Первый шедевр драматурга А. Н. Островского

Главным основанием моего труда,   
главною мыслию, меня побудившею, 
было: добросовестное обличение порока...

О с т р о в с к и й


Первым шедевром Александра Островского как драматурга была его комедия — «Свои люди — сочтёмся». К работе над ней он приступил в 1846 году, работал  более трёх лет и завершил её сенью 1849 года. Основой для новой пьесы стали многочисленные дела о банкротстве, с которыми Островский имел дело в суде. Пьеса сначала называлась — «Банкрот»  и «Банкрут, или Свои люди — сочтёмся».

Новую пьесу Островского ожидал ещё больший успех, чем «Картину семейного счастья». Сразу же после написания она стала крупным событием, не только литературным, но и общественным.

Её читали в московских литературных салонах и домашних кружках. Актеры Малого театра П. М. Садовский, М. С. Щепкин и сам автор всю зиму 1849-I850 годов читали новую пьесу в московских домах. Успех — громадный. Слава о молодом драматурге быстро разнеслась по Москве.

В начале зимы 1849 года Островский вместе с Евгением Николаевичем Эдельсоном, литературным критиком и переводчиком из «молодой редакции» журнала «Москвитянин» приехали  в Самару по поручению одной дамы, которая жила тогда в Москве и имела в Самаре какие-то недоразумения со своими родственниками. Прожили они там около четырех недель. Их приезд очень заинтересовал семью писательницы Веры Захаровны Ворониной. Под  псевдонимом Головина она печаталась в 1863-1911 годах в журналах «Отечественные записки», «Русское обозрение», «Исторический вестник».

«Эдельсон сообщил нам, — пишет в своих воспоминаниях Вера Захаровна, — что Островский написал комедию из купеческого быта, что рукопись с ним в Самаре и что если его хорошенько попросить, то он, пожалуй, прочитает её нам, потому что вообще перечитывать свою комедию ему полезно. Все тотчас же стали просить Островского, он очень мило и просто согласился и сам пошёл на свою квартиру за рукописью. <...>
Итак, в качестве смешливой барышни, я села в угол. Как теперь вижу, как всё это происходило. Все сели вокруг стола. Эдельсон поставил мне стул подле себя и пригласил сесть поближе. Я отказалась тем, что с моего места очень хорошо слышно. Островский развернул рукопись, пригладил её рукой, поправил правые уголки листиков, чтобы легче было перевёртывать, прочитал действующие лица, с небольшими комментариями, и начал читать своего "Банкрота" (как он прежде назвал "Свои люди - сочтёмся!"). Читал он, как и говорил, несколько в нос, но это сейчас забывалось, потому что читал он превосходно. Во время первых двух сцен Сашенька П. поглядывал на меня вопросительно и даже попробовал делать комичные мины, но я ушла от него к столу, села против Островского и уже не спускала с него глаз. Окончив первый акт, он медленно поднял глаза, слегка взглянул на всех и даже без словесных похвал, которые поднялись около него, увидал, что совершенно покорил своих слушателей. Когда впоследствии он несколько раз читал у нас "Банкрота" при самой разнохарактерной публике, такова была сила его таланта, а также и мастерского чтения, что он всех без исключения захватывал и порабощал. Кто не помнит, как впоследствии в театре все, от первых рядов кресел до райка, с одинаковым увлечением ему аплодировали и его вызывали.
После такого авторского успеха Александр Николаевич сделался нашим общим любимцем».

Основой для написания пьесы стали многочисленные дела о банкротстве, с которыми Островский имел дело в суде.В её основе лежат материальные отношения. Они же определяют все особенности быта, морали и поведения героев.

Богатый московский купец Самсон Силыч Большов затевает со стряпчим  фиктивное банкротство, чтобы уйти на покой и не отдавать полностью долг по кредиту. Заранее переписывает всё свое имущество на приказчика Лазаря Подхалюзина, которого женит на своей дочери Липочке: свои люди — сочтёмся.

Пьеса начинается с длинного монолога девятнадцатилетней купеческой дочки Липочки, рассуждающей о танцах, о том, какое это приятное, восхитительное занятие, и о том, что очаровательнее всего танцевать с военными.

«Отчего это не учиться танцевать? Это одно только суеверие! Вот маменька, бывало, сердится, что учитель всё за коленки хватает. Всё это от необразования. Что за важность! Он танцмейстер, а не кто-нибудь другой».

«Движущей драматической пружиной становится конфликт между родителями и дочерью», конфликт отцов и детей на почве «просвещения», «образованности».

Когда же Большов, уже сидящий в долговой яме, должен был начать выплачивать долги кредиторам — по 25 копеек за рубль долга, — и зять, и дочь отказываются дать ему денег: самим нужны... Дочка обиженно ему говорит: «Я у вас, тятенька, до 20 лет жила — свету не видала. Что ж, мне прикажете отдать вам деньги да самой опять в ситцевых платьях ходить?...»

