поезд идущий в вечность

ВДОХНОВЛЕН АЛИСОЙ В СТРАНЕ ЧУДЕС (ЧИТАЕТСЯ ВСЛУХ)               
               
               
                В поезде, который ходит раз в вечность, едут люди, которые едут куда;то, не зная куда. Или те, кто сел на поезд, и ему неважно, куда он идёт, ведь ему всё равно, куда ему ехать, потому что он едет, чтобы ехать, а не идти.

«Я еду куда;то, чтобы быть там, а не быть здесь. Потому что там я уже был, но ещё не был здесь. Вот я и еду, чтобы быть там».

Официанты разносят напитки, а радио поёт песни, звучащие наоборот. Все смеются, хотя никто не шутит, но это не имеет никакого значения. Кукушка настенных часов каждый час выскакивает и произносит: «Вечность — это миг, свёрнутый и положенный в шкаф иллюзий».

Столы ломятся от еды, и люди кусают яблоко, не прикасаясь к нему, — и укусы появляются на яблоке. Напитки пьют, также не вставая со стула: стоит только подумать об этом, и бутылка уменьшается, когда кто;то делает глоток, не вставая.

Все одеты нарядно и безвкусно, как на карнавале бедняков, когда нечего надеть, но очень хочется, и тогда надевают всё подряд, что попадётся под руку. Царит атмосфера радушия и тихой зависти: один завидует другому, что тот знает, что едет именно туда, хотя ему туда и не надо. А другой едет, потому что устал уже бежать просто так за поездом.

Все пьют пузырьки, которые вылетают из бутылок, и от этого быстро хмелеют. Люстры висят в виде разных цветов — подсолнухов, лилий, роз, — и все они благоухают и разносят свой аромат по вагону. Пол намазан жиром, и то и дело все  подскальзываются и падают в объятия друг друга, и ещё больше начинают смеяться.

Дамы целуют кавалеров и размазывают у них помаду по лицу. За окном — дневная ночь или ночной день, кому как нравится. За окном мелькают пейзажи, хотя поезд никуда не едет, и мир кажется таким большим, что порой хочется его спрятать в карман, когда он надоедает.

На стенах висят картины неизвестных поэтов, которые вместо того, чтобы писать стихи, взялись рисовать картины. Мир расширился, и в окно можно увидеть, как в телескоп, соседа на другом конце земли, ковыряющего в носу… Здесь всё просто и понятно, когда ты сам не прост и непонятен.

Собачка ходит на задних лапках и говорит разные слова: «Милостивый государь, здравствуйте и до свидания», — и просит за это дать ей конфеты, которая при ближайшем рассмотрении оказывается бифштексом, потому что собачка без очков. Всё здесь не то, что на самом деле, потому что только стоит кому;нибудь что;то подумать, и это тут же появляется.

Здесь один чудак зачем;то подумал про свинью, и теперь большая свинья ходит в колготках и туфлях и розовом платье в горошек. Между сидящими блюда сами собой передвигаются по столу, и стол часто вращается, чтобы на одной стороне стола могли попробовать то, что лежит на другом конце стола.А один тип невнятной наружности все время смотрит на часы стрелки которых движутся назад).

Музыка течёт, как кисель, и застревает в ушах слушающих, потому что её сложно слушать: она слишком медленная, так что танцующие под неё делают три шага за долгое время.музыка обрывается, и все замирают, как сломанные куклы.Снова включаются и все оживают и начинают двигаться в танце. Время здесь отдыхает и пьёт вместе со всеми любимые напитки с названиями «Может быть», «И завтра», «И вчера». Видно, как минуты плавятся, как свечи, и капают, как капли с потолка, превращаясь в сталактиты и сталагмиты…

Все веселятся, не замечая друг друга.

— Пора менять пластинку! — кричит кто;то из дальнего угла, и тут же на потолке появляется огромный граммофон. Но вместо иглы — перо павлина, а вместо пластинки — лунная дорожка, которую кто;то умудрился свернуть в спираль.

Из граммофона льётся новый звук: не музыка, а разговор:
— Ты уверен, что это наша реальность, а не наш сон?
— Да, уверен.
— Потому что я сам сплю.
— Спи и ты.
— А то вдруг проснёшься и увидишь, что ты не здесь, а там, и тебе захочется обратно?

Люди начинают прислушиваться, но чем сильнее прислушиваются, тем меньше понимают, как будто кто;то набрал полный рот еды и пытается говорить.

