Засекреченный подвиг. Часть 3. Нашествие

О Р Д А

   Сапог немецкого солдата Георга Циммермана из 40-го мотоциклетного батальона 10-й моторизованной пехотной дивизии 2-й танковой группы Гудериана 24-го моторизованного корпуса группы армий «Центр» мог вступить в Сураж не в середине августа 1941 года, а гораздо позже. Это могло произойти, если бы после сражений под Смоленском и Рославлем вермахт не отступил от стратегического плана «Барбаросса» и продолжил массированное наступление на Москву. Но городок на Ипути оказался на маршруте нового главного удара, что 4 августа Гитлер обозначил на встрече с генералитетом группы армий «Центр» в белорусском городе Борисове. Только 19 августа Жуков как командующий Резервным фронтом изложит Сталину свои опасения по поводу возможного немецкого наступления на Киев с отвлечением танков Гудериана с московского направления.

   К тому времени 3-я танковая армия вермахта под командованием генерала Моделя, «эффективного пожарного Гитлера», с моторизированным прикрытием, выйдя от белорусской деревни Родня на брянский стратегический простор, уже оккупировала Клетню, Мглин, Унечу, Стародуб. 4-я танковая армия той же танковой группы Гудериана, самая именитая по числу награжденных военнослужащих за всю войну, должна была зайти в Унечу со стороны Ипути, но нарушила тактические планы своего продвижения. Два дня немецкие танки сдерживала 13-я армия РККА в районе Костюковичей. Еще на два дня железная армада задержалась в Сураже в ожидании переправы на другой берег реки – мосты через нее взорвали красноармейцы после своего отхода в полдень 17 августа.
   В тот же день в Сураж через Осинку, Нивное, Овчинец втянулись моторизованные колонны немцев. Саперный батальон незамедлительно занялся возведением временной переправы между остатками прежних мостов – Первомайского  и Железнодорожного, центральная ферма которого одним краем осталась на опоре, а другим ушла под воду.

   Летописец 10-й дивизии и своего мотоциклетного батальона Георг Циммерман пребыванию в Сураже посвятит несколько коротких строк: «При форсировании Ипути наши саперы вновь делают свою работу под вражеским огнём. Строится мост между разрушенными фабричными зданиями, и форсирование реки осуществляется без потерь. Часть марширует и сражается. У неё только одна цель: встретиться с противником и уничтожить его».
   Дневник немецкого оккупанта появился в «Орловском военном вестнике» к 75-летию начала оккупации Орла. Сомнения в целесообразности публикации этих записей появляются с первой же страницы. Отсутствие деталей и личных переживаний, свойственных исповедальным записям дневникового жанра, указывают, что данный текст относится скорее к поздней послевоенной мемуарной литературе, подправленной для восторженного чтения в пивном кругу бывших однополчан у себя в Баварии.

   Между тем нижегородский историк Валерий Киселев, обращаясь к военным воспоминаниям своих земляков и боевым донесениям, пишет об ожесточенном бое, который приняли на этом участке артиллеристы 278-го полка 137-й стрелковой дивизии РККА старшего лейтенанта Степана Братушевского и вставшего на это время к орудиям полкового комиссара Матвея Макаревича. Огнем прямой наводкой они уничтожили тринадцать танков и ценой своих жизней сдержали форсированное продвижение немцев через реку. Отступающие красноармейские части тем самым получили возможность оторваться от наседавшего врага и закрепиться на новых рубежах.

   Баварец Георг Циммерман в своем дневнике умалчивает о массовой казни, которую совершили его сослуживцы в первые дни оккупации Суража.
   В составе каждой немецкой дивизии находилась рота полевой жандармерии для организации гарнизонной службы в крупных населенных пунктах. Сураж не стал исключением. Помимо других двух десятков служебных функций полевая жандармерия занималась патрулированием улиц и предупреждением нарушений оккупационного режима. Из-за массивной цепи, на которой крепилась нагрудная металлическая бляха, и специфики службы сами же немцы называли жандармов «цепными псами».
   Это подразделение комплектовалось из бывших сотрудников гражданской полиции Германии. Но вместо своих профессиональных методов воздействия на местное население они все чаще прибегали к демонстративным акциям устрашения. Повод для этого иногда находился любой. В Сураже молодой инвалид войны с белофиннами, трое подростков и их ровесница были расстреляны за пререкания с патрулем, запретившим распевать песни на крыльце одного из еврейских домов.

   Едва была наведена временная переправа через Ипуть, как из городка сразу ушли немецкие войсковые подразделения. Четвертая танковая и десятая моторизированная пехотная дивизия вермахта настолько стремились наверстать упущенное в Сураже время, что вечером 2 сентября, выйдя на заданные позиции северо-западнее украинской Семеновки, подставили свои растянувшиеся тылы под удар Брянского фронта. От разгрома спасла танковая дивизия СС «Рейх», спешно переброшенная от Смоленска.

   С уходом боевых немецких подразделений в Сураже не образовался вакуум оккупационной власти. Гарнизон сохранился, хотя значительно уменьшился числом. После убывших саперов десятой дивизии в здании бывшего педагогического училища разместился строительный отряд Тодта для восстановления железнодорожного моста. Военнослужащие были из резервистов с прошлым опытом подобной работы. Они нелепо выглядели в форме оливкового цвета со складов бывшей чехословацкой армии.
   Подсобные работы выполняли военнопленные. В Сураже были два лагеря. Сюда чуть ли не ежедневно конвоировались колонны окруженцев от белорусских Чаусов и Милославичей, мест кровавых котлов для 13-й армии РККА.
   Насыщение Суража немецкими подразделениями с размытым распределением функций, но строгой иерархией служб, завершилось в начале весны 1942 года. К этому времени отброшенные от Москвы гитлеровские войска закрепились на линии Восточного фронта и создали систему управления своими тылами.

   На вершине оккупационных сил территории, куда также входил Суражский район, располагались командование 2-й танковой армии вермахта с дислокацией в Орле и образованный в начале апреля 1942 года на базе службы тыла данного войскового соединения штаб коменданта 532-го тылового района (Kor;ck-532) с центром в Брянске. Коменданту Корюк-532 была придана 221-я охранная дивизия, командование которой осуществлялось из Гомеля. За полтора года в тылу Восточного фронта дивизия вдвое увеличила число полков и отдельных батальонов.
   Уже осенью 1941 года в тыловом районе группы армий «Центр» для борьбы с вооруженными отрядами окруженцев и партизанами стали создаваться моторизованные ударные группы. Подобное соединение на оперативном пространстве, прилегающем к железной дороге от российской Унечи до белорусских Костюковичей, было создано с участием уже отметившегося невиданными прежде массовыми расправами в Белоруссии 45-го охранного полка 221-й охранной дивизии.

   В здании первой средней школы Суража разместились штабная группа и моторизованная охранная рота, другая рота и приданные подразделения с тяжелыми минометами, средствами связи заняли пригородную деревню Калинки. В школьных стенах расположились также военная комендатура и офицеры Службы безопасности (СД), которые непосредственно не участвовали в боевых действиях против партизан, но без аналитических и разведывательных сведений которых не разрабатывалась ни одна такая операция.
   У подразделений СД и СС было много общего в униформе, которая к началу войны у тех, и других обрела серые мышиные цвета. Черными остались петлицы и галстуки. Право ношения черной формы старого образца сохраняли офицеры СС, которые переходили на службу в тайную полевую полицию (ГФП). Не только черная униформа с черепом на фуражке, но и безмерная жестокость способствовали тому, что за ГФП закрепилось название «гестапо». Но гестапо во время войны существовало и действовало исключительно в пределах границ Германии. На оккупированных территориях похожие, по большей части, функции, что и гестапо, выполняла тайная полевая полиция.

