Человек без якоря

В нашем классе был Раф. Не Рафаэль и не Рафик, а просто Раф. Коротко и твердо, как удар кулака. Он и был драчливым, этот коренастый татарин с упрямым взглядом черных глаз. Жили мы в Черниковке, рабочем районе Уфы, где улицы были прямыми, как струна, а дворы — полями для бесконечных мальчишеских войн.

Раф пер по жизни как носорог — не разбирая препятствий. Вокруг, по дворам Черниковки, крутилась шпана, набиравшаяся опыта. Большинство из них, дожив до шестнадцати, отправлялись топтать зону — это был их естественный путь. Раф сшибался со всем подряд. Он был упрям, но неловок, поэтому часто ходил в синяках и ссадинах. Но всегда улыбался.

Эта улыбка была его главной загадкой. Он улыбался, когда получал двойки по литературе, с вызовом глядя на учительницу. Но зато дружил с математикой — в цифрах и формулах была та же ясная и жесткая логика, что и в его мире: сила против силы, действие противодействие.

Соберется с силами, поднимется с земли, сотрет кровь с разбитой губы рукавом — и улыбнется. Кривая, наивная улыбка, будто он только что узнал какую-то великую тайну, которую мы, обычные пацаны, понять не в силах.

Оглядываясь назад, понимаешь: Рафу просто чудовищно не везло. Невезение пришло к нему в четвертом классе, забрало мать. Рак. Мы, десятилетние, не знали, как себя вести, и просто молча отводили глаза. А он ходил в школу с тем же упрямым видом, и улыбка его стала какой-то деревянной.

Потом, в десятом, случилась вторая беда. Его младший брат, озорной кареглазый пацан, попал под поезд. Тот самый, что гремел за школьным забором. Казалось, после этого Раф должен был сломаться. Но он лишь стал еще суровее, еще замкнутее. А улыбка, словно сорванный с петель щит, все еще появлялась на его лице, вызывая у нас странную смесь жалости и уважения.

После школы, в 87-м, он смылся из Уфы, как с тонущего корабля. Поступил в Севастопольское мореходное. Мы думали — ну все, нашел свое место. Море, ветер, далекие страны. Настоящая мужская жизнь, о которой мы все тогда мечтали. Он похудел, приобрел офицерскую выправку и, как мы потом узнали, всей душой влюбился в море.

А потом рухнул Союз. 1991 год. Выпускников-моряков, застигнутых на разломе эпох, поставили перед выбором. Раф, рожденный в Уфе, татарин по крови, присягнул морю. А море в тот момент оказалось украинским. Выбрав море, он поневоле выбрал и страну. Для него это было не предательство. Это была присяга. Та самая, которую дают один раз и навсегда.

Он служил честно, стал капитаном первого ранга, дошел до Генштаба. Как-то раз, на встрече одноклассников в нулевых, он, улыбаясь, рассказывал, как выучил украинский и говорит теперь без акцента.
«Русского или татарского?»— подшутил кто-то. Раф улыбнулся. Он к тому времени уже успел поучаствовать в каких-то конфликтах, был ранен.
«Ты не устал улыбаться?»— спросил я его, когда мы остались одни.
«Это всех очень бесит,— ответил Раф. — Поэтому буду улыбаться всегда».

Так, с той самой улыбкой, он и вжился в чужую речь и чужую судьбу, как в новую форму.

С приближением СВО Раф стал прятаться. Исчез из соцсетей, сменил имя, отгородился тишиной. На мое поздравление с днем рождения пришел скупой ответ: «Извини, нас читают» — со смайликом-улыбкой. И тут же: «В Уфу приехать не могу» — со смайликом, плачущим. Больше мы не общались.

Теперь он — хохол по жизни. А в Уфу, в наш промышленный воздух, в пыльные дворы Черниковки, он приехать не может. Там, на мусульманском кладбище, осталось все, что у него было когда-то: мать, отец, брат. И он, капитан первого ранга ВМС Украины, не может прийти и положить на их могилы цветы.

Сейчас я часто думаю о нем. О том драчливом, вечно битом, вечно улыбающемся пацане. О его страшном невезении, которое продолжается. Он искал свой берег всю жизнь, нашел его в море, отдал ему все, а в итоге остался человеком с сорванными якорями. Его родина — это три могилы в Уфе, до которых ему не дотянуться. И, наверное, в его улыбке, той самой, кривой и наивной, скрывалась не тайна, а вся эта горечь, которую он понял гораздо раньше нас.