о, ужасные крылья! — широкие, как у орла, перья на них не золотые, а цвета крови. Когда эта тварь взмывает в небо, солнце меркнет, и птицы падают замертво, не смея разделять с ней воздушный простор».
Дальше идёт совсем уж невероятное: Псевдо-Евстафий утверждает, что крылатые львы-павианы откладывают яйца. Не рожают живых детёнышей, как положено зверям, а несутся, как птицы. И гнёзда свои вьют не на деревьях, а в корнях манговых рощ, зарывая яйца глубоко в землю, где корни источают сладкий сок. «Ибо детёныши их вылупляются голодными до безумия, и если не найдут пищи сразу, пожирают собственную мать».
Средневековые комментаторы добавляют: эти твари охотятся на людей. Не ради мяса — человечина им противна. Они крадут живых, волокут в свои гнёзда, на вершины недоступных скал. Зачем? Этого никто не знает. Может, развлечения ради. А может, жертвы нужны им для каких-то ритуалов, которые зверю не положены по природе, но которым они, проклятые, научились.
Исидор Севильский в «Этимологиях» упоминает подобных существ вскользь, называя их «химерами Востока» и предупреждает: «Где кончается известный мир, там начинается царство невозможного».
Но невозможное имеет обыкновение становиться реальным.

Лакшми была дочерью раджи Анурадхапуры — не самого могущественного, но достаточно богатого, чтобы построить себе летний дворец у подножия священной горы Сигирия. Принцессе шёл семнадцатый год. Она была образованна, знала санскрит и тамильский, умела различать яды и разбиралась в астрономии лучше придворных браминов.
Но была у неё одна слабость: Лакшми любила гулять в джунглях одна.
Отец запрещал. Слуги умоляли. Но разве удержишь молодую кровь? Принцесса ускользала на рассвете, когда туман ещё стелется по земле, а обезьяны только начинают свой утренний галдёж. Она уходила далеко, к водопадам.
В то утро она зашла дальше обычного.
Манговая роща встретила её тишиной. Странной, мёртвой тишиной. Ни птиц, ни насекомых. Только сладковатый запах гниющих фруктов. Лакшми почувствовала тревогу, но любопытство оказалось сильнее. Она шла между древними деревьями, корни которых вздымались из земли, как окаменевшие змеи.
И тогда увидела их.
Три существа сидели на ветвях. В первое мгновение она приняла их за обезьян. Но у обезьян нет крыльев.
Крылья были сложены на спинах. Перья — кроваво-бурые, с медным оттенком.
Существа повернули головы. Глаза — жёлтые, с вертикальными зрачками, как у змей. Один из них раскрыл пасть и издал ужасный крик.
Лакшми побежала.
Она мчалась сквозь заросли, ветви хлестали по лицу, корни цеплялись за ноги. Позади раздался хлопок огромных крыльев — один, второй, третий. Ветер ударил в спину. Принцесса упала, перекатилась, вскочила — но было поздно.
Когти впились в плечи. Боль обожгла, как раскалённое железо. Земля ушла из-под ног. И Лакшми полетела, схваченная когтями хищника.
Она видела верхушки деревьев внизу, видела реку, вьющуюся серебряной лентой, видела крошечные фигурки людей. Она кричала, но ветер уносил крик прочь.
Потом показались горы.

Брат Хильдегер из ордена бенедиктинцев прибыл на Цейлон двумя годами раньше. Его послали сюда собирать знания — о травах, минералах, животных. Папа Римский желал составить полную энциклопедию Божьего творения, и монахи разъехались по всему известному миру.
Хильдегер был человеком методичным и терпеливым. Он жил в маленькой келье при буддийском монастыре — местные монахи относились к нему с любопытством и доброжелательностью. Они делились знаниями, он учил их латыни.
Но была у Хильдегера тайна. В его сундуке, под рясами и требниками, лежал манускрипт, который он никому не показывал. «Физиолог Эритрейского моря» Псевдо-Евстафия. Хильдегер украл его из константинопольской библиотеки перед отъездом. Он знал: такие книги не дают в руки просто так. А ему нужна была эта книга. Потому что он верил: чудовища, описанные в ней, реально существуют..
Когда в монастырь примчался гонец с известием о похищении принцессы, Хильдегер достал манускрипт и начал лихорадочно листать страницы.
«Simia-leo alatus... вот оно. "Эти твари не знают сна в привычном смысле. Они впадают в ступор лишь от одного — от звука меди, звучащей на определённом тоне. Барабаны должны быть медные, если бить в них ритмично, заставляют крылатых львов-павианов коченеть, как мертвецов. Тела их застывают, крылья обвисают. Но действие длится недолго — не более получаса. За это время можно приблизиться к гнезду и освободить пленников... если они ещё живы"».
Хильдегер посмотрел на буддийских монахов. Медных барабанов у них не было. Медь на острове редка и дорога. Но он знал, где их найти.
У Раджана.