   В августе 1941 года в Клинцах появился штаб группы ГФП-729 гауптштурмфюрера СС Фрица Йохума, которая находилась в непосредственном подчинении 221-й охранной дивизии. Отдельными командами 120 солдат и офицеров были распределены в Мглин, Унечу, Погар, Клетню. Наружное отделение №3 во главе с обер-лейтенантом Шульцем, в прошлом офицером уголовной полиции, в начале сентября прибыло в Сураж.
   Группой ГФП-729 также напрямую руководили главный директор тайной полевой полиции группы армий «Центр» и отдел разведки 1Ц (нем.1С) штаба 2-й танковой армии вермахта, вернее, включенный в штаты этого отдела представитель абвера – Управления разведки и контрразведки Верховного главнокомандования вооружёнными силами Германии.

   Под присмотром военной контрразведки Суражская тайная полевая полиция вела следствие по делам об антигерманской деятельности, расправлялась с партизанами, подпольщиками, для выявления которых накрыла город на Ипути сетью своих агентов из местного населения. Наряду с этим абвер имел в этом же тыловом районе собственные контрразведывательные команды и группы, которые не наделялись какими-либо административными полномочиями по отношению к группе ГФП-729.
   Суражский район оказался в зоне действия абвергруппы №315. Контрразведывательную работу это подразделение с центром в Гомеле вело на белорусских территориях, а также, в российском Сураже, еще в Клинцах, Новозыбкове, Унече и Злынке. Здесь была создана сеть штатных агентов, снабженных специальным удостоверением и документами на бесплатный проезд по железной дороге.
   Абвергруппа №315 во избежание расшифровки иногда в немецких документах именовалась как отделение ГМ по имени мифического гауптмана Мюллера. Реально же под этим оперативным псевдонимом абвергруппой руководил гауптман Иосиф Дрейс. Его заместителем с октября 1942 года являлся Курт Гартман. Тот родился в Москве, эмигрировал в одно из прибалтийских государств, затем жил в Германии. В звании фельдфебеля был временно назначен на высокую офицерскую должность, что дало ему право на офицерский мундир и обращение к себе как зондерфюреру. Фактически он являлся руководителем абвергруппы № 315. С именем Гартмана связывают ликвидацию подпольных групп в Гомеле в результате агентурных разработок. В тени Гартмана окажется и Сураж.

   В Клинцах под прикрытием коммерческого предприятия рейха по закупкам и перевозкам сельхозпродуктов в Германию в это же время расположилась еще одна структура контрразведки абвера – «Зондерштаб-Р». Полное наименование этой организации звучало как «Зондерштаб «Россия». Она являлась структурным звеном центра «Валли», расположенного в Варшаве и созданного для руководства всей разведывательной и контрразведывательной работой на Советско-Германском фронте.
   «Валли» занялся подготовкой лжепартизанских отрядов и групп псевдоподполья, развернул сеть «спящей» агентуры, предназначавшейся для активных действий в тылу Советского Союза, и все эти наработки вместе с резидентурами и агентами в конце войны легко сдаст армии США. Не это ли еще раньше замышлял сделать начальник военной разведки и контрразведки в нацистской Германии адмирал Канарис перед заговором против Гитлера, провальным и роковым для него самого, Канариса?!
   С тем, чтобы подтянуть к себе наиболее подготовленную агентуру, «Зондерштаб-Р» всячески поощрял русских тайных агентов ГФП-729, службы СД одновременно работать на «Валли». Среди новых агентов абвера оказались служащие суражской полиции и немецких подразделений, сформированных из пленных красноармейцев, добровольно перешедших на сторону врага.

   Стандартная структура вспомогательной полиции на селе так и не сложилась окончательно за все время немецкой оккупации. Неудачным оказался опыт переноса из Германии на новую почву нескольких разновидностей полиции из местного населения и недавних военнопленных. Появлялись формирования типа местной милиции (Ortsmilitz), охранной полиции (Schutzpolizei), местного ополчения (Heimwehr), гражданского ополчения (B;rgerwehr), отрядов самообороны (Selbstschutz), которые иногда в исторической литературе ошибочно выдаются за советские патриотические формирования местного населения.

   Назначение и функции полиции менялись с учетом обстановки на Восточном фронте и в немецком тылу. Cразу после нашествия оккупанты привлекали полицию для охоты на красноармейцев, выходивших из окружения под Могилевом. Крупные полицейские станы образовались в суражских селах как раз у дорог из белорусских лесов на Мглин, Унечу и Клинцы.
   Этим наблюдением первый секретарь райкома партии Руленков поделится в докладной записке в Орловский обком ВКП(б) от 24 апреля 1942 года и укажет численность полиции: в селе Нивном – 45, Высокоселище – 35, Слище – 20, Далисичах - 40 «уголовных элементов и других предателей нашей Родины».
В полиции Нивного между тем не замечались прожженные рецидивисты, не так много было дезертиров и детей из репрессированных семей. В поисках других причин ее особой жестокости к местным коммунистам, окруженцам, партизанам и подпольщикам следовало бы внимательно вглядеться в новоявленных пособников фашистских палачей.

   Еще при сборе материала для книги о ликвидации в местных лесах банды Павла Козина я находил частичные причины такого озлобления ее молодых участников из Нивного в довоенном акте разрушительного святотатства...
   За двадцать лет советской власти никто не решался разрушить храм в крепком крестьянско-казацком селе, где запросто могли поднять на вилы за поругание православной святыни. Через шесть лет после масштабного закрытия церквей по всему СССР священнослужителя сотрудники НКВД вывезли в Смоленск и там расстреляли. На этом богослужения в Нивном прекратились, здание бывшего храма передали сельсовету под клуб. В мае 1937 года, после пасхи, председательница сельсовета открыла кассу для зеленой молодежи, мучавшейся похмельем и избытком физических сил. За сброс колоколов, разбор колокольни выплачивалось по 10 рублей, за разбитие памятников на церковном погосте и плит на склепах в церкви подростки получали по 20 копеек. В одночасье все разнесли. А против своих детей кто пойдет с вилами?
   Срывая кресты с куполов Рождество-Богородичного храма, круша православные святыни, которым поклонялись больше десятка поколений их предков и ради которых, и родной земли, было совершено немало жертвенных подвигов, нивнянские юнцы сняли с себя нравственные и духовные обязательства в своей жизни. Уродливые последствия этой акции в Нивном ярко проявятся при немецкой оккупации, останутся болезненными для этих мест, Суража, соседних лесных районов России и Белоруссии в первые послевоенные годы, обожгут собой семью и самой устроительницы скоротечного разрушения церкви.

   С усилением партизанского движения полицейские станы в суражских селах в роли вспомогательных сил немцев все чаще отвлекались на карательные акции. Городское управление полиции уже с первого момента своего существования, оформилось как служба порядка, но сохранило контуры довоенного межрайонного отделения НКВД с набором прежних функций и включением четырех новых отделов, созданных по числу волостных отделов полиции.
   Повседневное руководство полицией возлагалось на бургомистра, но реально она была переподчинена немецкому коменданту обер-лейтенанту Паулю Кригеру. Осенью 1942 года полиция была включена в структуру так называемых «соединений по борьбе с бандами (Bandenkampfverb;nde)» уже под началом главы СС и полиции группы армий Центр. Бургомистры не были готовы профессионально управлять полицией и часто менялись на своем посту.

   В воспоминаниях очевидцев, архивных материалах, актах о злодеяниях фашистов в оккупированном Суражском районе упоминаются имена пяти районных и городских бургомистров. Первым в этом ряду оказался Решетнев, директор средней школы крупного и близкого к Суражу села.   
   Это обстоятельство для первого секретаря райкома партии Руленкова покажется настолько неожиданным, что он в уже не раз упомянутой докладной записке в Орловский обком партии от 24 апреля 1942 года, не найдя иных причин измене Решетнева, вероятно, обращаясь  к  практике репрессий 1937 года,  предположит, что тот был «старым шпионом гестапо».
   
