Мера Волка The Wolf s Measure

The Wolf’s Measure: A Methamonastic Meditation.
By Vladmir Angelblazer,
2025–11–23

Before the wolf appeared, the dawn itself seemed to hesitate, as if awaiting a witness.

A wolf approached the Methamonk and lay down at his feet. The Methamonk bent toward his grey friend and stroked his fur, damp with the morning dew. The wolf let out a dog-like sigh and curled into a circle.

The Methamonk looked toward the direction from which the wolf had come. From the depths of the taiga, the howl of a pack echoed. The sound began to move in a wide, slow circle, at times drawing nearer, at others receding. At moments it swelled so sharply he felt it in his ribs, like a tuning fork struck by unseen hands. It was as though the forest itself were breathing through a hundred lupine throats.

“They are calling for you,” the Methamonk said quietly.

The wolf flicked his sharp ears—first toward the voices of his kin, then toward the human voice that had offered him stillness. Slowly, he rose, and with the same quiet dignity with which he had arrived, swaying like the captain of a ship, he moved toward the mighty cedars and his pack.

The Methamonk watched him go, and a familiar thought passed through his mind: Wolves never take more than they need. They can be fierce, yes, but they are just in their dealings with the world. Animals know the measure of satiation; perhaps they, like humans, love its primal beauty? Perhaps beasts remain within the covenant of creation, while man alone imagines himself its master.

This question was older than scripture, older than stone, older than the rivers that carved the valleys—yet it returned to him again and again, like a persistent ghost.
Why is man always hungry? Why does he destroy what he builds, and what the Almighty has made for him?

And finding no answer — never finding one — he rose, took off his garments, and stepped into the icy torrent of the Goldstream. The water seared his body. For a heartbeat he felt as though the river recognized him. Then came a pulsing freshness, resonating through every muscle, as if the water were strumming him like the strings of a hidden cosmic instrument—from crown to sole.

Clarity. His breath, quick and bright, rose in pale clouds toward a sky that watched through the giant trees like an old, patient intelligence. The howling of the wolf pack grew faint, a distant echo. They were gone. The world exhaled. The day had begun.

The sun spread its rays, parting the clouds. Its first light fell across his face like a benediction. “Hello, Sun,” said the Methamonk.

The wind embraced his trembling, water-glistening body. It answered without words. And in that wordless answer he felt a quiet commission — for this morning, he was the Sun’s advocate, bearing witness for a world that so rarely listens.

“Before long you will be nobody and nowhere … For all things are formed by nature to change and be turned and to perish in order that other things in continuous succession may exist.” — Marcus Aurelius, Meditations.

Мера Волка: Метамонашеское размышление

2025–11–23

Прежде чем появился волк, сама заря, казалось, медлила, словно в ожидании свидетеля.

Волк подошёл к метамонаху и лёг у его ног. Метамонах склонился к серому другу и провёл рукой по шерсти, влажной от утренней росы. Волк по-собачьи вздохнул и свернулся калачиком.

Метамонах посмотрел в сторону, откуда пришёл волк. Из глухой тайги донёсся вой стаи. Звук начал описывать широкий, неторопливый круг, то приближаясь, то удаляясь. Порой он нарастал так резко, что отзывался в рёбрах, словно камертон, в который ударила незримая рука. Казалось, будто сам лес вопит сотней волчьих глоток.

«Они тебя зовут», — тихо произнёс Метамонах.

Волк, приподняв голову, поводил острыми ушами — сначала в сторону голосов сородичей, затем — в сторону человеческого голоса, что подарил ему покой. Медленно он поднялся и с той же безмолвной величавостью, с какой и пришёл, покачиваясь, словно капитан корабля, направился к могучим кедрам, к своей стае.

Метамонах смотрел ему вслед, и в его сознании пронеслась знакомая мысль: Волки никогда не берут больше, чем им нужно. Да, они могут быть жестоки, но в отношениях с миром они справедливы. Звери знают меру пресыщения; возможно, они, как и люди, любят его первозданную красоту? Быть может, звери пребывают в завете творения, тогда как лишь человек возомнил себя его властелином.

Вопрос этот был старше священных текстов, старше камня, старше рек, что прорезали долины, — и всё же он возвращался вновь и вновь, словно навязчивый призрак. Почему человек всегда голоден? Почему он разрушает и то, что построил сам, и то, что было создано для него Всевышним?

И, не найдя ответа — так и не найдя его, — он поднялся, сбросил одежды и ступил в ледяной поток Голдстрима. Вода обожгла тело. На мгновение ему почудилось, что река узнала его. Затем наступила пульсирующая свежесть, отозвавшись в каждом мускуле, будто вода перебирала его струны, словно он был тайным космическим инструментом — с головы до пят.

Ясность. Его дыхание, учащённое и светлое, поднималось бледными клубами к небу, что взирало сквозь исполинские деревья, словно древнее, терпеливое сознание. Вой стаи становился всё тише, превращаясь в отдалённое эхо. Они ушли. Мир выдохнул. День начался.

Солнце растопырило лучами облака. Его первый свет упал на улыбающееся лицо, словно благословение. «Здравствуй, Солнце», — сказал Метамонах.

Ветер обнял его дрожащее, покрытое каплями тело. Он ответил без слов. И в этом безмолвном ответе Метамонах ощутил тихое предначертание — в это утро он был адвокатом Солнца, свидетелем в мире, что так редко слушает.

«Скоро ты забудешь обо всём, и всё забудет о тебе… Ибо всё сущее рождено природой для изменения, превращения и уничтожения, дабы иные вещи в непрерывной череде могли явиться на свет» - Марк Аврелий, «Наедине с собой» (перевод автора)