Илиада Л

  Песнь первая. Ахилл.

 Всё случилось из-за Елены. А как иначе? Так оно всегда и происходит.
Мы отплываем штурмовать Трою. Дерзкие троянцы должны быть наказаны. Все цари поддержали Агамемнона, я уговорил Ахилла позволить мне выступить вместо него. Мой вклад - пятьдесят кораблей.
 Жаль только то, что вчера, в тренировочном бою на мечах, получил досадное ранение - в пылу не заметил острый камень и пронзил ногу. Боль была такая, что в глазах потемнело и я потерял способность двигаться. Товарищи помогли мне дойти до шатра и отправили гонца за знахарем.
Сегодня тот прибыл, осмотрел рану, и приготовил целебный напиток. Обещал, что если я выпью его перед сном, к утру буду здоров. Сейчас так и сделаю. Нужно выпить пол кувшина, вторую половину оставить на утро.
 Напиток хорош. Горьковат, но ароматный, как самое знатное вино! Я выпиваю бокал. Что там осталось в кувшине? Зачем же оставлять на утро? Нет, я выпью сейчас - выздоровею быстрее!
 Я ложусь и, засыпая, чувствую, как начинает кружиться голова.
Необычные ощущения. Ого, а напиток-то будь здоров!
 Вдруг резкая вспышка и я проваливаюсь куда-то. Наверное, в сон.

 
 Сначала сломался компьютер. Починил. Потом велосипед - педали так разболтались, ехать можно, но ногам неудобно, скрип, треск. Целую неделю ремонтировал с товарищем.
 Только закончил, через несколько дней машина упала правой частью кузова на заднее колесо. Я думал всё, конец всему! Но мастера взяли и за два дня приварили стакан. Машина снова на ходу. Но я уже успел подумать, что это неспроста - какая-то цепочка событий в одну сторону вырисовывается. К чему бы это?
 А тут сон дурацкий. Как всегда, ни с того, ни с сего, на тему, на которую я никогда не думал, ничего такого не читал, кино никакое не смотрел, и вдруг. Будто я - то ли царь, то ли древний воин, у меня в подчинении много людей. И вот я, развлекаясь сражением на мечах, повредил ногу. И так больно, блин, что я аж проснулся.
 Сегодня ответственный концерт. На мне вся музыкальная часть. Наверное поэтому внутренний голос мне нашёптывает с утра: "Не надо тебе сегодня на волейбол!" - я колеблюсь. Может, правда, извиниться, и сказать, что не приду? Но я начинаю рассуждать логически: почему внутренний голос меня отговаривает? Ну, понятно - из-за концерта! На волейболе можно запросто травмировать руку, палец выбить, например, как я тогда буду играть? И я решаю, что на волейбол всё-таки поеду, просто буду играть аккуратно: не рваться, не вступать в жестокие сражения над сеткой, не пытаться отбивать смертельные мячи - поиграю в своё удовольствие, и всё хорошо будет.
 Поехал. Первую игру проиграли. Ну, думаю, ещё разок, и с меня хватит.
 Играл, надо сказать, аккуратно, внимательно, руки берёг, и видел, что всё у меня получается, как я и хотел. Мысленно похвалил себя. А ещё через пять минут как будто кто-то со всей силы жахнул меня по голове, да так, что я на миг потерял все ориентиры: яркая вспышка в мозгу, боль в ноге и звук рвущегося каната. Я быстро очнулся и, лёжа на земле стал оглядываться вокруг с целью понять, кто же меня ударил, а главное, зачем?
Но рядом никого не было, а товарищи мои только приближались, прекратив играть и отреагировав на мой вскрик.


Итак, я открыл глаза. Ничего не понимаю: мы осаждали Трою, теперь я лежу, и вокруг все произносят имя Ахилла... Ничего не узнаю. Ни местности, ни своей одежды, ни людей. Они говорят на странном языке, но я не только их понимаю, но и сам на нём говорю. У меня что-то с ногой. И все говорят о моей ноге и об Ахилле так, будто Ахилл - часть моей ноги и он разорван. Что за волшебная страна, что за волшебные перемены? И я здесь тоже переменился.