   У Захара Красильщикова, который на несколько дней приедет с фронта в уже освобожденный Сураж, также вызовет недоумение известие, услышанное от переживших оккупацию земляков, о том, что бургомистром города был преподаватель математики родной школы Рождественский. «Его родной брат, священник, был связным у партизан, – позже в газетном интервью удивится дивизионный разведчик Красильщиков, – а Михаил Степанович служил немцам, как верная собака. Рождественского наши поймали, посадили, и он умер в тюрьме».
   В полиции, вопреки словам Руленкова, служили не бывшие уголовники, а, казалось бы, вполне добропорядочные прежде суражане. Здесь по своей воле оказались братья Шинковские. Как заметит Красильщиков, один из братьев был офицером-танкистом, сбежал из плена, а в Сураже сразу стал пособником немцев. Его потом судил трибунал в Гомеле. За участие в расстрелах советских людей Шинковского приговорили к высшей мере наказания.  Начальником полиции в Сураже при немцах стал Ющенко. «Он до войны был милиционером в горотделе, – уточнит Захар Красильщиков, – и все его побаивались. Это был здоровенный и злой мужик. Ющенко расстреляли партизаны».
   В полицию пошел служить бывший одноклассник Красильщикова – комсомольский активист Александр Копацкий. Немцы в десятикласснике Копацком разглядели нужные им природные задатки и с уличного патрулирования его довольно быстро переместили в следственное отделение. Штат следователей для Суража был относительно большим для расследования мелких преступлений, как изначально задумывалось. Но ГФП-729 со временем стала поручать следователям полиции работу и по тяжким преступлениям, оставляя за собой исключительно политические преступления.
   Судя по документам, в следственном отделении кроме Копацкого работали Михаил Ефременко, Герасим Пилипенко, некто Лазаренко и  Евгений Клочко. Немцы явно не были заинтересованы, чтобы следственные дела из полиции направлялись в суды и там надолго увязали в предусмотренных для этого случая процедурах. На оккупированных территориях сложилась далекая от канонов правосудия практика, когда резолюция немецкого коменданта на обвинительных заключениях по полицейским делам заменяла собой приговор, подлежавший незамедлительному исполнению.

   Иногда немецкая комендатура Суража находила кандидатов в городскую полицию в Мглинском лагере для военнопленных из суражан, призванных по всеобщей мобилизации в первые дни войны. Будущих полицейских оккупанты на своих автомашинах оттуда развозили по домам. После отступления от Москвы гитлеровская Германия ощутила нехватку собственных сил для поддержания порядка в тылу при заметном нарастании числа, мощи и слаженности партизанских отрядов. К этому времени в немецком военном руководстве устоялись суждения белой эмиграции России о том, что тыл Восточного фронта можно обезопасить руками самих же русских, образовав из военнопленных военизированные подразделения.
   При Суражском отделении ГФП-729 был создан собственный вооруженный отряд из местных коллаборационистов и военнопленных для выполнения скрытых от глаз задач по созданию «летучих» лжепартизанских отрядов, проведения облав и обысков. Строительному отряду Тодта было выдано оружие, после восстановления железнодорожного моста недавние строители из военнопленных были переведены на службу в качестве добровольных помощников вермахта «хиви» (от нем.Hilfswilliger) по охране этого же моста и железной дороги.

   В середине сентября 1942 года в Сураж прибыл добровольческий батальон «Припять» Здание педучилища заняли штабная рота и 1-я рота. В «домах НКВД», квартале служебных и жилых построек с общежитием овощесушильного завода на бывшей улице Ленина, разместилась 2-я рота.
Местом дислокации 3-й роты стал Мглин.
   В первом большом краеведческом исследовании Михаила Лежнева «Сороковые роковые» добровольческий батальон «Припять» будет представлен власовским соединением из-за его принадлежности к так называемой Русской освободительной армии (РОА). Личный состав, по мнению Лежнева, был сформирован немецко-фашистским командованием
«из политически незрелой части местного населения, чем-то обиженного властями, и бывших военнопленных лагерей смерти на территории Суражского и соседних районов».
   Русские военнослужащие «Припяти» не могли быть власовцами, поскольку Власов выступил в немецкой и оккупационной прессе с планами создать Русскую освободительную армию (РОА) только в начале 1943 года, реально же 1-я дивизия РОА была сформирована лишь в феврале 1945 года, за три месяца до Победы над фашистской Германией. В обзоре Центрального штаба партизанского движения "Националистические формирования на оккупированной территории" от 14 января 1944 года за подписью майора госбезопасности Формашова указывалось, что «батальоны «Днепр», «Березина» и «Припять» в формирования РОА не входили, всецело находились в подчинении командования войск СС, дислоцировавшихся на территории Белоруссии. Однако в июле месяце 1943 года эти батальоны в целях ознакомления посетил Власов, где он проводил небольшие митинги».

   Батальон «Припять» был образован в июле 1942 года в структуре Добровольческого запасного полка «Центр» Русской национальной народной армии (РННА), созданной по инициативе бывших белогвардейцев-эмигрантов и согласованию с немецким командованием группы армий Центр при прямом кураторстве Абверкоманды-203. В немецких документах полк именовался как Sonderverband «Graukopf» или «Соединение специального назначения «Седая голова». В его состав вошли военнопленные красноармейцы Вяземского, Смоленского, Рославльского, Борисовского и Бобруйского лагерей.
   Судя по публикациям Дмитрия Жукова и Ивана Ковтуна, современных исследователей германской оккупации части территории СССР, офицерам
РННА после проверки восстанавливали звание, какое они имели в Красной  Армии. Исключением явились звания старшего лейтенанта и лейтенанта, они были заменены на поручика и подпоручика. Сохранялась прежняя униформа советского образца. Командным языком оставался русский.
   РННА объявлялась белогвардейским командованием как «армия для борьбы с большевизмом и еврейством ради образования нового российского государства с восстановлением дореволюционного строя». Появлялись различные поводы подчеркнуть свою автономность от немцев. Острые русские языки переиначили немецкое название своего подразделения «Graukopf» в протяжное «Грооб». Таким же образом при зиговании, резком вскидывании правой руки, нацистское «Хайль Гитлер!» преобразовалось в «Хальб Литер!», что в переводе на русский значило «поллитра». Солдатский юмор совсем не был показателем лояльности его носителей к местному населению и партизанам. С лета 1942 года РННА будет множить свои кровавые дела в белорусских лесах и в лесах у российской Мамаевки.

   С появлением в Сураже добровольческого русского батальона гарнизон оккупационных сил увеличился до тысячи человек. Началась усиленная подготовка к проведению широкомасштабных карательных операций против партизан клетнянских лесов «Анкара» и «Анкара-1», «Репейник-2» (Кlette II). Одновременно фашистский режим переходил к прямому террору против местного населения, сочувствовавшего лесным мстителям.

   В начале оккупации немцы пытались вести себя иначе.  Первый секретарь Суражского райкома ВКП (б) Руленков поделится своими наблюдениями из Малинников в докладной записке в Орел от 24 апреля 1942 года: «Немецкие фашисты всячески либеральничали среди населения». В деревнях, где они останавливались, мол, кормили всех обедами из полевых кухонь. А когда люди обращались с жалобами на солдат, которые насиловали женщин и разбойничали по домам, немецкое командование сваливало все на финнов, которые якобы мстили русским за такие же действия в Финляндии.
   Версия о призрачных  финнах в составе оккупационных войск на брянской земле до сих пор будоражит умы любознательных историков, как профессионального, так и дилетантского уровней. Но она, эта версия об озлобленных финнах, тогда легко разбивалась о столб с остатками электропроводов посреди села или деревни с наклеенным на него текстом на русском языке «Объявления главнокомандующего германскими войсками о мерах наказания за нарушение населением приказов оккупационных властей».