«Главным основанием моего труда, — пишет Островский, — главною мыслию, меня побудившею, было: добросовестное обличение порока, лежащее долгом на всяком члене благоустроенного христианского общества, тем более на человеке, чувствующем в себе прямое к тому призвание. Такой человек льстит себя надеждою, что слово горькой истины, облеченное в форму искусства, услышится многими и произведёт желанное плодотворное впечатление, как всё в сущности правое и по форме изящное. И мои надежды сбылись сверх моих ожиданий: труд мой, ещё не оконченный, возбудил одинаковое сочувствие и производил самые отрадные впечатления во всех слоях московского общества, более, же всего между купечеством... Лучшие купеческие фамилии единодушно, гласно изъявляли желание видеть мою комедию и в печати и на сцене. Я сам несколько раз читал эту комедию перед многочисленным обществом, состоящим исключительно из московских купцов, и, благодаря русской правдолюбивой натуре, они не только не оскорблялись этим произведением, но в самых обязательных выражениях изъявляли мне свою признательность за верное воспроизведение современных недостатков и пороков их сословия и горячо высказывали необходимость дельного и правдивого обличения этих пороков (в особенности превратного воспитания) на пользу своего круга.
Согласно понятиям моим об изящном, считая комедию лучшею формою к достижению нравственных целей и признавая в себе способность воспроизводить жизнь преимущественно в этой форме, я должен был написать комедию или ничего не написать. Твёрдо убежденный, что всякий талант дается богом для известного служения, что всякий талант налагает обязанности, которые честно и прилежно должен исполнять человек, я не смел оставаться в бездействии. Будет час, когда спросится у каждого: где талант твой? В истинности слов, что порок наказывается и на земле... Я писал свою комедию, проникнутый именно этим убеждением».

В марте 1850 года в 6-м номере журнала «Москвитянин» пьеса была впервые опубликована и имела небывалый успех в самых различных кругах московского общества.

Островский до публикации в журнале послал пьесу в драматическую цензуру в Петербург. Однако пьеса получила отрицательный отзыв цензора А. М.  Гедеонова, написавшего: «Все действующие лица: купец, его дочь, стряпчий, приказчик и сваха, отъявленные мерзавцы. Разговоры грязны, вся пьеса обидна для русского купечества».

Министр Императорского двора П. М. Волконский написал об этом: «...Сочинённая чиновником московского коммерческого суда Островским комедия под заглавием «Свои люди — сочтёмся»... к представлению на театре не одобрена».

Издатель журнала «Москвитянин» М. П. Погодин писал фрейлине двора А. Д. Блудовой:  «Комедия Островского имеет больше достоинств, нежели полагаете Вы и граф. Причина Вашей несправедливости в том, что Вы не знаете тех купцов, которых граф оставил в Москве в десятых и двадцатых годах. Это негодное поколение, переход от грубости, доброты, простоты к так называемой цивилизации. Их жаргон и в словах и в мыслях совершенно другой: он-то схвачен Островским отлично, и очень жаль в отношении к автору, публике, искусству, что комедию не позволяют играть. Она дополнение к уголовному кодексу. Липочка — лицо превосходное, типическое, как Простаков, Скалозуб, по сочинению. Автора надо бы ободрить, а он подвергается почти гонению».

В отличие же от чиновников, виднейшие литераторы и критики были единодушны в восторженных оценках молодого драматурга.

«Читал ли ты комедию или, лучше, трагедию Островского «Свои люди — сочтёмся» и которой настоящее название «Банкрут»? — восклицает в письме писатель-беллетрист, издатель В. Ф. Одоевский. — Пора бы вывести на свежую воду самый развращённый духом класс людей. Если это не минутная вспышка, не гриб, выдавившийся сам собою из земли, просочённой всякой гнилью, то этот человек есть талант огромный. Я считаю на Руси три трагедии: «Недоросль», «Горе от ума», «Ревизор». На «Банкруте» я поставил нумер четвертый».

«Успех «Своих людей» был огромный, небывалый, — отмечает  писатель, литературный критик, переводчик  А. В. Дружинин. — Самые робкие и холодные из ценителей открыто сознавались, что молодой московский писатель с первого шага обогнал всех в то время трудившихся русских литераторов, за исключением Гоголя. Но и самое исключение это ещё ничего не доказывало. Между «Ревизором» Гоголя и комедией новой не было той непроходимой бездны, которая, например, отделяла «Мёртвые души» от лучшего из литературных произведений, написанных на Руси после поэмы Гоголя. Ни один из русских писателей, самых знаменитейших, не начинал своего поприща так, как Островский его начал».

Имя  молодого драматурга Островского, таким образом, сразу было поставлено в один ряд с именами Фонвизина, Грибоедова, Гоголя.