Одна дама безмятежно попивала из пустого блюдца и постоянно шмыгала и чихала. А сосед справа (который слева, в смысле, который посередине всё время быстро повторял: «…ждём… ждём…» И все оглядывались на него, выпучив глаза, как на чудака. Но потом хором пели: «Ждём, ждём!»

Кто;то спросил громко: «У кого сегодня день рождения?» И все хором ответили: «У нас!» И он стал сразу раздавать всем подарки: кому мешок картошки, кому трубу от автомобиля, кому фигу, завёрнутую в красивую фольгу.

— А куда мы едем? — спросил тот, кто справа (в смысле, тот, кто слева).
— А кто;то улыбнулся и сказал: «Мы уже приехали. И дальше пойдём пешком». И все хором крикнули: «Туда!» — и показали за окно, где мелькали пейзажи, сменяя друг друга, хотя поезд никуда не ехал.

Появлялись то джунгли, то степь, то морозные леса. И с каждым новым пейзажем температура становилась такой, как за окном. Проезжали джунгли — и в окно заглядывали, впрыгивали обезьянки и влетали бабочки. Проезжали степь — и в окно залетали песчинки, и заглядывал верблюд, и плевал в лицо сидящих. Проезжали морозный лес — и в окно залетали снежинки и снегири, и трубили, как слоны. Проезжали луга — и в окна падали жарки, лилии, и залетали соловьи, и каркали, как вороны.

На стенах висели портреты великих, которых никто не знает, и неизвестных, которых знает весь мир. Они переговаривались друг с другом, не обращая внимания на сидящих. Из пустой рамы вышел человек и сказал:
— Вы опоздали, потому что поспешили. А спешить, чтобы опоздать — это плохо.

И все покраснели, как варёная курица
— Как опоздали? Потому что время уже прошло, а вы за ним не пошли. И оно не стало вас ждать и уехало на такси.
— Как жаль, — сказала дама, курящая пальцы соседа.
— Но ничего, мы ещё наверстаем прошлое, которое будет.еще успеваем в будущее, которое прошло? Или я не права? Когда я права, поправьте меня, не поправляя…

И человек, вышедший из пустой картины, исчез, оставив открытый зонтик, который тут же превратился в бабочку и вылетел в окно.«А может, это у него вместо головы было яйцо всмятку?» — сказал сосед сверху, сидящий снизу.

Кто;то хотел закрыть окно, но пальцы прошли сквозь окно и схватили пустоту, и пустота завизжала. Тогда он посадил её в карман, и она успокоилась.

А станции мелькали: Москва, Мельбурн, Осло, Будапешт, Пекин, Токио, Дели. И статуи богов махали им руками, подмигивали и строили рожи.

— Если поезд никуда не идёт, значит, можно выйти в любой момент, — сказал сосед, сидящий криво а может, прямо
— Тогда давайте все выйдем, — сказала дама в ковбойской шляпе и балетном платье, закинув ноги на стол.

И все встали и вышли на ходу — прямо туда, куда они не вышли, а вошли. Если бы не входили, а… Они открыли дверь, но там была ещё одна дверь, и за ней ещё одна. И так они шли, открывая дверь за дверью, пытаясь войти, чтобы выйти снова, или выйти, чтобы войти. Не важно, когда это важно. И все понимают: поезд — это зеркало. И всё, что они открывают, они закрывают. И всё, что они закрывают, они открывают. И они в этом зеркальном лабиринте с названием «Жизнь». И им из него не выйти, если не войти.

Все возвращаются в вагон. Начинает играть музыка — быстрая, как рок;н;ролл. И все старухи кидаются плясать, вскакивая и задирая подолы.

Голос из радио произносит голосом на ж/д вокзале, объявляющим о прибытии поезда:
— Время — ноль;ноль часов, ноль;ноль минут, плюс;минус по желанию. Кто не успел — тот опоздал.

И все расслабленно вздыхают и продолжают веселиться.

Люстры;цветы начинают медленно гаснуть, но их аромат остаётся. Пол больше не скользит, потому что на нём выросла трава и одуванчики.

Люди медленно засыпают, повторяя, как мантру:
— Может быть… может быть…

А за окном рассвет быстро сменяет закат, и закат быстро сменяет рассвет.

И только собачка всё ходит на задних лапках и выпрашивает конфеты;бифштексы. Но её уже никто не слышит.

Все уже спят — стоя, облокотившись о время.