Однажды в... СССР. Глава 16

           Летние каникулы. Что может быть приятней?                Глеб вплотную занялся николаевскими голубями, подкинутыми ему через несколько дней после разговора с «лелюхинскими». Три парных пары. Красавчики. Приучать их к голубятне — целая наука, и Глеб на время даже приостановил тренировки, на которых Ян безуспешно пытался атаковать Мишку, хотя и защищаться от него тоже было бесполезно.                Зато всё больше учился и привыкал он не только без мандража встречать летящие, как ядра, кулаки, но и думать, обманывать, предугадывать, выстраивать тактику боя. И этот бой был не просто показушным каратэ, а настоящим уличным, контактным и жестоким.                Мишка своё обещание сдержал. Он чуть укоротил трофейные дубинки, облагородил, обстругал их, удобней сделал ручки. Но главное: приладил к каждой тонкий ремешок, обхватывающий кисть — теперь не выбьешь! И научил, как с ними обращаться.
                ————————————————–
Все эти месяцы, прошедшие с момента, когда сын застал её и Теплова на месте преступления, тётя Туся кляла себя за то, что не сдержалась.                Что потеряла уважение Яна — и это несомненно, а её несостоявшийся жених-пузанчик предсказуемо пропал, не подав за всё время ни одной весточки о себе.                «Ну ладно, телефона у нас дома не было, но мог бы на работу заглянуть, типа, зашёл постричься там или побриться. Про нас же так никто ничего до сих пор и не знает! Или знает? Нет. А то меня давно обложили бы уже с головы до ног, и только бы и видела своих постоянных клиентов. Клиенток так точно. Ан нет. Не пронюхали, значит».                Но в голову, как назло, навязчиво лезло:                «Поматросил и бросил. Прошла любовь, завяли помидоры», — и тому подобная дребедень. А как же клялся он в любви — по десять раз на час! И обещал, что вместе будут. Обещал… Да, настоящий хозяин своего слова: захотел — дал, захотел — забрал. Вот Резник был настоящий мужик! Мужик до мозга костей. Пообещает — умрёт, но сделает. Вот и умер…  И Ян, похоже, весь в отца. А Ваня? Ему бы фамилию сменить с Теплова на Обещалкин. В самый раз было бы. И я, дурёха, поверила: любовь, квартира новая… Нет, не видать мне ни квартиры, ни любви».                Тётя Туся взглянула в окно, по которому не спеша сбегали струйки весеннего дождя, смывая последние надежды хоть на какой-нибудь просвет в её унылой одинокой бабьей жизни. Перевела взгляд на фотографию над кроватью, с которой на неё, как казалось, с укором наблюдали глаза покойного мужа. И в них она прочла: «Ты заслужила это, Туся. Ты заслужила это…».                И такая безнадёга охватила её, такая безнадёга, что поняла она, не жить, а доживать свой век придётся ей отныне.               
Да только просчиталась тётя Туся.                В один прекрасный день ей на работу позвонили:                — Резник Эсфирь Израилевна? Это из горисполкома. Вам надо в понедельник явиться в жилищную комиссию. К десяти часам.                Сердце тёти Туси учащённо забилось:                « В жилищную комиссию. Зачем? А… наконец, ответ дадут на то заявление, что я сто лет назад Ивану отдала. Конечно, там отказ. Могли бы и по телефону сказать или по почте прислать. Нет, не пойду. Выходной только переводить в очередях ихних.»                Но в понедельник, как только забрезжил рассвет, она подхватилась и вплоть до девяти часов лепила из себя кинозвезду, как на свидание с Тепловым собираясь.                «И что я делаю? На что надеюсь? Почему? Ну всё же кончено, сама же так решила», — думала она одно, а руки делали другое. Как видно, в глубине души гнездилась пусть далеко-далеко, пусть в самом уголке надежда: а вдруг? И к десяти часам она, как штык, была у дверей жилищной комиссии.                А рядом — кабинет Теплова, к дверям которого приклеились глаза, и невозможно оторвать. Пока её войти не пригласили.                Ивана в этой комнате она не увидела. Приветливая женщина, в которой тётя Туся сразу узнала одну из своих постоянных клиенток, круто отличавшихся от других тем, что никогда и ни о чём не заговаривала с ней, рукой указала на стул. Тётя Туся присела на краешек, приготовившись получить отказ и его объяснение. И вдруг:                — Я поздравляю вас, Эсфирь Израилевна! Вам государство предоставило квартиру. Вот ордер. Распишитесь в получении.                Тётя Туся окаменела. Лишилась дара речи. Даже перестала моргать. Она поверить не могла в то, что услышала сейчас: «Квартира?! Государство?! Мне?!» — хотела встать и не смогла. Она смотрела молча на чиновницу, ожидая, что та вдруг засмеётся и промолвит: «Шутка». Но та совсем была не склонна улыбаться:                — Прошу, возьмите ордер, — и тут до тёти Туси дошло.                Она вскочила, чуть не перевернув стул, подпрыгнула к столу, схватила лист бумаги — ордер, черкнула подпись в книге и пулей вылетела из горисполкома, забыв мгновенно о Теплове, о любви, предательстве, надежде.                Она смотрела на заветную бумажку, и сердце пело:                «В моих руках — квартира! И с удобствами! Две комнаты: одна моя, одна Яна! У каждого по комнате! Там будут туалет и душ! И кухня с газовой плитой! Прощайте умывальник наш и примус! Вы в новой жизни не нужны!» — она, закрыв глаза от охватившего восторга, вдруг закружилась в вальсе прямо рядом с памятником Ленина. Хотелось, чтобы все, весь город узнал о её счастье. Хотелось петь и плакать одновременно.                И только через несколько минут, совладав, наконец, с собой, она пошла, нет, не домой, а к Яну в школу — ей просто физически было необходимо вылить на него эту радость.                Но перед самой школой остановилась.                «И что я ему скажу? Сразу же подумает, что это Иван Теплов всё устроил. Расплатился со мной, так сказать, по полной. Нет, ничего хорошего я от Яна не услышу. Лучше позже, как бы невзначай, не обращая особого внимания» — тётя Туся сникла и медленно развернулась в сторону своего дома. Старого, ветхого, но именно в нём она познала настоящую, до умопомрачения любовь Романа Резника — отца Яна.                В этом же доме она познала и страсть. Всего лишь неутолённую страсть зрелой женщины с Иваном Тепловым. Страсть напополам с рассудком, ведь мысли о квартире никогда её не покидали. Жужжали и когда он целовал её, и когда обнимал и даже когда… вообще не должно быть никаких мыслей! По определению, не должно!                Ну вот. Добилась своего… И как-то враз ещё минуту назад переполнявшее её счастье скукожилось, свернулось, а вскоре и вовсе растаяло.                А вместо него пришла тихая боль и растерянность:                «Не по-человечески всё это как-то. Не по правде». — Думала она. — А почему не по правде? Может и впрямь наша очередь подошла?» — пробовала робко успокаивать себя тётя Туся.  Получалось не очень…               
                ———————————————–
               
                Продолжение в Главе 17.