   Растиражированная для оккупированных территорий немецкая листовка с правилами «нового порядка», случайно или нет, но по числу предписаний, была  близка  к десяти божественным заповедям. С тем отличием, что рукою немецкого создателя явно водила дьявольская рука. Человек за одно и то же деяние мог дважды лишиться жизни – это когда смертельное наказание непосредственно прописывалось в самом запрете, да еще и последняя часть этой грамоты приказывала немецким военнослужащим стрелять без предупреждения по всем лицам, действующим наперекор любому из обозначенных запретов.
   Эта листовка была не заранее напечатанной заготовкой для советских граждан перед восточным походом, а, скорее, ответной реакцией на новые, неожиданные и грозные обстоятельства в своем тылу. Уже 29 июня 1941 года, через неделю после вторжения в СССР, командование группы армий Центр обрисует такую ситуацию в докладной записке в Генеральный штаб Главного командования сухопутных сил Германии: «Если на западе и в польской кампании окружённые силы противника с окончанием боёв в основном сдавались, добровольно сдавались в плен почти на 100 процентов, то здесь это происходит совершенно иначе. Очень большой процент русских укрылся в больших непрочесанных районах – в лесах, на полях, в болотах и так далее. При этом целые батальоны с оружием переходят в таких районах в партизанские отряды. Кроме того, большая масса людей в гражданском и полугражданском платье ... будет заниматься подрывами дорог и саботажем». В заключение был сформулирован запрос на дополнительные соединения: «Потребуется заблаговременно перебросить командные инстанции и охранные части сверх существовавших до сих пор сил армии, если нужно и крупные силы командующего армией резерва, в район, пройденный соединениями армии на восток при стратегической задаче отрезать местное население от партизанских отрядов и отступавших дивизий противника».

   Духом последней установки была пронизана каждая строка немецких запретов. Сокрытие оружия, отдельных частей оружия, патронов и прочих боеприпасов каралось смертью. Запрещалось хождение гражданского населения вне пределов своего места жительства без особого письменного разрешения (пропуска). Военный комендант Орловского административного района и нижестоящие военные коменданты уездных городов губернского подчинения, каким станет и Сураж, позже дополнят это положение категорическим запретом посещать леса, граничившие с городами и селами. В лес могли пойти только работники управы и, опять же, по специальным пропускам.
   Особый режим немецким командованием вводился на территориях, прилегавших к железнодорожным объектам. Всему гражданскому населению за исключением лиц, состоящих на службе при германской армии, и железнодорожников, запрещалось подходить к железнодорожному полотну на расстоянии ближе 100 метров с обеих сторон железной дороги, а также передвигаться по проезжим дорогам и обрабатывать поля в пределах этой же запретной зоны. Пересекать железнодорожное полотно  дозволялось только на  специально разрешенных  переездах.

   Местное население было обязано «немедленно сообщать старосте о находящихся в деревне чужих лицах. В случае появления подозрительных лиц, при чинимых чужими лицами вымогательствах и насилиях население также обязано было немедленно сообщать об этом в ближайшую германскую воинскую часть». Запрещалось предоставлять жилье кому-либо из других мест.
   С наступлением темноты гражданскому населению запрещалось находиться вне дома без особого письменного разрешения (пропуска). Комендантский час устанавливался военными комендантами – в Орле и Брянске с 5.00 до 18.00, в Клинцах и Сураже с 5.00 до 16.30 час. Запретные часы в сельской волости, которая обычно включала в себя населенные пункты довоенных сельсоветов, назначались волостным старшиной после согласования в военной комендатуре Суража.

   В той же комендатуре осуществлялась обязательная регистрация местного населения. В список «А» заносились сведения о суражанах с 14 лет, кто проживал здесь до начала войны. В списке «Б» значились данные об отдельных категориях здешних жителей – евреях, коммунистах, окруженцах РККА и бывших военнопленных немецких лагерей. Сюда же попадали те, кто переселился в Сураж и Суражский район после 22 июня 1941 года. Отметки о регистрации ставились в паспортах.
   Руленков в докладной записке в Орловский обком ВКП (б) от 24 апреля 1942 года укажет на пять коммунистов из райкомовского списка суражских партизан, кто в начале фашистского нашествия не уйдет в лес, а останется в Сураже и встанет на учет в немецкой комендатуре. Надо ли сейчас называть этих людей, если их дальнейшая судьба, по всей вероятности, сложилась трагически: в списке коммунистов, ставших на немецкий учет и доживших до 1943 года, эти имена не встречаются.

   Игорь Ермолов, из обоймы авторов, в нулевые годы текущего столетия
«выстреливших» в прошлое своей страны, в книге «Три года без Сталина. Оккупация: советские граждане между нацистами и большевиками. 1941-1944» пишет: «...В каждом райцентре Калининской, Курской, Орловской, Смоленской областей добровольно приходило на регистрацию в немецких комендатурах в среднем от 80 до 150 коммунистов, большинство из которых до войны работало на ответственных должностях. Около 70 % из них в период оккупации добровольно работало на немцев. В этом отношении показательны данные по Суражскому району Орловской области на 1 января 1943 года».
   Не буду приводить эту статистику, поскольку на ней я обжегся, когда использовал ее в своем повествовании о разгроме послевоенной суражской банды Козина. Впечатление достоверности приведенных данных создавали ссылки на госархив Брянской области, где автор работал с документами.
   Между тем статистика Ермолова, в чем я недавно убедился, листая те же самые архивные страницы, была выстроена на сомнительном источнике, каким являлись полицейские списки коммунистов: один – по Суражу, другой – по сельским станам Суражского района, без ссылки в своей книге на это обстоятельство.

   Статистика, которую сформировал Ермолов, обращаясь к полицейским спискам начала 1943 года, не могла быть объективной. За ее пределами остались коммунисты, зарегистрированные в немецкой комендатуре в начале оккупации и уничтоженные затем в 1942 году. Известны две массовые акции оккупантов против коммунистов. В пригородном лесу у Новой Кисловки 3 апреля была расстреляна одна группа коммунистов (точное число казненных неизвестно). Осенью семьдесят бывших членов ВКП (б) из того же списка комендатуры были арестованы и под конвоем переправлены в Гомельский лагерь смерти на территории кирпичного завода, превращенного в крематорий с четырьмя печами.
   Явно стремление Ермолова подогнать свою статистику под ранее заявленный им тезис о том, что большинство коммунистов, добровольно явившихся к немецкому коменданту, до войны работало на ответственных должностях. Чуть увеличил число председателей колхозов, чтобы оно хотя бы на единицу превзошло количество рабочих местной бумажно-картонной фабрики, подправил цифру с председателями сельсоветов... Реальное же большинство в списках коммунистов полицейских учетов, чем оперировал Ермолов, составили рабочие, колхозники, домохозяйки, железнодорожники.
   Надо знать: в 1940 году в Суражском районе насчитывалось 106 колхозов. В
Нивном, например, разместилось сразу пять колхозов, в Кулагах функционировали шесть колхозов. Тринадцать бывших председателей суражских колхозов, которые не смогли эвакуироваться, были в основном людьми возрастными, не попавшими под дополнительную мобилизацию с 10 августа 1941 года, когда призывать в РККА стали людей даже 1890 года рождения.
И все ли люди в полицейских списках действительно были коммунистами? Так, под номером 27 в списке по Суражу указан Макаров Михаил Макарович, который до войны, как записано, якобы занимал должность начальника тюрьмы. Он же в годы массовых политических репрессий являлся начальником колонии для детей «врагов народа» и после бунта там был исключен из партии, перед войной отбывал наказание в лагерях ГУЛАГа.
   В каждой группе войск и в каждой армии, военные коменданты почти каждой оккупированной территории–обер-лейтенант Пауль Кригер непосредственно в Сураже – с учетом обстановки и особенностей местности только усиливали требования к гражданскому населению и дописывали новые поводы для применения расстрела. Уже скоро при нарушении «нового порядка» немецкие и французские каратели не утруждали себя поиском конкретных виновников, а замещали его массовой казнью партизанских семей или семей сельских старост по принципу коллективной ответственности. Иногда в планы карательных операций против вооруженных соединений народных мстителей включались мероприятия с истреблением мирного населения лесных деревень или деревень у кромки леса.

