Потерявшие крылья

Пролог

Отшельник летел над прекрасным хрустальным городом. Солнце играло чудными бликами. На куполах башен и шпилей рассыпались разноцветные искры, отражаясь в гранёных стенах и колоннах зданий. Воздух звенел, будто сам стал музыкой. Над коричневыми крышами парили лёгкие создания с развевающимися золотистыми волосами. Их смех звенел, как стекло.

— Иди к нам! — звали его.

И смеялись так легко, будто само их существование — радость и счастье. Он улыбнулся и помахал рукой в ответ. Но улыбка получилась слегка натянутой. Где-то в глубине он чувствовал — это сияние уже не зовёт его, как прежде.
Двигаясь всё дальше от центра, Отшельник краем глаза заметил: где-то в глубине света дрогнула тень. Он ощутил, как лёгкость полёта вдруг сменилась странной тяжестью, будто невидимая рука удержала его. Воздух стал вязким, как мёд, а блеск чуть мутным, словно над пламенем. Ему показалось, даже дыхание стало тяжелее, будто само окружение противился движению. Сердце забилось чаще. Но он полетел дальше. Не потому что хотел, а потому что так нужно, и даже важно.
Город остался позади. Потянулись зелёные луга с голубой лентой реки. Мир затих. Так бывает перед грозой. Он не любил это чувство — тишину, которая будто ждёт чего-то. В такие мгновения всегда хотелось говорить, лишь бы не слушать собственные мысли. Но говорить сейчас не с кем, а петь не стоило: можно сбить дыхание и упасть.

На горизонте появилась тёмная полоска. Через несколько мгновений она выросла, затмив собой полнеба. Оттого свет стал уже не таким ярким и лёгким. Зелень сменилась чёрной каменистой равниной, а за ней поднимались мрачные, безжизненные горы. Он по-прежнему находил восходящие потоки, которые позволяли ему парить, не тратя сил.

Внезапно Отшельник насторожился: откуда-то снизу поднималось едва слышное гудение, похожее на далёкий ропот. Опять проснулся Вулкан. Он был небольшой и особого вреда никогда не приносил, если держаться на расстоянии. Но сегодня в этом гуле ощущалось что-то иное — будто земля ворчала не от жара, а от обиды.
Как старый курильщик, Вулкан выдохнул вверх клубы пепла. Потоки лавы озарили склоны багровым светом, воздух пропитался гарью. Отшельник резко взмыл вверх и сделал крутой вираж, уходя в сторону, опасаясь обжечься раскалённым воздухом. Сернистый дым едва не задушил его. В груди жгло, и он впервые почувствовал — крылья устают. Он закашлялся и поднялся выше, чтобы отдышаться. Внизу камни, срываясь, катились по склону и звенели, как ржавые колокола. Он сделал несколько виражей и со свистом нырнул в узкую расщелину родной пещеры. Последний порыв дался с трудом. На миг показалось, что крылья стали тяжелее, чем прежде.
— Старею… — шепнул Отшельник, хотя сам не знал, что значит возраст для таких, как он. Огляделся и подумал: «Дома». Сложив крылья, растянулся на подстилке из прелой соломы. Воздух здесь был теплый, но тяжёлый и сырой. Отшельник закрыл глаза и вдруг ощутил, как тишина пульсирует, будто живое существо. Какое странное чувство. Впервые ему показалось, что слово «дом» в его голове звучит не как утешение, а как тихое и ещё неясное беспокойство. Он на мгновение приоткрыл глаза. В темноте показалось, что стены дышат вместе с ним. Или, может быть, только эхом возвращают его собственное дыхание.

1

Пробуждение, как всегда, далось с трудом. Как будто возвращался из другого мира. Иногда ему казалось, что сон — единственное место, где можно не слышать людей.
За стеной ругались соседи. Сверху кто-то методично отбивал ритм молотком, будто пытался вбить гвоздь в головы жильцов. Начинался обычный день.
Оратор с кряхтеньем поднялся и пошаркал сразу на кухню. Опыт подсказывал: ванная, скорее всего, занята, и ополоснуть лицо можно только там. Проходя мимо, он все же дернул ручку двери. Защелка внутри звякнула. И мужской голос пробасил:
— Занято! Мать твою!