 Знахари и колдуны, которых я вызвал по волшебному зеркальцу, поместили меня с моим Ахиллом в железного коня с красным крестом и куда-то повезли... Я что-то слышал, про план Одиссея, про деревянного коня... А тут железный. Да и на коня не очень похож.

 Странно, я себя чувствую как-то странно. Я слышу в своей голове постоянные комментарии окружающего, но это очень странные комментарии, как будто этот я, этот комментатор, не совсем я. То ли иностранец, то из другого времени, то ли прикалывается кто-то. Но я не ощущаю никого кроме себя. Блин, это я, здесь больше никого нет! Но зачем я так думаю? Вот опять.
Мы с Ахиллом, наконец, во дворце с длинным диковинным названием.
 Вежливые, обходительные чародеи проводят осмотр, качают головами, обещают полное обследование. Дворец выдержан в стиле строгого аскетизма.
 Обед и ужин, как выясняется, придерживается того же стиля. И на нас сегодня не рассчитан, только с завтрашнего дня.
 Ну, хорошо, переживём. Мы не в таких бывали битвах.

Меня везут вдоль длинного коридора на специальном кресле на колёсах. Двери во все палаты открыты настежь, и видно, что они переполнены израненными в боях людьми обоего пола. Оказывается, почти все они пытались добиться победы той же хитростью, что и я, с помощью трояна! Все прибыли на железных конях. Глупцы! Одиссей сказал же, что конь должен быть деревянный! Поэтому все были изобличены. Уловка с конём давно изучена и Троя до сих пор не пала. Значит, я тоже разоблачён! О, боги! Что я несу?

 Меня везут в самую дальнюю палату, которая оказалась пустой. Добрые люди, работающие вокруг, не обращают на меня никакого внимания. Битва проиграна, даже не начавшись!
Я в месте, в котором никогда не был. Меня окружают люди, которых я не знаю. Что остаётся? Только наблюдать, и вести дневник. Это и станет моей битвой.

 Песнь вторая. Обследование дворца, Царство фарисеев и тайна душевой.

 Я оглядываюсь вокруг. Светлая палата, высокие потолки. Большие светлые окна...
 Стоп! Занавесок на окнах нигде нет.
 Сейчас осень. Но как же летом, когда солнце жарит, спрашиваю. А вот так, отвечает помощница здешних знахарей, похожая на персиянку, мучаемся и мы, и наши гости - такое пекло бывает, ого-го.
 Да, как же это возможно, удивляюсь?
 А чего удивляться, отвечает она, у наших князей и вельмож в их кабинетах и палатах всё хорошо, уютно, им о людях думать некогда.

 Выбираю себе ложе и пробую расположиться на нём. Кажется, не плохое, такое прочное всё, бельё чистое. Но когда ложусь, понимаю, что это тоже не для людей, а для надёжности и долговечности сделано. И чтобы в обслуживании меньше хлопот было. Матрасы обшиты такой искусственной тканью, видимо, не впитывающей влагу, которая не имеет сцепления с простынью, и простынь по ней, как по льду, скользит по все стороны, едва ты делаешь малейшее движение. Да ещё и с ужасным скрипом. Пружины тоже скрипят. Разнузданный оркестр пьяных скрипачей.
 
 Мне выдают костыли. Выхожу осмотреться. Чисто, просторно, однотонно. Через открытое окно врывается холодный осенний ветер. Если закрыть окно, будет душно.