   С первого до последнего дня фашистского нашествия суражане страдали под игом кровавого режима. За два дня до освобождения трагедия произошла в суражской Дубровке. Отступавшие немецкие части подвергли село полному разграблению. Старики дети, женщины заранее укрылись в урочище Военная Канава, название которому дал не до конца выкопанный в августе 1941 года противотанковый ров. Но каратели нашли их и здесь, расстреляли сорок одного человека, трехлетнюю Раю Власенко убили ударом штыка.
Рассказ о фашистском оккупационном режиме должен помочь читателю сформировать представление об условиях работы Суражского подполья. Когда даже один несанкционированный немецким комендантом шаг за пределы Суража был сопряжен со смертельным риском и равнозначен подвигу, если знать, что за груз, какую разведывательную информацию подпольщики передавали в лес или какие задания получали там.


П Р Е Д З И М Ь Е

   В воспоминаниях о детстве в Нивном времени фашистской оккупации и гибели своей матери, отважной партизанской связной Клавдии Жигальской, доктор физико-математических наук Геннадий Жигальский написал о слаженной работе подпольщиков Суражского района. Не скрыл сожаления: «Только до сих пор остается загадкой, кто конкретно организовывал все действия Суражских подпольщиков. Конкретное имя этого героя нам не известно».

   Этим героем не то, чтобы мог оказаться, но в силу всех партийных решений свыше просто обязан был стать первый секретарь Суражского райкома Руленков. Напротив, он покинет свой район в начале фашистского нашествия. Вернется сюда после освобождения суражской земли и займет прежнее место в партийном аппарате, взяв на себя роль ревностного гонителя памяти о подпольщиках, погибших в страшных мучениях. Руленков будет резко обрывать любые предложения и просьбы прервать молчание в истории с подпольщиками своим категоричным доводом: «В Сураже во время оккупации не было никакой возможности для организации подполья».
   Даже уйдя на отдых в статусе персонального пенсионера союзного значения, Руленков останется по-прежнему воинствующим отрицателем подполья с обращением к собственному авторитету и другим средствам своего влияния на жизнь района.

В этом ему невольно помогала историческая ситуация, когда после декабря 1947 года в настенных календарях одной красной датой стало меньше. О Дне Победы в Великой Отечественной войне в Советском Союзе напоминал лишь салют в Москве, Ленинграде и других городах, указываемых в приказе министра обороны. Все изменилось после отстранения Хрущева от руководства СССР. 9 мая 1965 года стал вновь нерабочим днем, а сам праздник отмечался с невидимым прежде размахом, вниманием к бывшим фронтовикам и партизанам.
   Для местного населения год 20-летнего юбилея Победы над фашистской Германией останется памятным и другим обстоятельством. Тогда на карте страны вновь появится Суражский район, упраздненный в 1963 году в результате очередной авантюры Хрущева, на этот раз – с административным переустройством территорий в СССР.

   Возобновятся выпуски Суражской районной газеты, которая прежнее название «Маяк коммуны» сменит на «Восход». Появилась надежда на то, что под новым флагом газета может сказать во весь голос о наболевшем.
   И однажды произойдет кратковременное отступление от правил затянувшейся игры в молчанку. Начало ему даст редакционная подборка материалов без указания авторов в конце декабря 1965 года. Первая публикация «Память о них будет вечна» предлагала «в новогоднюю ночь за праздничным столом вспомнить о тех, кто перенес тяжелые испытания всенародной войны, кто пролил кровь или сложил свои головы за наше счастье». Газета напоминала, что «все мы в большом долгу перед памятью героев» и призывала «именно сейчас принять все меры к тому, чтобы наглядно, ощутимо увековечить героические страницы истории родного края».
   
   Эти строки, как должно было показаться, предваряли другую корреспонденцию, настраивали читателя подготовиться к появлению крамольной для официального Суража теме, вынесенной в заголовок «Антифашистское комсомольское подполье было в Сураже». Текст – небольшой: «Суражане хорошо помнят то время, когда фашисты творили зверства в Суражском районе. Много погибло в то время наших земляков. Среди погибших была и группа комсомольцев, которых немецко-фашистские захватчики расстреляли в лесу, за Первомайским мостом. Сейчас приоткрывается эта страница истории. Установлено, что в нашем городе было антифашистское комсомольское подполье. Редакция газеты «Восход» обращается ко всем, кто знает об этих героях-комсомольцах, с просьбой: пишите нам в газету о них. Кто были эти люди, как они боролись и как погибли? Может быть, у кого-либо сохранились документы о подпольщиках или фотографии – присылайте их в редакцию. Газета будет публиковать материалы о юных героях Суража».

   До марта наступившего 1966 года будет опубликовано немало воспоминаний бывших подпольщиков и родственников погибших героев. Период такой активности читателей «Восхода», применимо к названию газеты, можно назвать зыбким рассветом, потому что затем рассказы о подполье исчезнут с ее страниц.
В августе-сентябре под заголовком «В тылу врага» будут напечатаны воспоминания Федоса Корчевского, представленного читателям газеты в качестве бывшего начальника агентурной разведки Мглинского партизанского отряда. По данным из наградного листа автора – лишь помощника начальника разведки. Руководители разведки и агентурной разведки отряда на тот момент будут еще живы. В череде мглинских материалов Корчевского в суражской газете в большей мере удивляло полное отсутствие каких-либо эпизодов, связанных с сопротивлением врагу на суражской земле.

    Завершится 1966 год       для  «Восхода» публикацией мемуаров Руленкова «Дорогами труда и борьбы» в четырех номерах: газета тем самым будто признает свое поражение в борьбе, смело начатой за год до этого, против преднамеренных утаек и недомолвок о судьбах подполья.

   В октябре 1974 года в Сураже появится выездная комиссия Брянского обкома КПСС. Ее работу подчинит себе вопрос о существовании здесь подполья в годы Великой Отечественной войны. Но и перед этой комиссией Руленков не изменит себе: «В Суражском районе не удалось организовать подпольную борьбу с врагом». Комиссия не согласится с Руленковым, и ее итоговая справка завершится положительным заключением.

   Рассказывают, со ссылкой на воспоминания Анастаса Микояна, что 30 мая 1942 года на заседании Государственного комитета обороны Лаврентий Берия предложил централизованный штаб по управлению партизанским движением подчинить НКВД СССР. Сталин жестко прервал докладчика: «Руководить этим движением, этой борьбой должна и будет партия».
   Между тем именно НКВД был реальным организатором подпольного фронта в тылу врага и уже имел боевой опыт этой работы. Репрессивно-карательный механизм фашистской Германии не был готов к тому, что ей будут противостоять люди с навыками конспиративной, разведывательной и диверсионной работы. Обнаруженные при вторжении в полтавский город Лубны совершенно секретные документы НКВД о структуре, численности и задачах подпольной агентурной группы были срочно разосланы руководителем Тайной полевой полиции на Восточном фронте с комментарием всем группам армий вермахта.