Кто бы сомневался.

На грязной коммунальной кухне царила привычная до оскомины картина.
На натянутых верёвках болталось застиранное бельё. Над плитой клубился пар, в котором смешались запахи квашеной капусты, жареной рыбы и чего-то подозрительного, что опознанию не поддавалось. Воздух стоял густой и тяжелый, будто здесь явно не хватало неба.

За столом отпрыск слесаря Кузькина мучился над комковатой, пригоревшей манной кашей. Его пышнотелая мамаша, взгромоздившись на стол, мыла ноги прямо в раковине. При этом вода то и дело хлестала на пол. В метре от стола громко препирались кондукторша Зоя, похожая на корабельную швабру, и актриса Плюхина — голова в бигуди, на лице сине-зелёная маска, делающая её похожей на разлагающийся труп.

Никто не обратил внимания на оратора. Будто его и не существовало вовсе. И по правде сказать, это его устраивало.

«О боже! — подумал он. — Ты задумал женщину как венец живой природы, чтобы мужчина защитил этот хрупкий, наполняющий своим благоуханием...»
Конечно, сказать всё это вслух он никогда бы не решился. Но и мысленный монолог закончить не успел.

Кондукторша Зоя, закалённая боями в переполненных трамваях, перешла к решительным действиям: смачно влепила в лицо актрисе Плюхиной тарелку с гнусной кашей, экспроприированной у Кузькина младшего. Тот немедленно взвыл — не из-за каши, а потому, что отобрали своё, кровное. Обидно же! Мамаша Кузькина взревела и кинулась на помощь сыну, но поскользнулась и рухнула всем телом — ста тридцатью пятью килограммами. От встряски с диким грохотом сорвалась полка разнокалиберной посуды, вызвав чей-то визг, и всё смешалось — голоса, стук, вопли, звон.
Оратор, ненавидевший скандалы, смотрел на всё это без злости и только печально вздохнул. Ему всегда казалось, что шум стирает лица людей, и никто уже не различим: ни Зоя, ни Плюхина, ни он сам. Неслышно выскользнул из кухни и отправился на службу неумытым и голодным.

2
Автобусной остановки на месте не оказалось. Раньше тут в это время бывало полно народу. И граждане просто штурмом брали автобусы, которые не могли вместить всех желающих за раз. А сейчас вместо неё на тонких распорках покачивался шестивесельный баркас с загорелыми гребцами. Они тянули и толкали весла, будто действительно гребли по воде. Да с таким энтузиазмом, что Оратор невольно загляделся на их слаженную работу. Присмотревшись, он заметил среди гребцов и девушек.
— И раз! И два! — командовал бородатый кормчий, заломив бровь. — Налегай, братва! Не филонить!
Кормчий, увидев остановившегося Оратора, гордо произнес:
— Так сказать, Ренессанс 2.0! Возвращаемся к корням, чтобы потом рвануть вперед с удвоенной силой.
— Понимаю, — кивая головой, проговорил Оратор. — А скажите, милейший, где сейчас автобусная оста…
Тот его оборвал рявкнув:
— Не мешай, проходи!
И махнул рукой.
— …новка, — договорил, но уже тихо и печально Оратор.

«Ох уж эти неожиданности…» — устало подумал он и обречённо поплёлся пешком на работу. Со стороны это выглядело вполне в контексте сухопутного баркаса и возвращения замшелых традиций. По серому асфальту идет немолодой лысый человек в белой тунике и таком же плаще. В руке свиток, как у какого-то чертового римлянина. Он смотрит строго вперёд, не замечая никого вокруг. Будто времена и эпохи смешались, внеся в мир хаос и ощущение полной нелогичности. «Но должен же быть тот, кто в этом что-то да понимает, управляет, направляет, в конце концов!» — проскочила у него безрадостная мысль.

С городом творится что-то неправильное, но неправильность эта стала обычной, как полдень и полночь на башенных часах.