 Спрашиваю про душ.
 Душ как бы есть, но он не работает. И всегда эта дверь душевой под замком. И оттуда доносится холод собачий. А, может быть, там и правда тайно держат собак - дверь эта, как показал дальнейший опыт, никогда не открывалась в присутствии людей. Желание помыться вызывает у персонала смущение, неодобрение, и даже, я бы сказал, удивление: что это вы тут себе вообразили?
 А я, в свою очередь, этим отношением к просьбе удивлён так, что даже пока не могу сообразить, как же с этими людьми разговаривать и задавать вопросы о причинах такого отношения, если очевидно, что они к этому привыкли, и для них это нормально, а иное вызывает замешательство. Персы, викинги, индусы, египтяне - кого только нет! Немудрено, что здесь выросли свои традиции!
 Когда я обратил внимание одной из прислужниц на то, что в уборной нет туалетной бумаги, и даже никакого листа лопуха, и спросил, кому об этом сказать, что бы принесли, она на меня посмотрела, как на инопланетянина или даже сарацина. И смотрела долго и растерянно молча.
  Тогда я решил уточнить и зайти с другого конца: может мне самому куда-то сходить (вместе с моим порванным другом Ахиллом , который без меня никуда, но есть же кресла-каталки, доедем), где взять?
 Тогда она взглянула на меня уничтожающе: "Дома!" - был её ответ.
 А через десять минут я услышал через закрытую дверь, что эта женщина, рассказывает другой сотруднице, как анекдот: "Представляешь, сейчас подходит этот, недавно прибывший, и говорит, что в туалете нет туалетной бумаги! И ещё и хочет, что бы её принесли!" - кажется, они весело смеялись и искренне изумлялись моей наивности, очевидно, не зная, что разговор ведут у меня под дверью. Но что-то мне подсказывало, что они могли бы так говорить и видя, что я рядом, и даже глядя прямо мне в глаза, невзирая на приличия.
 После этого спрашивать про собачий холод в душевой и уборной, про странное отношение к желанию помыться, расхотелось.
Неужели это всё в рамках модного высокого стиля минимализма? Не перебор ли для государственного дворца?
 
 Пришла женщина делать уборку в палате. Я задал вопрос про душ.
 Оказалось, все душевые сломаны уже давно, не первый месяц, что они, персонал, давно говорят об этом. "Но кто же нас послушает, мы же низшее звено!" - говорит она и добавляет горестно: " Ещё и с 1 мая нас перевели из санитарок в уборщицы!(то есть из помощниц знахарей в прислужницы, по-нашему)".
 На моё замечание, что вы же делаете то же самое, разница только в названии. Она вспыхивает: "Как же! С оклада 40 000 перевели на оклад 12800, и то, это у меня стаж! А у кого нет стажа, то 9800".

  Как это может быть, спрашиваю??!
 "А вот так. Как у нас появилась новая зам по финансам, так вот это всё и случилось. А у ей самой-то зарплата под миллион двести, об этом где только не писали!"
Я уже молчу. Только головой качаю. Вот, думаю, где ваши денежки. Мне вспомнилось недавнее выступление самого Царя, где он говорил о значительном повышении жалованья всем людям в стране.
 В это время его везде понижают. В нашей Академии  тоже, я слышал, понизили всем служащим: все надбавки за стаж, за научные звания, у кого были полторы ставки, отобрали. И тоже пришла какая-то гарпия, то ли экономист, то ли финансист, то ли юрист по-здешнему, в общем, фарисейка, в руководство. Это что, какая-то новая стратегия? Присылать на подобные руководящие должности баб, потому что специально выведенные и подготовленные бабы будут более жестоки, циничны и безжалостны?
 И мне вспомнилась история про недавние подобные  рокировки управляющих культурой во всех провинциях объединённого Царства. Стало грустно.
  Грустно то грустно. Но мне ещё не по себе и немного страшно - почему я думаю об этом такими словами? Что со мной? Какие цари, какие фарисеи? И ведь никому не расскажешь.

 Песнь третья. Нить.

