Малышkа2найТ

Деньги пахли ничем. Адам пересчитал пачку хрустящих купюр и отшвырнул её на стеклянный столик. Для Артёма и его сестры Лены это была немыслимая сумма. Для Адама — ежедневная трата, цена за пару часов в ночном клубе или за очередной ремонт машины после глупой аварии. Адам смотрел в панорамное окно своей пентхаус-квартиры на просыпающийся город. Где-то там метались они, эти нищие, умоляющие о помощи. А он, повелитель их судеб, лев, который сам выбирает свою жертву, великодушно согласился её оказать. На своих условиях, конечно.

Мысль об этом сладко щекотала его нафс. Ему наскучили легкомысленные модели и искательницы приключений. Ему нравилось быть королём, наблюдать, как гордые девушки превращаются в покорных рабынь. Но эта ситуация была особенной. Это была его бывшая одноклассница Лена. Та самая «примерная девочка» с голубыми невинными глазами и принципами. Та, с которой он в старших классах проводил много времени, которую тогда уважал и чтил, выделяя среди других. Теперь она должна будет отдать ему себя. За пачку хрустящих купюр. Она последняя, которая отдала бы свою «невинность» за эти бумажки. И она сделает это. От этой мысли его захлёстывало возбуждение, похожее на опьянение властью.

Звонок в домофон прервал его размышления. Артём.
Молодой человек, младше его, вошёл нервной, скованной походкой. Его лицо было бледным от бессонных ночей и унижения.

— Спасибо, что согласился встретиться, Адам, — пробормотал он, избегая прямого взгляда.
— Не за что, — Адам снисходительно указал ему на кожаный диван. — Деньги готовы. Ты просишь в долг. Я даю. Без процентов, без расписки. Хотя, — Адам по-царски посмотрел на гостя и лицемерно продолжил, — Знаешь, возвращать не надо. Щедро, да?
Артём лишь кивнул, глотая воздух.
— Но есть один нюанс, — Адам томно потянулся, наслаждаясь моментом. — Твоя сестра… Лена. Мы же с ней учились. Встречались даже, помнишь?
— Помню, — тихо ответил Артём.
— Так вот. Она всё ещё… девственница? — Он произнёс это слово с нарочитой, сладострастной медлительностью., словно пробуя изысканное блюдо.
Артём сжался, будто от удара. Щёки его залились краской стыда и злости. Он молчал несколько томительных секунд, борясь с собой.
— Да, — наконец выдохнул он. — Наверное. Она учится, она с головой в учёбе… У неё никого нет и не было... Только ты. В школе.
Адам улыбнулся в ехидной улыбке. Всё складывалось идеально.
— Отлично. Тогда вот моё условие. Вся сумма. Сразу. Её невинность — моя цена.
Артём заморгал, не в силах осознать услышанное.
— Я… я передам. Но я не знаю… согласится ли она…
— Сделай, чтобы она согласилась, — парировал Адам. — Пусть придёт сегодня. В девять. И я ей всё передам.

Артём не соглашался, но не уходил. Выпроводив ошеломлённого гостя, Адам погрузился в приятные хлопоты.

Вечером он превратил свою просторную гостиную в подобие будуара. Приглушил свет, оставив лишь несколько дающих алый оттенок ламп. Включил на большом экране откровенное видео. Припрятал на видном месте «игрушки» для взрослых. Облачился в свой любимый бархатный халат цвета крови — его королевская мантия. Он был готов. Лев в ожидании невинного агнца.

Ровно в девять прозвенел звонок. Сердце Адама учащённо забилось в предвкушении. Он распахнул дверь с театральным жестом.
И застыл.

На пороге стояла Лена. Но не та, которую он ожидал увидеть. Не в соблазнительном наряде, а в длинном белом платье и таком же белом платке, скрывающем её волосы. Хиджаб. Её лицо, запудренное, чтобы скрыть следы слёз, казалось маской скорби. Но глаза — красные, опухшие — выдавали долгую истязающую борьбу. В них читалась не готовность к жертве, а бездонная усталость и непоколебимая решимость.