Он прошёл мимо серебристого ангара, где с хищным посвистом вертикально взмыл самолёт; мимо безалкогольного кафе «Лада, Лада», из дверей которого вывалился председатель Общества Трезвости, едва державшийся на ногах от «принятого на грудь»; мимо заведения мадам Изабеллы под названием «Горячие клубнички», на вывеске которого улыбались две подозрительно жизнерадостных блондинки; мимо Площади Святой Инквизиции с уютной, почти домашней плахой, украшенной инкрустацией — к корням, так к корням. Но всё это скользило мимо сознания. Его ничто не удивляло. Только утомляло.

«Каждое утро одно и то же, — подумал он. — Как будто город повторяет тот же спектакль, только декорации меняются».

Он свернул за угол и вышел к двадцатиэтажному зданию Департамента Риторики и Демагогии — своему месту службы на первом этаже, в «Отделе Мягкого Убеждения».
Когда-то он мечтал подняться выше. Потом перестал. Теперь он просто боялся. Боялся высоты, падения. Боялся за себя.

Те, кто начинал с ним, давно ушли в отделы «Глубокого Погружения в Информацию», «Доведения до Умопомешательства» и «Глобального Оболванивания». Некоторые даже попали в святую святых — отдел «Агитации и Пропаганды».

Но лестниц или лифтов для рядовых сотрудников не было. Только стены. И руки.
Он видел, как коллеги, поплевав на ладони, начинали тяжёлый подъём вверх по голому фасаду. Бывало, срывались вниз. Поэтому учреждение держало много дворников. Очень много.

У тротуара уже разливалась новая красная клякса, к которой спешили дворники с пожарной кишкой. Оратор аккуратно обошёл её и полез в окно — так начинался его рабочий день.
***
В отделе царило оживление. Двое молодых сотрудников пошли на повышение: один на третий этаж, другой — сразу на седьмой. Прямо сейчас организовался по этому поводу междусобойчик.

Оратор положил в общую копилку свой скромный сестерций — там уже лежали монеты всех эпох и стран, словно кто-то собирал музей мировой нумизматики. Алкоголь не употреблял — жизненный опыт не позволял даже краткой потери контроля.
Пока коллеги хлопали счастливчиков по спинам, Оратор стоял в стороне и смотрел на их сияющие лица. Он чувствовал странное, холодное покалывание между лопатками, будто там всё ещё что-то осталось… хотя он точно знал, что ничего нет, даже мало-мальского прыщика. Да и быть не могло.

Он представлял этих молодцов через месяц, год, два…

Видел их мокрыми кляксами на асфальте, которые смывали из брандспойта. И все их надежды, и тщеславные устремления красноватыми ручейками утекали в ливнёвки и растворялись в канализационных нечистотах.

Речь назревала сама собой:
«Коллеги, милые дети… вам кажется, что ваши руки крепки, а ноги сильны. Кажется, что можно бесконечно карабкаться вверх… но пройдёт дождь, и стены станут скользкими, придёт зима, и вы перестанете чувствовать от холода пальцы. А те, кто в окнах выше, подстроят вам пакость только потому, что хотят занять ваше место…»
Он ощутил, как дыхание и связки пришли в привычное рабочее состояние. Он же Оратор, как-никак. Но вслух, конечно, он ничего не сказал. Только молча кивнул двум счастливчикам. А в груди звенела пустота — такая же сухая и безжалостная, как стены этого здания.
***
В пещере царила почти стерильная чистота. Песок ровно посыпан, стены украшены букетами и гирляндами — слишком яркими, слишком аккуратными, чтобы быть настоящими. И явно стало светлее.

На камне у входа его встретила золотистая красавица. Она терла губкой стену, напевая странную мелодию — без звуков, одними губами.
Отшельник приземлился, сложил крылья. И ещё не успел шагнуть внутрь, как раздался полный отчаяния возглас:
— Ну, Маасик же!

Он вздрогнул. Что-то в этом голосе было не просто капризным — цепким, словно липкая паутина.

— Что? — спросил он растерянно.
— Что мойМасик забыл сделать?
Его накрыло ощущение лёгкой тошноты, будто воздух стал гуще.
— Я… не знаю.
— Конечно, знаешь, — мягко, почти ласково, но в этой ласке чувствовался нажим. — Скажи мамочке.
— Кому? — растерянно спросил он.
—   Ну! — настаивала она.
— Поздороваться?
— Нет, Пусечка. Не неси грязь в нашу пещерочку! Снимай ботиночки!