Прооперировали нас с Ахиллом на третий день. До операции никакой эскулап так ко мне и не зашёл. Мы встретились на операционном столе. Меня, почти голенького, в одних трусах, накрытого простынью, уложили в ложе на колёсах и повезли по коридорам, затем подняли на лифте, потом переложили на другую такую же каталку и сказали ждите, за вами придут. В коридоре гулял холодный ветер, меня начало мелко трясти, и я лежал один, а мимо меня, как будто я вещь какая-то, или это пустое ложе, проходили молодые люди, юноши и девушки в изумрудных халатах. Они разговаривали о чём-то своём, шутили, а мне чудилось, что я со стороны смотрю, через волшебное блюдце, или это какое-то видение, а на самом деле меня здесь нет. Потому что так не может быть, так не должно быть.
 Я замерзал, но понимал, что никому из проходящих я ничего сказать не могу: не могу спросить, когда же меня заберут из этого холодного коридора, не могу пошутить, отвесить комплимент, пожаловаться, это всё глупо и нелепо в моём положении, ведь я - бесплотный дух, я с той стороны экрана! Если кто-то из персонала услышит мой голос, то... Если услышит, если бы это было возможно! То... любой бы из них страшно удивился, стал оглядываться, ища источник этого голоса. Потом посмотрел бы на пустую каталку и подумал - вот чудеса, померещится же такое!
 Поэтому я лежал молча и ждал. Ахилл на моей левой ноге тоже помалкивал и не подавал признаков жизни, наверное, ему тоже было грустно.
 За мной пришли. Распахнулась дверь операционной, и тоненькая девушка лихо повезла меня туда, куда простым смертным вход воспрещён. Затем поворот, в какую-то промежуточную комнату, где через открытые двери я увидел в соседней комнате, как хирург копается в теле какого-то несчастного. Меня переложили ещё раз, уже на операционный стол в соседней комнате, под огромными страшными лампами. Лампы дремали, плотно прикрыв веки, но я знал, что они не спят, только делают вид.
 Девушка прикрепила к моему пальцу прищепку с одной стороны, ввела иглу с трубкой в руку с другой, и некоторое время порхала, аки пчела, зная точно, где брать нектар и куда его нести.
 Какие-то люди сновали туда-сюда, как на торговой площади.
  Дверной проём заслонил собой грузный мужчина в цветной тоге с красными разводами, похожий на мясника, который только что разделал тушу. Взгляд у него был усталый, задумчиво-печальный и нерешительный. Он молча мялся в дверях, пока присутствующая и колдующая у меня в ногах ещё одна женщина в маске, не спросила его, то ли за каким таким волшебным снадобьем он явился, то ли какого рожна вообще припёрся. Но сказала она это как-то так мягко и ласково, на своём волшебном языке, что мясник быстро обрёл дар речи и спросил, нет ли где, у кого, случайно, чудесной нити, но потолще, хотя бы ноль восемь. В глазах его читалась то ли надежда, то ли безнадёга.
 Затем они вышли в соседнюю комнату и продолжили разговор как будто на нашем, но при этом на каком-то своём профессиональном фольклоре, видимо, чтобы посторонние не могли понять. Из посторонних было двое. Один - тот, который лежал в соседней комнате, и в чьём теле копошился
 хирург, и я. Тот вряд ли мог что-то услышать и понять.
 А от меня шифроваться бесполезно - я самостоятельно учу китайский на базе английского, который тоже не знаю, но у меня получается. Так что всякие эльфийские диалекты могу и расшифровать ненароком.
 В общем, смысл их чародейского воркования был примерно таким:
 - Ну, где ж, я тебе, Миша, такую чудную нить в нашем царстве-госудастве найду?
 - Ну, хоть кусочек.
 - Ноль пять есть. Это пожалуйста. А потолще... Здесь есть, вот кусок завалялся, но сам понимаешь, какой это производитель.
 - Ну, понятно, кто ж нам в Лукоморье, нормальную нить привезёт.
 Ладно, открывай, Яга, свой шкафчик, сам посмотрю, может, что подберу.

 "Господи, - думал я, - пусть будет так, что этот мясник просто хочет перевязать части разрубленной им туши, а не собирается шить какого-то человеческого бедолагу!"