   В Сураже еще до немецкой оккупации по всем правилам ведомства Лаврентия Берии также были созданы две разведывательные резидентуры. Одна из них имела межтерриториальный характер, закреплялась за объектом, что представляла собой железная дорога Орша-Унеча.
Железнодорожная ветка со станцией Сураж была выстроена в тридцатые годы прошлого столетия и имела стратегическое значение как наикратчайший путь для доставки угля из Донбасса в Ленинград. При оккупации эта дорога также существенно сокращала время переброски немецких резервов через белорусскую Оршу под Харьков в 1942 году, а через год – под Курск и Орел.

   Резидентом на участке Унеча-Кричев стала комсомолка Екатерина Панус. Перед войной она окончила Суражское педагогическое училище. Ее успехи в освоении немецкого языка были замечены НКВД. По рекомендации начальника межрайонного отдела Дмитрия Емлютина девушка прошла обучение на курсах особого назначения, где помимо всего приобрела навыки шифровальщицы и радистки. По воспоминаниям младшего брата Сергея, свой выезд Катя объяснила семье необходимостью пройти медицинское обследование за пределами Суража.
   Екатерина Панус под оперативным псевдонимом «Орлица» в первое время оккупации находилась, как говорили тогда в разведке, на «глубоком оседании» или в «спящем» режиме. Эта резидентура не была связана с Суражским подпольным райкомом партии и спецотрядами НКВД в тылу германских войск. Она поддерживала связь с Особой группой центрального аппарата НКВД майора госбезопасности Павла Судоплатова для разведывательных донесений и получения новых заданий. «Орлица» строго следовала жесткому правилу держаться на расстоянии от местных патриотически настроенных групп и не раскрываться перед ними во избежание провалов. Москва настраивалась на «рельсовую войну» во вражеском тылу, где агентурная группа Екатерины Панус должна была сыграть важную роль в секторе своей ответственности.

   Появление другого резидента было результатом совместной работы Орловского обкома ВКП(б) и НКВД СССР. Неоценимой в этом сотрудничестве оказалась роль Ивана Алексеевича Хрипунова. С 1914 года он как командир взвода полковой разведки на фронтах Первой мировой войны осваивал премудрости этого опасного ремесла, за два года кайзеровского плена постиг все тонкости немецкого языка. В 1939 году был переведен в Орловский обком ВКП (б), к концу того же года утвержден секретарем по пропаганде и агитации, с началом войны на него была возложена ответственность за формирование партизанских отрядов и мест дислокации лесных баз, подготовку и переброску через линию фронта диверсионных групп.
С тем, чтобы Орловский обком партии мог постоянно осуществлять постоянную связь с этой лесной армией через подпольные комитеты партии, Хрипунов, имея хорошее представление об особенностях нелегальной работы, в каждом райцентре заранее подбирал резидента. Начальник местного отдела НКВД представлял Хрипунову несколько кандидатов для собеседования, но сам при таких разговорах не присутствовал и не знал, на ком орловский представитель остановил свой выбор. Паролем служили не кодовые фразы, а индивидуальные для каждого случая обстоятельства, которые при итоговом инструктаже Хрипунова своим диковинным видом или появлением должны были невольно остаться в памяти будущего резидента.

   Иллюстрацию такого метода привел в воспоминаниях о своем отце орловский историк-краевед Вадим Иванович Хрипунов. Случалось так, что Хрипунов-старший, намереваясь спрятать в сейфе партбилет очередного новобранца подпольного фронта, открывал металлическую дверь, а из-за нее наружу вдруг выпрыгивал котенок. Уже в тылу врага связной, заранее посвященный Хрипуновым в детали вербовки резидента, в начале встречи с подпольщиком заговаривал о сейфе с сюрпризом. Если собеседник не мог продолжить рассказ, то посланцу Большой земли следовало срочно покинуть место, судя по всему, уже проваленной явки с заменой немцами ее хозяина.
   Это была причудливая, но полезная для дела самодеятельность Ивана Алексеевича. В центральном аппарате НКВД ей не препятствовали. Впечатляли результаты организаторской работы ветерана русской разведки еще царского времени.

   В Сураже резидент, подобранный Хрипуновым, действовал с первого дня немецкой оккупации. Им стал Михаил Макарович Макаров, бывший начальник трудовой колонии НКВД для несовершеннолетних, ликвидированной после бунта подростков из семей «врагов народа». В досрочном освобождении Макарова свою роль сыграл не указ Президиума Верховного Совета от 12 июля 1941 года, как об этом пишут Михаил Лежнев и Сергей Стешец в краеведческом издании «Земля Суражская». Макаров не попадал в категории подлежавших освобождению осужденных. Его освободили от наказания досрочно из-за резкой потребности в сотрудниках органов безопасности для разведывательно-агентурной и диверсионной деятельности за линией фронта. Сам факт пребывания в исправительно-трудовых лагерях мог показаться немецким оккупационным властям убедительнее любой легенды подпольщика о его преследовании со стороны «коммунистического режима».

Когда Макаров появился в Сураже, у того на руках было предписание УНКВД по Орловской области на имя начальника межрайонного отдела НКВД Емлютина использовать предъявителя сего документа на подпольной работе. Предписание на обратной стороне было завизировано подписью Хрипунова без расшифровки его фамилии и должности, что могло означать – в обкоме партии Макарова уже наделили секретными полномочиями.
Бывшему начальнику колонии исполнилось сорок четыре года. Оперативный псевдоним «Старик» в большей мере выделял в характере Макарова природную склонность к зрелым и обстоятельным решениям, осторожным словам и поступкам.
Уже на первом собрании местных жителей представитель немецкого коменданта сказал о возвращении улицам Суража их дореволюционных названий. Так, улица имени Ленина вновь стала именоваться Красной. Как рассказывают, именно Макаров громко съязвил тогда над нерасторопностью оккупационной власти: хрен, мол, редьки не слаще. Суражане посмеялись и на том же собрании избрали Макарова старостой главной городской улицы, за которой в обиходе осталось прежнее название «Ленинка». Уже скоро Михаил Макарович, по факту, стал посредником между населением и управой Суража, отравленной собственным ядом ненависти к советской власти.

   Суражские резиденты, не имея контактов для передачи разведывательной информации, Панус – со Вторым отделом центрального аппарата НКВД, Макаров – с Четвертым отделом УНКВД по Орловской области и секретарем обкома Хрипуновым при полном отсутствии связи с несостоявшимися партизанскими отрядами Руленкова, не занимались вплотную созданием собственной агентурной сети. Сентябрь-октябрь первого военного года они посвятили собственному внедрению во вражеские структуры управления и хозяйственной жизни.
«Орлица» в поиске прямого выхода на объект разведывательного интереса использовала возможности бывшего преподавателя немецкого языка педучилища Михаила Троцкого. Тот с приходом оккупантов стал начальником паспортного стола и помог своей способной ученице с устройством переводчицей в железнодорожную комендатуру на станции Сураж.
«Старик» был принят старшим скотником на Суражскую скотобазу, место, где от населения можно было постоянно подпитываться сведениями о дислокации немецких подразделений и полиции по всему району и там же легко устраивать встречи со связными партизанских отрядов в случае их появления вблизи Суража.

   Но и до того момента, когда лес начнет оказывать влияние на жизнь Суража, до середины декабря 1941 года, скрытое сопротивление немецкой оккупации уже смело заявляло о себе.
   В одной из публикаций газеты «Восход» начала 1966 года, времени
«зыбкого рассвета», автор, используя творческий псевдоним «Николай Вязицкий», под заголовком «Они погибли за Cоветскую власть» приводит рассказ Николая Ефимовича Гладченко как одного из оставшихся в живых участников суражского антифашистского подполья. По словам Гладченко, подпольщики «располагали листовками, призывающими к борьбе с немецко-фашистскими оккупантами, совершали диверсии на железной дороге, собирали сведения о немцах и передавали их партизанам».