Он послушно расшнуровал обувь. Песок лип к носкам, камешки кололи ступни. Но он терпел. Терпел — потому что так надо.

Он снял крылья и по старой привычке положил на солому.
— Не туда, Масик. Повесь на гвоздик. Мы же аккуратные, правда?
«Гвоздик — хреноздик!» — пронеслось в голове. Но все же повесил на него крылья.
Ночью его разбудил накативший ужас. Настоящий, холодный. Отшельник вскочил и кинулся к стене, в которой уныло, как игла, торчал гвоздь. Крыльев не было.
— Где? Где крылья? — прохрипел он.

Она приподняла голову, и хлопая ресницами сонно спросила:
— Какие крылья, Масик? У нас никогда не было никаких крыльев. Ты просто забываешь. Всегда всё забываешь. Иди сюда. К мамочке.

Она встала, подошла и протянула руки, чтоб обнять. Но он увернулся. Выскочил из пещеры и остановился на краю обрыва. Внизу ярко освещенные серебристой луной лежали два белых крыла. Изломанных. Ненужных.

***
Оратор очнулся. Надо ж было так стоя, опершись на стену, задремать. Гул в голове стихал медленно. Междусобойчик закончился. Коллеги расходились по местам. На Оратора всем было наплевать. Каждый занят только собой. Он провёл рукой по лицу. «Приснилось… или вспомнилось?» — мелькнула мысль. Потёр лицо, избавляясь от остатков дрёмы, и пошёл к своей конторке.

3

День близился к концу. Оратор выполнил свою норму — две речи в день. Одну он произнёс для пассажиров речных трамвайчиков — о пользе кормовой репы для улучшения координации движений, другую для сельских тружеников — о современных проблемах сталеварения.

Из обрывков разговоров в отделе он узнал несколько новостей. Коллеги возбуждённо шептались, переглядывались. Главной темой стал свежий Указ городских властей «Об упорядочении работы Общественного транспорта» — документ, который, как уверяли, писали в три часа ночи и в полной темноте, на ощупь. Теперь всё становилось на свои места: утреннее исчезновение автобусной остановки оказалось не нелепостью, а важной экологической инициативой. Борьба за чистый воздух требовала жертв — в первую очередь от ног рядовых граждан. Все бензиновые средства передвижения упразднялись. Начальники высшего ранга обязаны ездить в каретах с гербами, чиновники рангом пониже в рикшах. Для особой категории граждан — велосипеды и самокаты. Остальным — ноги.

Но самое демократичное средство передвижения всё же осталось — трамвай. Трамвайная линия в городе одна. Она опоясывает весь город по периметру. Оратору, живущему почти в центре, одинаково далеко идти до любой трамвайной остановки. Оставался путь пешком.

И он шёл домой — мимо керосиновой лавки, мимо площади с плахой, на которой бродячие комедианты дурачили дрессированную обезьянку, мимо проснувшихся «ночных бабочек» из «Горячих клубничек», мимо безалкогольной «Лады, Лады», из которой доносилось нестройное пение.

«А не поужинать ли?» — подумал он себе и решительно свернул ко входу в кафе. Там его подстерегала очередная странность. К основной надписи на вывеске «ЛАДА, ЛАДА» пристроилась ещё одна, кривоватая и явно самодельная: «…квасу надо». Оратор хмыкнул: м-да, реклама — двигатель торговли. Он потянул на себя ручку двери, вошёл внутрь.
Там, как обычно, шум, гам, ссоры, перебранки. Люди бегали, махали руками, в споре падали на столы. Воздух густо пахнет перегаром, керосином и неудачными человеческими судьбами. Место исключительно злачное и знаковое.
Оратор занял столик у стены. Официант, едва взглянув, сразу определил финансовые возможности клиента и молча поставил перед ним тарелку с макаронами и жареной колбасой. Та имела жуткий привкус, будто её жарили прямо на фитиле керосиновой лампы.