 Минуты через три пришёл молодой лекарь, очень ловко меня очаровал, отвлёк, уколол в спину, и ноги стали неметь.
Меня торопливо перевернули на живот, пока я ещё мог управлять конечностями. И вошёл мой хирург. Это был тот самый мясник. Я понял, что нить, которую он искал и грусть в глазах - это было по поводу меня.

Песнь четвёртая. Форточка и скользящий потолок.

 Я чувствовал все прикосновения, но боли не было. Стало трудно дышать, меня продолжало трясти, но я не жаловался. Девушка, которая должна была следить за приборами, сидела, уткнувшись в волшебное зеркальце, тыкал в него пальцем и не поднимала глаз. Я хотел как-то пошутить в её сторону, но осознал, что шутить человеку, которого трясёт, и который через силу дышит, как-то глупо, и вместо этого спросил о назначении прибора, который был передо мной. Она начала объяснять и мельком бросила взгляд на меня: "А чего Вы трясётесь?"
 " А вот, пока лежу тут, делать нечего, танцевальные движения репетирую," - вырвалось из меня неожиданное подобие шутки, и, мне показалось, что непробиваемо-холодная маска слегка улыбнулась: "Замёрзли?"
"Вообще-то, да, меня ещё в коридоре заморозили" - сознался я.
"Михал Юрич, мож я форточку закрою, пациент мёрзнет?"
" Я вообще-то тут работаю. И под этими лампами истекаю потом. Я как раз хотел попросить окно пошире открыть!" - отозвался недовольно мясник.
 " Что же делать?" - растерялась девушка, не обращаясь ни к кому.
" Ну, тогда оставьте, как есть, а я продолжу репетировать свой танец. Согреюсь в конце-концов." - скомандовал я.
 Девушка молча села на свой стул в углу и погрузилась в зеркальце.
 Минут через сорок меня вывезли в тот же холодный коридор и оставили одного:
" Ждите, за Вами придут," - раздался голос за пределами видимости. Ахилл снова стал частью меня и лежал смирно со мной и во мне.

 Потом я снова наблюдал, как быстро, оказывается, может скользить потолок - казалось, меня везут со скоростью лошади, пущенной в карьер , и я вот-вот разобьюсь!  Затем лифт, другой коридор, затем снова один в новом лабиринте коридоров, где мимо проходят люди, занятые своими делами, для которых ты ничего не значишь, как будто тебя нет, затем снова кто-то пришёл, заскользил потолок, перевязочная, гипс, потолок, моя палата. Меня, наполовину обездвиженного, перевалили на мою кровать: "Отдыхайте!"

Песнь пятая. Гектор.

 И я остался... не один! За время моего отсутствия, видимо, чтобы меня развлекать, в палату поселили знатного воина, Гектора, мужа крепкого, видного, знаменитого подвигами в боях на разных фронтах: женском и предпринимательском.
 Как настоящий воин, Гектор, тоже порвавший свой Ахилл, не стал обращаться к эскулапам, а продолжил сражения. На обоих фронтах. И его Ахилл вынужден был зализывать свою рану самостоятельно, как мог, очень страдал, но терпел.
 И вот этого самого Гектора, которого его безрассудство и удаль молодецкая тоже привели в Лукоморье, поселили в мою палату, чтобы нам было о чём поговорить, и, заодно, пока я лежачий, а он ходячий, он мог бы выполнять роль моего помощника, на которую он охотно согласился.

 Мой новый сосед обладал зычным голосом, тут же постарался расставить приоритеты: перечислил свои победы, о которых уже была речь, затем дал понять, что он, мол, тут не надолго, и благосклонность его ко мне исключительно добровольна, блистал умом и грубоватым юмором, и настойчиво метил территорию своими взглядами на мир и людей. А потом щёлкнул пальцами (по своему волшебному зеркальцу) и через полчаса неведомый гонец принес в наши апартаменты гору фруктов, которыми он поделился со мной.
 Я искренне благодарил его за всё, что он делает и делился с ним тем, что имею.