Адам молчал, пытаясь перезагрузить восприятие. Мозг отказывался обрабатывать этот образ. Это прикол? Новая уловка?
— Проходи, — наконец выдавил он, пытаясь вернуть себе роль хозяина.
Лена не сдвинулась с места.
— Ассаламу алейкум, Адам.
— Уа алейкум ассалам, Лена, — автоматически ответил он, раздражённый её тоном. — Я сказал, проходи. Не заставляй себя ждать.
— Я не могу зайти, — её голос был тих, но в нём не дрогнула ни одна нота. — Я приняла Ислам, Адам. Я пришла только забрать деньги и поблагодарить тебя за помощь.

В его сознании что-то коротнуло. Он некоторое время постоял, пытаясь сообразить, что он пропустил.
— Как понять, «просто забрать»? — он рассмеялся, но смех вышел нервным и фальшивым. — А наш договор? Мы же всё обсудили с твоим братом.
— Наша мама смертельно больна, — ответила она, глядя ему прямо в глаза. — Мы собрали сколько могли, осталась только эта сумма. Я знаю, что ты не посмеешь взять то, что тебе не принадлежит. Но я верю, что где-то внутри ты остался хорошим и поможешь нам.

Адам не знал, что это деньги для лечения матери. Нафс стал терять контроль над ситуацией, уступая место разуму. Адам оперся на ручку двери, чувствуя, как почва уходит из-под ног. Его идеальный сценарий рушился.
— Почему Артём сразу не сказал? — прошипел он.
— Он не хотел унижаться и попрошайничать. Я тоже. Но иного выхода нет.
Адам вздохнул, обдумывая всё сказанное. Сначала он попытался разозлиться на Артёма, который будто подстроил всё, но потом…
— Много лет прошло, Лена, — его голос снова приобрёл небрежный тон, на этот раз без притворства. В нём зазвучала холодная, взрослая жестокость. — Я теперь другой. Я взрослый.
Он сделал паузу, давая словам проникнуть в самое сердце.
— Я теперь другой. Я взрослый. И я хочу то, о чём договорились.

Его голос прозвучал чужим эхом в подъездной тишине, отрубая последние надежды. Нафс, этот ненасытный зверь внутри, вновь заговорил его устами.

Лена не отступила. Она лишь подняла на него взгляд, и в её красных от слёз глазах он увидел не страх, а твёрдость.
— Ты не посмеешь, Адам. Аллах защитит меня.
— С чего это? — ухмыльнулся он, делая шаг вперёд, чтобы схватить её за руку.
Но она отшатнулась, словно технично блокировала атаку нападающего.
— Помнишь историю о трёх, что оказались в пещере? — её голос был тих, но звенел, как сталь. — Один из них сказал: «О Аллах, поистине, у моего дяди была дочь, которую я любил больше всех... Я дал ей деньги, чтобы она позволила мне распоряжаться собой. Когда же я получил возможность овладеть ею, она сказала: “Непозволительно тебе ломать эту печать иначе как по праву!”» И тогда он понял, что совершит грех, если овладеет ею, и покинул её, оставив то золото, которое ей дал. Он сделал дуа и камень сдвинулся.

Она не кричала. Не умоляла. Она просто напомнила ему хадис. И эти слова повисли в воздухе, разбивая его ухмылку вдребезги. Адам замер. Он знал этот хадис. И знал, чем эта история закончилась. Он всё ещё был верующим мусульманином. Грешным, но верующим.

Внутри всё перевернулось. Он попытался найти возражение, сказать, что она не так всё понимает, что времена другие, что он не тот юноша из пещеры. Но слова застревали в горле. Он смотрел на неё — в белом, словно ангел, явившийся в самый разгар его адского пира, — и знал о той самой «печати», которую нельзя ломать иначе как по праву. И тут его настигло озарение, стремительное и всесокрушающее.
Молча, развернувшись, он ушёл в квартиру. Сорвал с себя алый халат — костюм самозваного короля — и натянул простые джинсы и свитер. Схватил толстый конверт с деньгами и вернулся в подъезд.