Стараясь не вдыхать, Оратор быстро проглотил холодные, слипшиеся макароны. Первичный голод отступил. Теперь можно наблюдать за людьми без спешки.
За соседним столиком пожилой франт кокетничал с девицей в десантном комбинезоне и бархатной шляпке с вуалью. Девица хохотала басом, хлопала того по плечу так, что он едва не падал со стула. Слева четыре шахтёра в чёрных робах, с фонариками на касках, хмуро пили водку из литровых кружек. В углу двое громил мутузили прыщавого юношу. Он то и дело сползал по стене, но его поднимали и продолжали экзекуцию.

У стойки бара председатель Общества Трезвости горячо что-то втолковывал председателю Общества Анонимных Алкоголиков. Лица обоих красные, перекрикивали друг друга, так как каждый считал себя истиной в последней инстанции.
Оратор почувствовал зуд. Назревала речь!

«Уважаемые животные! — произнёс он в своих мыслях. — Посмотрите на этих людей. На этих двуногих прямоходящих, которые не хотят ходить прямо! Им неловко, когда прямо. Их тянет обратно на четвереньки, тянет в туман первобытного мычания — лишь бы не думать. Работать они не хотят. Не любят напрягаться. Они не станут перетирать с утра до ночи траву, чтобы давать молоко, как вы, коровы. Не впрягутся в плуг, как вы, лошади. Не потащат груз в муравейник. Не соберут мёд в аккуратные шестиугольные ячейки, как вы, пчёлы. Вы, животные, — моральнее. Вы проще и честнее. Вы не глушите себя алкоголем… и не пытаетесь забыть то, что человеку забывать нельзя».

В этот момент кто-то настойчиво дёрнул край его тоги. От неожиданности Оратор вздрогнул. Но это всего лишь официант. Тот стоял на четвереньках, держал в зубах счёт и смотрел преданными собачьими глазами, как будто спрашивал глазами, можно ли ему подняться. Очередное нововведение и, кажется, не самое удачное, как и многое в последнее время. Оратор почувствовал неловкость из-за этого. Быстро расплатившись, вышел на улицу.

Прохладный вечерний воздух лишь слегка освежил голову. Ноги автоматически понесли его домой — словно не по улицам города, а по давно проложенной колее судьбы.

4

Дома всё кипело: дым коромыслом, соседи орут, ругаются, хлопают дверьми так, будто пытаются расколотить дом изнутри. Зловредный отпрыск Кузькиных умудрился подвесить к потолочной балке пластмассовую мыльницу и поджег ее. По квартире клубами гулял едкий дым. Тут же Кузькин старший сосредоточенно лупил верещавшего виновника шлангом от стиральной машины. Мадам Кузькина пыталась попасть в мыльницу струей из большой оранжевой клизмы. На кухне кондукторша Зоя с пятью свежими царапинами через все лицо жарила оладьи. Актриса Плюхина, грациозно расхаживая по коридору, громко разучивала монолог Джульетты. Маску она уже смыла, но лицо ее все равно было сине-зеленым - Зойкиными стараниями.
Оратор, которого, как обычно, никто и не заметил, тихонько прошмыгнул к себе в комнату, разделся и нырнул в постель. Он лежал, размышляя обо всем и ни о чем в особенности, как обычно, и ждал прихода спасительного сна.
В комнате было довольно-таки светло. Электрический свет обладает странной особенностью: освещать - это вовсе не значит светить. Какое-то время Оратор размышлял о том, что присутствует в его комнате: свет или освещение. Ему пришлось признать, что освещение есть, а вот света маловато. Он пробивался из жалкого подобия люстры.

Это было изделие одного художника, который очень короткое время жил в этой комнате. Сверху, над патроном лампы, находились палочки, переплетенные крест-накрест. На три стороны этого креста был прикреплен полукругом плотный лист бумаги, который раньше служил этому самому художнику палитрой, где он смешивал краски, получая самые невероятные оттенки. В результате совершенно спонтанно появился какой-то пейзаж в стиле ранних импрессионистов. Если смотреть при включенной лампе издалека, угадывался очень интересный ландшафт с вулканами. Обилие красных точек и серо-коричневых размазанных линий очень напоминают лаву, от которой поднимался горячий пар. Кстати, тоже какая-то случайная мазня.
Говорят, этот самый художник, случайно взглянув издалека на «картину «, понял, что лучшего ему не создать. Это была вершина его творения. Вот он, пик творчества. Вот он, шедевр, ради которого он жил. Вуаля, жизненное предназначение свершилась! И так высоко было его чувство, что в один прекрасный день, напившись портвейна, он выбросился из окна.