 Мы славно проводили время в беседах, играх в шахматы и тренировках, дабы наши, привыкшие к нагрузкам, мышцы не слабели. А между этими занятиями мой сосед обращался к своим волшебным зеркальцу и тарелочке, и общался с людьми и демонами на расстоянии. Я ему нисколько не препятствовал, ибо его путь - это его путь.
 
 Но с каждым днём он прислушивался ко мне всё внимательнее, и даже, иногда, не только пытался поучать, но и задавал вопросы.
  В конце-концов заявил, что тоже станет бардом. А когда, спустя несколько дней, я решил прочесть ему вслух несколько цитат из лекций Мераба Константиновича, чтобы просто намекнуть на то, каков уровень современной философии, он не понял ни слова, и тут же, к его чести, признал это; и у него хватило сообразительности догадаться, что все те свои рассуждения, которые он считал философскими, очень далеки от того, что мы называем этим словом. Если бы я не знал человеческой природы, то мог бы посчитать такой результат, за столь короткий срок, триумфом, но, я прекрасно понимаю, что это временный эффект. Для полноценного общения и обмена надо вместе провести не меньше года, а для представителей касты воинов, как мой сосед, такое общения должно быть постоянным.

Песнь шестая. Святые угодники.

 Я ждал, что мясник, мой спаситель, теперь-то точно придёт - разве не интересно, как себя чувствует, вчера им разделанная и сшитая заново туша, то есть моё тело? Да и по правилам, как я считал, это положено. Но он не пришёл не только в этот, но и на следующий, и на следующий день. Потом он так же лихо разделал и сшил Гектора, и снова не приходил ни к нему, ни ко мне.
 Постепенно я стал понимать, что дело не в невоспитанности, и не в разгильдяйстве, а в том, что у него так много работы, и так много куда более сложных случаев, что наши ахиллы - это, как занозу вытащить. Вот почему у него был такой усталый и сосредоточенный вид.
  Я понял, что он тут выполняет, сложнейшую и ответственнейшую миссию, на которую уходят все силы. Эх, как же я раньше не догадался?! Это же архангел Михаил! Он специально принял вид мясника, чтобы его не узнали и не приставали с лишними просьбами и вопросами.
С этого момента, я больше не называл его мясником, и смиренно ждал высочайшего визита.

Он спустился с небес в нашу палату на следующий день, примерно, пятый после операции. Быстро ощупал мою ногу, затем сразу ногу Гектора, сказал что всё нормально и ушёл! Просто ушёл! А я-то думал - сейчас как поговорим!
 Но я даже не смог задать ни одного вопроса. Ну, что ж, смирение - одна из высших добродетелей, будем проявлять её и радоваться тому, что есть!

 Кстати, на счёт поесть. Со слов Гектора я узнал, что эта еда, которую я здесь вкушал, считая это вкушение подвигом смирения и послушания, оказывается была лучшей из тех, что подавали в подобных заведениях, в которых он, как истинный воин, не раз получавший ранения, уже бывал.
 