   Подпольем якобы руководили коммунисты. «Некоторые из них, – говорит Гладченко, – были коммунистами до войны, другие были приняты в партию подпольной партийной организацией. Одни оставлены в Сураже райкомом партии, а некоторые не успели эвакуироваться по разным обстоятельствам. Среди них – Николай Васильевич Хильков, Гурий Григорьевич Мехедов, Алексей Иванович Завьялов (до войны он был исключен из партии, но подпольем вновь принят), Кондратенко и некоторые другие. Особым отделом подполья руководил Алексей Иванович Завьялов. Главной задачей отдела было привлечение в подполье новых членов и борьба с провокаторами».
   Это, по словам Гладченко, была старшая группа: «Организатором её, – продолжает рассказчик, – был Николай Васильевич Хильков... Под руководством этой группы работали комсомольцы Николай Гладченко, Василий Дединский, Павел Гладченко». Автор публикации, со слов Николая Ефимовича Гладченко, перечисляет и других подпольщиков. Это были имена патриотов, казненных фашистами в сентябре 1943 года.

   Газета вроде как пытается прояснить ситуацию с подпольем, но встречей с Гладченко ее основательно запутывает. Бывший первый секретарь Суражского райкома партии Руленков в докладной записке в Орловский обком ВКП(б) от 24 апреля 1942 года указывал на то, что перед своим уходом, скорее, бегством, за пределы территории своей партийной ответственности подпольный райком партии утвердил подпольную партийную организацию Суражского района в составе районного агента Уполнаркомзага СССР Бабакова Павла Тимофеевича, избача села Кромово Бабакова Ивана и председателя Струженского сельсовета Автушенко Григория. Временным местонахождением им были установлены «ближайшие деревни Белоруссии, где их не знают». Судя по всему, за подпольную партийную организацию были выданы струженские коммунисты, кто еще раньше вернулся домой из Малинников, но дальше своей деревни не пошел и уже скоро обрек себя на мучительную смерть от немцев.

   Подпольная партийная организация в Сураже, о которой рассказал автору газетной публикации Николай Ефимович Гладченко, никоим образом не могла быть связанной с подпольным райкомом партии Руленкова. Более того, есть большие сомнения в ее реальном существовании. В той же докладной записке Руленков отзывается о Николае Васильевиче Хилькове как о дезертире, который ушел из Малинников в Сураж и, уклонившись от выполнения партизанского задания, в лес не вернулся. Другой «подпольщик» Алексей Ефремович Кондратенко, секретарь исполкома райсовета, незадолго до оккупации выехал в автомашине с заместителем секретаря Орловского обкома партии по кадрам Бредихиным в Орел, через несколько дней вновь оказался в Сураже и, по словам Руленкова, зарегистрировался в немецкой комендатуре. Кондратенко мог бы прояснить трагическую судьбу Ильи Петровича Бредихина и указать предполагаемое места его расстрела фашистами 18 августа 1941 года после внезапного прорыва к Стародубу немецких войск.

   Как рассказал Гладченко корреспонденту газеты «Восход», коммунисты-подпольщики вывели из строя механическую мельницу. В архивных материалах о суражских патриотах между тем ничего не говорится об этой диверсии. Поднялась бы рука у кого-либо из Гладченко на механическую мельницу, с которой они во главе со своим отцом Ефимом Ефремовичем кормились сами? Краевед Михаил Мехедов в своей книге «Отчий край Суражский» дает нелицеприятную оценку отношениям этой семьи с оккупационной властью.
Суражская мельница между тем действительно могла на время прекращать свою работу сразу после взрыва на расположенной неподалеку электростанции. Но эта акция, как станет известно, станет делом рук юных героев подпольного сопротивления.

   В оккупированном Сураже каждый дом был уязвим перед новой властью, но все-таки являлся единственным убежищем, где можно было почувствовать себя относительно спокойно под защитой родных стен и семейной иконы. Молодые люди продолжали жить по законам своего природного естества и остро нуждались в общении между собой, ко всему прочему насыщенном адреналином от опасных тем в разговорах о немецкой оккупации. С началом ее в городке обозначились три места для встреч.
   Главным обстоятельством в образовании подобных сообществ являлось не уличное братство, что было присуще детской поре. В каждом случае действовали разные причины и силы взаимного притяжения.

   Близким и дальним родством были связаны те, кто собирался в доме у Ольги Кохан, в девичестве Пискуновой. После свадьбы ее молодой муж Георгий на три года был призван в морскую пехоту Балтийского флота. До возвращения домой ему оставалось полгода, когда началась война. Ольга из дома мужа вернулась к своему овдовевшему отцу Анисиму Акумовичу Пискунову, чтобы присматривать за ним. Два дома, Пискуновых и Коханов, находились практически напротив друг друга, через Ленинку, в самом ее начале у железной дороги. Но дом Пискуновых  располагался в глубине участка, и тем самым, будучи скрытым от глаз любопытных, являлся удобной территорией для оживленных бесед. Сюда часто приходила Лида Кохан, семнадцатилетняя школьница, сестра мужа Ольги. Желательными гостями были Вера Мехедова, двоюродная сестра Георгия, и двоюродный брат балтийского морского пехотинца Костя Станкевич. Не упускали возможности провести время здесь Анна Кохан, девушка девятнадцати лет, и семнадцатилетний Михаил Кохан. Девятиклассницу Надю Подколодную из соседнего дома и ее одноклассницу Зою Коржукову также привлекали встречи в доме Ольги.

   Костя Станкевич одновременно верховодил в другой молодежной группе.
Она образовалась в ходе совместной работы на  строительстве картофелехранилища. Назначенный немцами архитектором города Дмитрий Малюченко, идейный противник советской власти, за что до войны был осужден к лагерному сроку, жестко требовал соблюдения трудового режима на стройке. Общение все чаще переносилось в дом Кости на Монастырской улице (довоенной улице Фрунзе). Краевед Сергей Стешец в составе группы Константина Станкевича называет Ворониных – Бориса и Анатолия, Николая Пастухова, Анатолия Полуботко и Семена Доморослого.
   Эти две молодежные группы включатся в подпольную борьбу с весны 1942 года, когда будет установлена постоянная связь с партизанским отрядом «Неустрашимый» Александра Еремина через связного Ефима Белого.

   В Сураже к этому времени уже сформируется комсомольская подпольная организация, которая с сентября 1941 года будет наносить реальный урон врагу.
   От железной дороги главная улица городка, минуя центр, не так скоро, но выводит к любимому месту отдыха суражан в зелени деревьев со спуском к речной сини Ипути. Рассказывают, что название этой территории было унаследовано от шляхтича Вязицкого. Знатный поляк после захвата Речью Посполитой русских окраинных земель разбил здесь свою усадьбу. История смела с этой земли панский двор. Но живописный район, куда, расширяясь, зашел одноэтажный Сураж, продолжил именоваться Вязицким.

   За три года до начала войны из Дальнего Востока в родительский дом на Вязицком вернулась Наталья Шубабко с двумя детьми. Старшему сыну Владлену, c именем, производным от имени вождя мирового пролетариата Владимира Ленина, было четырнадцать лет. Эдику, сыну от второго брака, – год и четыре месяца.
   Прошлая жизнь Натальи Михайловны описана краеведом Михаилом Лежневым в «Сороковых роковых» со ссылкой на воспоминания ее племянницы Азы Знаменской (Ржавской) и Светланы Агеенко, бывшей одноклассницы Владлена.