— Вот, — протянул он пакет. — Здесь вся сумма. Даже немного больше. Возвращать ничего не надо. Надеюсь, ваша мама поправиться.
— Джазакаллаху хайран, — тихо прошептала она, принимая деньги. Её пальцы чуть дрожали. — Мы очень благодарны тебе. Мы будем делать за тебя дуа. — Она попыталась сдержать улыбку благодарности и развернулась, чтобы быстрее уйти. Адам заметил, как напряглась её спина, сдерживая новые слёзы.

Адам собрался силами, чтобы сказать те самые слова.
— Погоди, — его собственный голос прозвучал сдавленно. — Будь моей женой.
Она остановилась и просто стояла, не оборачиваясь.
— Лена, будь моей женой! Я всегда мечтал именно о такой, как ты! Ты настоящая.

И тут Лену прорвало.

Всё это время она держалась. Держалась, когда брат передал его мерзкое предложение. Держалась, когда шла сюда, на позор. Держалась, глядя в его надменное лицо. Но эти слова — те самые, о которых она мечтала годами… Она не ждала их сейчас. Не здесь! Не в такой ситуации! Они стали последней каплей.

Она прикусила губу до крови, но это не помогло. Тихие рыдания перешли в громкие, надрывные всхлипы. Она не в силах была стоять, сползла по стене на холодный кафель пола, закрыв лицо руками. Она плакала о своей больной матери, о унижении, о несбывшейся любви, о нём — том, прежнем Адаме, который стал причиной её принятия ислама. А сегодня, казалось, его съел этот циничный незнакомец.
Адам что-то говорил, пытался её успокоить, но она ничего не слышала, захлёбываясь горем.

Потом слёзы резко иссякли. Она поняла. Она встала, вытерла лицо тыльной стороной ладони. Её черты застыли, превратившись в спокойную, непроницаемую маску.

— «Хорошие женщины — хорошим мужчинам, — произнесла она ровно, глядя ему прямо в глаза. — ...а дурные мужчины — дурным женщинам». Сура Ан-Нур, двадцать шестой аят. Прочитай, может, одумаешься.

Ничего не сказав больше, она развернулась и статно пошла вниз по лестнице. Каждый её шаг отдавался в его сердце тяжёлым, прощальным эхом. Он смотрел, как загипнотизированный, ожидая, что она обернётся. Часть его всё ещё верила, что он должен броситься вслед, обнять, поклясться в любви, и всё чудесным образом изменится.

Но он не мог. Её вера и её гордость выстроили вокруг неё невидимую, но несокрушимую стену. Она была королевой, покидающей владения падшего вассала. А он стоял у порога своей роскошной клетки, рабом своих страстей, не в силах сдвинуться с места. Лев, который только что выбирал жертву, был повержен агнцем.
Он молча наблюдал, как она уходит. Надменно и в то же время просто, словно это было единственно возможным финалом.

Адам ещё долго стоял в пустом подъезде, пытаясь осознать случившееся. Как она могла его отвергнуть? Он же знал — она всё ещё любила его. Эта мысль обжигала сильнее всего. Она любила его больше жизни, и всё равно не осталась с ним. Но самым больным было осознание того, что теперь Лена никогда не примет его и даже не позволит находится рядом. Может, он должен был догнать её и не отпускать?! Адам не знал, что ему делать. Он не мог нарушить её границы. Впервые в жизни он влюбился по-настоящему, влюбился так, что не просто захотел её любить всегда. Он принял её, стал уважать её. Он не смел делать то, что бы не понравилось ей. Делать то, что бы не понравилось её Создателю.

И только тогда, в гробовой тишине, до него дошла горькая и очищающая правда — всё это время она любила не его. Она любила Того, ради Которого она его полюбила.