Да и, справедливости ради, надо сказать, что все служащие, несмотря на кажущиеся равнодушие и грубость, на самом деле были людьми чуткими, и, хоть и не сразу, но откликались на просьбы о помощи. То, что не сразу, это можно было понять. Например, моя просьба помыться в душе была для них просто настолько диковинной, что им надо было к ней привыкнуть, смириться с тем, что такая просьба может существовать. Правда, первый раз мне всё же пришлось организовать поиски места для омовений самостоятельно, ибо в своём Отделении, мне было чётко дано понять, это невозможно, или крайне не желательно. И оно нашлось благодаря моему сыну, которого я отправил на эти поиски. Нашлось на более высоком этаже, в совершенно другом Отделении, куда нужно было добираться на лифте и ручной колеснице. И где могли дать от ворот поворот, потому что я чужой. Но меня приняли и оказали помощь и участие, как будто я не чужой, а ближний, как в той евангельской притче, где священник и левит прошли мимо израненного и обворованного человека, а самарянин, не прошёл и позаботился о нём, перевязав раны, и отвёз в ближайшую гостиницу, и даже заплатил за него хозяину.
 А в другой раз среди строгих, точно выполняющих свои обязанности, но пока ещё, очевидно, не знающих Евангелия, служащих нашего этажа, мне встретилась женщина по имени Татьяна. Я сразу понял, что она Святая. Потому что, когда через несколько дней мне уже решительно было невмоготу и недостаточно просто обтирать смоченным полотенцем руки, грудь и спину, ведь я каждый день делал небольшие тренировки и в палате, и, вечерами, когда врачи уходили, и движение в коридоре было минимальным, устраивал пробеги на ручной каталке вдоль всего длинного коридора туда-обратно по несколько кругов. И вот, увидев её, я посетовал, что, мол, как жаль, что в этой части Лукоморья невозможно совершить полноценного омовения тела, и нужно снова преодолевать для этого препятствия, забираясь на высоту Горнего мира, а там договариваться..., она, вдруг, как будто по секрету, как будто приоткрывала страшную тайну, за которую могла пострадать (может быть, ей бы отсекли голову, или побили камнями здешние добрые люди), сказала, что есть - есть такая возможность! Сказала тихо, не привлекая внимания.
 А потом, когда мы отошли в сторону, добавила, внимательно заглядывая мне в глаза, как бы тестируя меня на подлинность моего желания и проверяя, не шпион ли я: "Ну, если Вы действительно хотите... Если Вы на самом деле настолько хотите совершить омовение... Я могу провести Вас в свою душевую!" - конечно, я сразу понял, что она Святая! А может быть Царица. А как же иначе?

Оказалось, что рядом со сломанной и холодной душевой в мужском туалете, была, прекрасно работающая и теплая, в женском. Туда я и отправился.
 И я снова блаженствовал, почувствовав себя человеком!

Надо сказать, что ни в Горнем мире, ни здесь, в Нижнем, ни одна душевая не была предназначена для израненных, потерявших возможность полноценно передвигаться людей. Там не было ни поручней, чтобы держаться, ни какого-то сидячего места, ни продуманной возможности куда-то приспособить и положить безопасно ногу в гипсе, который ни в коем случае нельзя мочить. Ни чего-то другого, чтобы мог подсказать богатый опыт и намерение создать реальные удобства. Это были душевые для обычных, здоровых людей, которые в полной мере могут о себе позаботиться, и которым они тут нафиг не нужны, в то время как Отделение было переполнено людьми с серьёзными ограничениями в движении, перемещении и прочих двигательных действиях. Например, мыться, стоя на двух ногах, после операции, я решительно не мог.  На одной же ноге было и тяжело и  опасно. А ведь были и такие, чьи возможности были ещё меньше. Похоже, душевые здесь существовали формально - без учёта того, в каком состоянии здешние постояльцы.

Я сам придумал, и в обоих случаях организовал себе свою выдумку - стул. На стуле можно было и сидеть, не перегружая единственную ногу и не рискуя упасть, и можно было высунуть замотанную целофановыми пакетами (выдумка, исходя из того, что было) другую ногу в гипсе, на всякий случай, ещё и наружу - за пределы душевого отсека.
 Да, со стороны может показаться, что тут такого, стул? Но если на верхнем этаже, добрые люди, которые там служили, нашли его, и с радостью мне предложили, то на своём этаже, в нашем Отделении, стула не нашлось - ни одного!
Татьяна взяла на себя труд пойти в мир, и там, на какой-то свалке, нашла для меня искомое спасительное человеческое изобретение. Всё это делалось тихо, через чёрный ход. И то верно, ведь сказано: "Когда делаешь добрые дела, делай их тайно", а, особенно, от начальства!
 За десять дней пребывания в этом государственном Дворце Милосердия я не видел, чтобы хоть кто-то ещё из полусотни искалеченных воинов и невольно пострадавших хотя был раз мылся в душе. Они даже не смели просить. Или видели, что в реальности это невозможно.
  А святые... Да, они могут выполнить вашу просьбу. Но неохотно и, только если вы их найдёте, сумеете очень настойчиво попросить, и будете очень убедительны и терпеливы. Впрочем, так всегда было со святыми. Это же, в конце концов, обычные люди, и сил у них не много. Недаром большинство из них прятались по скитам да отшельническим кельям.