Никто не вспомнил о нем, никто не пожалел. Как позже никто не заметил, когда и откуда появился в квартире Оратор, но он все-таки прижился и спал сейчас именно здесь.

***

...В пещере было хорошо. Сухо и тепло. Вновь она наполнилась какими-то старыми тряпками, черепками и костями. И никого в ней не было, кроме Отшельника, царственно возлежащего на прелом соломенном ложе. Только увядшие пучки трав, висящие на стенах, напоминали о каком-то кошмаре... Да! Крылья! Отшельник тихонько взвыл и пополз к выходу. Перегнулся вниз: крылья по-прежнему сияли нестерпимой белизной на дне ущелья, только теперь поверх них валялась женская туфелька на шпильке и розовый бюстгальтер. «Спуститься бы вниз «, - вяло подумал Отшельник. И тут же сам себе возразил: «Высоко, круто. Разобьюсь еще... Да и ну их, эти крылья. Живут же без крыльев эти... как их... червяки, и ничего, до старости доживают «. Врал, ох и врал себе Отшельник! Хотелось ему крылья, полетать над хрустальным городом. Над зелеными лугами. Почувствовать восторг, круто пикируя в ущелье, уворачиваясь от больших и малых камней. Но он не мог пересилить в себе страх, и поэтому путь был один - назад, в пещеру.
Он сел на ложе и вдруг заплакал - горько, по-детски. Внезапно осознал, что бескрылым быть плохо, стыдно, нельзя. И все-таки есть другой путь - из пещеры, вниз. Туда, где лежат его изломанные крылья. Главное - не раздумывать. И он с отчаянным криком, зажмурив глаза, бросился к выходу из пещеры, вылетел из нее, по инерции перебирая ногами, а затем полетел вниз, все быстрее и быстрее, теряя сознание oт ужаса и восторга...

В мгновение все кончилось. Он снова был в родной пещере, но не один. Высокий элегантный тип с дорогим портфелем стоял над ним, томно обмахиваясь надушенным платочком. Лицо его имело выражение брюзгливое и недовольное. Увидев, что Отшельник пришел в себя, он с явным облегчением вздохнул и заговорил:
- Ну нельзя же так, в самом деле! Ах-ах-ах, какие мы нежные. Чуть что - стреляться, вешаться, в пропасти бросаться! А мы не всегда можем вовремя прийти на помощь. Вы же должны понимать! Вот вы: отдельная пещера, никаких скандальных соседей, на службу ходить не надо, о хлебе насущном заботиться... детишки по лавкам не голосят, жена уже не пилит... Ну что, вам еще нужно, я не пойму?

- Крылья... Я потерял крылья... - прерывающимся голосом заговорил Отшельник.
- А зачем они вам? - горячо спросил незнакомец. - Это же опасно - летать.

Атмосферные вихри, мальчишки с рогатками, шальные дельтапланы, комплексы ПВО, наконец. Нет, нет, и нет! Поймите, мы о вас заботимся.

- Я не могу без крыльев, - упавшим голосом сказал Отшельник.
- Ну что ж, я вас отговаривал. Я вас предупреждал. Сами захотели. Распишитесь здесь, здесь и здесь. Всего доброго.
- Постойте, а за что...
- За крылья: цвет черный, артикул 855502, размер 3 с половиной, расчетная грузоподъемность 80 кг.
- Но у меня же белые были? - растерянно сказал Отшельник.
- На вашем месте я бы не привередничал, - строго произнес незнакомец и шагнул прямо в стену. Отшельник сразу забыл о нем. Потому что посреди пещеры лежали замечательные! новенькие! глянцево-черные! крылья!

Трясущимися руками приладил он их - и полетел, безумно хохоча от радости, рассекая грудью ветер, вдыхая сладостный воздух высоты. Куда? К хрустальному городу!