   Согласно книжной версии, после средней школы Наталья Михайловна окончила Киевский медицинский институт. Попросила направить ее на Дальний Восток. Свою роль сыграл призыв комсомолки Хетагуровой к молодым женщинам массово выехать туда для строительства новых городов и участия в налаживании в них повседневной жизни. В Дальневосточном крае Наталья Михайловна работала врачом-терапевтом и, как пишется в краеведческом повествовании, «там нашла своё счастье. Полюбила молодого красавца полковника Станислава Войткевича, поляка по происхождению, вышла за него замуж. В 1935 году в Москву вызвали активисток – жён военных, в их числе оказалась и мать Владика, жена полковника. За активное участие в общественной деятельности в воинской части  была награждена именными золотыми часами и книгой с автографом Калинина».
   Продолжаем читать: «В 1937 году счастливая жизнь Натальи Михайловны и её обожаемого мужа и сына пошла наперекосяк – арестовали любимого человека. Супруга и отца судили по одному делу с маршалом Блюхером и расстреляли. Чтобы спасти сына, вышла замуж за нелюбимого Шумилова, в надежде укрыться за его фамилией. Мучения не уменьшились, ещё больше обострились, она бросила всё и вся, и с детьми вернулась на свою родину».

   Книжная история, к сожалению, не во всем близка к реальным событиям и последовательности, с которой они происходили. Подобное суждение возникает после просмотра анкеты и автобиографии Натальи Михайловны с собственноручными записями. Документы хранятся в Государственном архиве Брянской области в довоенных личных делах, составленных отделом здравоохранения Суражского райисполкома при приеме на работу медицинских специалистов.

   Наташа окончила трудовую школу второй ступени, что предполагала девятилетнее обучение (10-й класс в школах СССР введен в 1932 году), поздно для своего возраста – в 1920 году. Обучение в школе она прерывала, чтобы прокормить семью из девяти человек. С 1917 года трудилась переписчицей-машинисткой в ЧК, военкомате, местном Упродкоме.
В Киевский медицинский институт она могла поступить после его реорганизации в результате нескольких слияний и преобразований учебного заведения с открытием здесь в 1922 году медицинского факультета.

   На втором курсе Наталья Михайловна вышла замуж за поляка Станислава Войткевича, политработника Украинского военного округа (в 1935 году произойдет разделение на Киевский и Харьковский военные округа). На тот момент Войткевич не мог быть полковником, поскольку в 1919 году еще числился рядовым РККА. В 1925 году родился Владлен. В размещенном в книге Михаила Лежнева «Суражское подполье» списке казненных подпольщиков и партизанских связных местом рождения Владлена будет указан военный городок Дальневосточного края. Реально же Наталья Михайловна в это время еще не окончит обучение в Киеве, а сам Дальневосточный край как новая административно-территориальная единица РСФСР будет образован лишь через год после рождения сына.

   В 1928 году профессиональный путь молодая выпускница начинает с железнодорожной больницы Киева. Через год семья переезжает в село Бараши, центр одноимённого района на Волыни, к новому месту службы Станислава Войткевича. Стрелковая дивизия вошла в состав Новоград-Волынского укрепрайона, части так называемой зарубежными недругами «Линии Сталина» – она протянулась вдоль новой государственной границы в пользу Польши после неудачного похода Красной Армии на Варшаву.
   Наталья Михайловна проработала три года врачом-терапевтом в больнице украинского села, где поляки и немцы составляли изрядную долю местного населения, затем вернулась в Киев.

   События 1936 года связаны с резкими поворотами в судьбе семьи Войткевич. Родители развелись, истинные причины тому остались неизвестными. В середине того же года Наталья Михайловна с сыном переезжает в Хабаровск. Здесь размещалось управление Особой Дальневосточной армии, куда второй супруг в звании полковника получил назначение.
   Служебное положение перспективного офицера было достаточно высоким. Только это обстоятельство могло позволить Наталье Михайловне сразу после переезда поселиться в только что построенном пятиэтажном Доме командиров особого Краснознаменного Дальневосточного Военного округа, возглавить поликлинику Российского общества Красного Креста, стать председателем профсоюзного комитета, месткома, в структуре городских органов здравоохранения. В декабре 1936 года она в составе делегации от Дальнего Востока участвовала в работе Всесоюзного совещания жен комначсостава РККА, восторженно приветствовала выступление Сталина, общалась с легендарными маршалами СССР. И действительно в  награду за общественную работу получит  золотые часы и книгу  с автографом «Всесоюзного старосты».
   Версия М.Лежнева и А.Знаменской (Ржавской) о влиянии Хетагуровой на переезд Натальи Михайловны из Киева на Дальний Восток выглядит неправдоподобной. В декабре 1936 года обе женщины были равноправными участницами совещания командирских жен в Москве от Дальнего Востока. Свое обращение к комсомолкам с призывом приезжать в далекий край у Тихого океана Хетагурова опубликует через месяц после встречи с Натальей Михайловной.

   Путаница с географией места обретения Натальей Михайловной
«семейного счастья» – где Киев, а где Дальний Восток – повлекла за собой не только неверную оценку в ее судьбе роли Хетагуровой, но и явные неувязки в изложении трагической судьбы политработника Станислава Войткевича.
   Его действительно арестуют в 1937 году, но не Дальнем Востоке, а на территории Киевского военного округа, который он не покидал с начала службы и оставался здесь в период жесткой «чистки» командно-начальствующего состава РККА.
   По делу антисоветской троцкистской военной организации, известному также как дело о военно-фашистском заговоре, в ночь на 12 июня будут расстреляны бывший 1-й заместитель наркома обороны СССР Тухачевский, командующий войсками Киевского военного округа Якир, командующий войсками Белорусского военного округа Уборевич, пять других военачальников. К началу июля в Киевском военном округе будут арестованы и позже приговорены к высшей мере наказания заместитель командующего, начальник политуправления и его заместитель, начальник штаба и его заместитель. Репрессии по этому делу затронут 980 командиров и политработников. Станислав Войткевич окажется одним из них: его арестуют 15 ноября 1937 года.

   Он объективно не мог проходить по одному делу с Блюхером.
Дальневосточный командарм будет арестован в конце октября 1938 года за «шпионаж в пользу Японии» и уже в начале ноября производство по делу будет прекращено, если верить официальному заключению, по причине естественной смерти обвиняемого в ходе следствия.
   Станислава Войткевича расстреляют 5 января 1938 года. Наталья Михайловна к этому времени уже больше года будет жить в Хабаровске и в новом замужестве родит второго сына. Видимо, опасения молодого полковника за свою военную карьеру из-за того, что первый муж Натальи Михайловны оказался «врагом народа», разрушили ее новую семью. Женщина с сыновьями вернулась в родной город на Ипути.

   После нападения фашистской Германии на СССР семья Натальи Михайловны готова была отправиться в эвакуацию в любой момент, но по Суражу продолжали тянуться подразделения 13-ой армии, пробивавшейся через немецкие котлы на белорусских дорогах. Местная амбулатория, руководимая Натальей Михайловной, днем и ночью оказывала помощь раненным.

   Когда в начале войны в Сураже закрылся Дом пионеров, ребята из радиокружка, три года существовавшего при нем, переместились в дом на Вязицком. Владлен Войткевич, к которому все обращались обычно как к Владику, обладал чертами лидера, отличался глубокими разносторонними знаниями, а завидный уровень технических навыков позволял ему вести занятия среди начинающих суражских радиолюбителей. В кружке занимались также его одноклассники, которые накануне войны перешли в выпускной класс, – Наталья Бердникова, Леонид Малюченко, Игорь Ошман. От шестнадцати до восемнадцати лет было Нине Мехедовой, Зине Кошечко, Александре Павлюченко, Глафире Мышакиной. Юным кружковцам Дмитрию Яхимовичу и Елене Кохан исполнилось всего пятнадцать лет.
   Близкий к дому на Вязицком городской речной пляж был неплохим дополнением встреч первого военного лета.


Снимок из открытых источников: на въезде в оккупированный  Сураж.