 Песнь седьмая. Возвращение домой.

 На десятый день к нам снова явился архангел Михаил, осмотрел наши заживающие ахиллы, и сказал, что завтра мы сможем отправиться домой. И снова быстро исчез.
 Сколько я его потом ни караулил в коридорах и возле его кабинета, ни разу не встретил - всё время или на операции, или ещё где-то.
Все же прочие жрецы и эскулапы отвечали, как один: "Спросите об этом вашего лечащего врача!".

 В выписном листе, который на следующий день принесла сестра милосердия, было подробно написано и то, что мне сделали, и что мне делать дальше. Но ответов на большинство своих вопросов, которые у меня образовались, там я не нашёл и задавать их было некому.
 Так я и покинул этот дом и добросердечный коллектив, поблагодарив их за теплый приём и старательность. На самом деле все они очень чётко делали то, что было прописано в их инструкциях. А чего не было прописано - не делали. Вот и всё объяснение. Кем были написаны эти инструкции для всех было секретом. А люди..., если некоторые и делали больше, то это было по доброй воле и от их душевной широты.

 В йоге есть упражнение "Золотой петух стоит на одной ноге". Это упражнение на равновесие. Сначала его пробуют с открытыми глазами, потом, в идеале, нужно делать с закрытыми. Молодым людям положено стоять 30-40 секунд, чтобы упражнение считалось выполненным. Людям старшего возраста 5-15.
 Мне, пусть и с открытыми глазами и с дополнительными опорами в виде костылей, предстояло прожить на одной ноге несколько месяцев.
И я отправился в путь, в новую жизнь, полную новых надежд, новых тревог и обретения новых навыков.

 Я открыл глаза от того, что кто-то тряс меня за плечо. Это был один из моих военачальников.
- Просыпайся, Патрокл! Как же ты крепко спишь!   
  Я обвёл глазами походный шатёр, услышал, как волны Эгейского моря шелестят, накатывая на берег, и взглянул на воина, трясшего меня за плечо: "Что?" - в голове был странный туман, и ощущение, как будто я из него ещё не окончательно вышел.
 - Пятьдесят наших кораблей готовы к отправке, воины заканчивают погрузку оружия и провианта. Мы ждём команды!
Что с тобой, Патрокл? Ты как будто сам не свой.

 Я слушал военачальника, понимал, но в голове вертелись остатки странного сна, где я свободно разговаривал на другом, совершенно незнакомом мне языке, какие-то железные повозки, двигающиеся сами, без волов и лошадей, длинные коридоры, убегающий потолок... Гектор...
И вдруг в моём сознании явно пронеслось: "Троя не пала! Ахилл жив и он во мне - мы с ним одно целое!" - кажется, я выкрикнул это вслух, потому что воин, пришедший меня будить, вдруг смутился, и пробормотал: "Ну, зачем же так об этом, вслух? Да что с тобой, Патрокл?"
 - Сон был. Ох, какой сон! Боги что-то важное мне хотели сказать! Ты меня резко разбудил, и я его потерял - почти ничего не помню. Я чувствую, что мы не должны никуда плыть, не нужно этого, - я чувствовал жар в груди, и как этот жар рождал во мне слова, и я сам им удивлялся, но откуда-то знал, что они - неведомая мне истина, -
 Надо уговорить Агамемнона и Менелая отменить весь поход!
Но как же это сделать? И как объяснить? Ничего не помню... Ничего.

 Я встал и вышел из шатра. Утреннее солнце набирало высоту. Побережье скоро накроет нестерпимая жара. Жар в моей груди постепенно остывал и уступал место солнечному дню, видения рассеивались.
И я почувствовал, что, наконец, я вернулся домой и, одновременно, вступаю в  новую жизнь, полную новых тревог, открытий и подвигов.