Раджан был легендой Цейлона. Кто-то называл его героем, кто-то — бандитом. Он грабил только богатых, делился с бедными, но не из благородства, а потому что так было удобнее — народ его защищал.
Прятался он в пещерах северных гор. И там, среди награбленного, хранилась коллекция музыкальных инструментов. Раджан любил музыку. Странная слабость для разбойника, но разве мы понимаем, что таится в сердцах людей?
Среди его сокровищ были три медных барабана — древние, с чеканкой на боках. Их привезли из Бирмы, говорили, что когда-то они принадлежали королю, который мог заклинать тигров.
Хильдегер добрался до пещер на третий день. Раджан встретил его настороженно — белый монах, один, без охраны. Подозрительно.
«Мне нужны твои барабаны», — сказал Хильдегер без обиняков.
Раджан рассмеялся. «Монах хочет барабаны? Для молитв?»
«Для спасения принцессы Лакшми».
Раджан перестал смеяться, он знал Лакшми. Она однажды спасла его племянника, когда мальчик заболел лихорадкой — прислала своего лекаря, не спросив ничего взамен. У разбойников своя мораль, но долги они платят.
«Расскажи», — сказал Раджан.
И Хильдегер рассказал. О крылатых львах-павианах, о манускрипте, о медных барабанах и их таинственной силе.
Раджан слушал молча. Потом встал, взял один из барабанов и ударил по нему ладонью. Звук пронёсся по пещере.
«Идём», — сказал он.

Крылатые львы-павианы свили гнездо на вершине скалы, которую местные называли Коготь Ракшаса. Отвесные стены, триста футов камня. Наверху — площадка, заросшая чахлыми кустами. И там, в куче костей, перьев и веток, лежала Лакшми.
Она была еще жива. Плечи кровоточили от ран, нанесенных когтями, голова раскалывалась от боли. Вокруг ходили трое крылатых львов-павианов. Они не трогали её — просто ходили кругами, иногда останавливались, склоняли головы набок, разглядывая. Как дети разглядывают пойманную бабочку, прежде чем оторвать ей крылья.
В расщелине скалы, в корнях мангового дерева, росшего на самом краю обрыва, Лакшми видела яйца. Шесть яиц, размером с человеческую голову. Скорлупа — грязно-белая, с красными прожилками.
Ей хотелось разбить их. Хотелось столкнуть вниз, услышать, как они разобьются о камни. Но она не могла пошевелиться.
А потом она услышала барабан.

Звук шёл снизу, от подножия скалы. Мерный, ритмичный. БУМ-бум-бум-бум. БУМ-бум-бум-бум. Не музыка. Просто последовательность ударов.
Крылатые львы-павианы замерли.
Сначала один — он стоял на краю площадки, расправив крылья для взлёта. Крылья опустились. Голова дёрнулась, словно существо пыталось стряхнуть наваждение. Потом застыла.
Второй издал тонкий писк — и тоже замер. Лапы подогнулись, тело обмякло, но не упало. Просто стало неподвижным, как статуя.
Третий попытался взлететь. Крылья хлопнули один раз, два — но на третьем ударе барабана он рухнул на бок и больше не двигался.
Тишина.
Барабан продолжал бить. БУМ-бум-бум-бум.
Лакшми увидела, как по верёвке, закреплённой где-то внизу, поднимаются двое. Монах в белой рясе и мужчина с лицом, обожжённым солнцем. Раджан. Она узнала его — кто на острове не знает Раджана?
Они забрались наверх. Хильдегер кинулся к принцессе, начал осматривать раны. Раджан стоял над застывшим львом-павианом, глядя на него с любопытством.
«Живые?» — спросил он.
«Живые, — прохрипел Хильдегер. — Но ненадолго. Барабан должен продолжать звучать».
Внизу разбойник из шайки Раджана бил в барабан, не переставая.
Они спустили Лакшми на верёвке. Хильдегер и Раджан последовали за ней. Когда последний из них коснулся земли, барабанщик уронил инструмент и упал на траву, задыхаясь.
Барабан смолк.
И с вершины скалы донёсся вопль — такой, что птицы сорвались с деревьев в радиусе мили. Крылатые лев-павианы проснулись и растерзали барабанщика.

Принцесса, Хильдегер, Раджан бежали сквозь джунгли, не оглядываясь. За спиной хлопали крылья. Твари настигали их. Но лес был плотным, деревья — высокими. Крылатым львам-павианам приходилось лавировать между стволами, они теряли скорость.
Раджан обернулся и метнул нож. Попал одному в крыло. Тварь завизжала и рухнула.
Они выскочили к реке. Бросились в воду. Крылатые львы-павианы остановились на берегу, не решаясь лететь над водой. Псевдо-Евстафий писал: «Они боятся рек, ибо отражение их в воде показывает им истинную природу — их мерзость, которой не должно быть».
Лакшми, Хильдегер и Раджан добрались до другого берега. Оглянулись.
Три крылатых льва-павиана стояли на скалах, окутанные туманом. Неподвижные. Наблюдающие.
«Они придут снова», — сказала Лакшми.
«Знаю», — ответил Хильдегер.
Раджан ничего не сказал. Он смотрел на скалы и думал о барабанах. У него осталось ещё два.
Может, их хватит.
А может, и нет.