Горы и предгорья он миновал на редкость спокойно - не извергались вулканы, не тряслась земля, не летали камни. Все вроде затихло, затаилось. И что-то неладное почудилось в этом Отшельнику. Но он летел дальше, и вот уже начались зеленые луга... Нет, должны начаться. Потому что внизу вместо изумрудной травки черные обугленные проплешины, кое-где еще вспыхивали и гасли очажки синего холодного пламени. Мимо пролетала какая-то птица - и вдруг занялась синим пламенем, камнем рухнула вниз. Сердце Отшельника сжалось в нехорошем предчувствии.

Подлетая к городу, он уже видел занявший полгоризонта синий пожар. Плавились и опадали в адском пламени дивные хрустальные купола, застывали черными лужицами на выжженной земле... Среди пламени он внезапно увидел юную девушку, стоявшую на холме, который почему-то еще не тронуло пламя, хотя и обступило со всех сторон. Обратив залитое слезами лицо к небу, она простирала руки, просила о чем-то...
Отшельник, не раздумывая, рванулся к ней - спасти, унести хотя бы ее... Но тут же синее пламя охватило холм целиком, и девушку тоже. И видно, как вспыхнули ее чудесные волосы, как корчилось и обугливалось тело... Отшельник рванулся в пламя и удивился, что оно не обжигает его. А потом ... вдруг понял - адское пламя порождает он сам. Он закричал...

***
Оратор закричал и проснулся от собственного крика. Кое-как выбравшись из постели, он прошлепал к окну и распахнул его. Уже рассвело. Моросил, мелкий холодный дождь. На заднем плане слева дымили трубы Масложиркомбината, справа - городского крематория. На переднем плане слева подростки, подперев дверь киоска «Пиво-воды « досками, пытались его поджечь. Продавщица сквозь маленькое оконце показывала им кулак, матерно ругаясь. Ее время от времени били по руке толстым учебником истории. Справа в кустах раздавался детский плач и какое-то сладострастное уханье. В центре на садовой скамейке два милиционера в форме равнодушно играли в шахматы. Пьяная проститутка из «Горячих клубничек «, спотыкаясь и матерясь, вела в детский сад дочку.

Картина обычная, но - сон, что ли, подействовал? - такая тоска обрушилась на Оратора, такая боль. «Зачем я живу? - подумал он, и от этой мысли в груди стало холодно, неуютно. Но мысль побежала дальше: - Я вижу всю абсурдность бытия, всю никчемность человека. Я хотел бы что-то изменить, но я не могу. Я стар, робок и равнодушен. Я слишком долго молчал. Все, на что я способен - это читать каждый день две никому не нужных лекции. Я не способен убедить человека даже подтирать задницу после оправления естественных надобностей. Я - серая бездарность. Так было и так будет. У меня нет крыльев. Зачем же я живу?» И Оратор, зажмурившись, шагнул на подоконник, а затем сразу вниз. Но ожидаемого полета не случилось. Он довольно крепко приложился задом обо что-то твердое и открыл глаза. В следующее мгновение он понял, что сидит в покачивающейся малярной люльке, невесть откуда взявшейся. Напротив него по-хозяйски расположился невзрачный мужичонка в заляпанном комбинезоне с «беломориной» во рту.

- Ну, с возвращеньицем, значит, - приветливо сказал мужичок.
- Вы кто? - с трудом разлепив губы, спросил Оратор.
- Маляры мы. Красим тут, белим...
- А я... - начал Оратор.
- Ты вот что, - участливо заговорил маляр. - Ты сейчас топай досыпать.
Тебе ведь еще полтора часа спать до будильника. Так ведь? А потом иди на работу.
- Но я...
- Иди, не сомневайся. Потому что тебе будет Дар. Как ты им распорядишься - дело твое. Только помни: Дар дается один раз. И не каждому. Так что у тебя есть шанс.
- Постойте, какой Дар? - взмолился Оратор.
- А я знаю? - внезапно обозлился маляр. - Прыгают тут, понимаешь, спасай тут. А мне, знаешь ли, с выработки платят! Шагай от седова!
И оробевшему Оратору ничего не оставалось, как, взобравшись на край люльки, опять шагнуть в окно и плюхнуться в постель. Совершенно обалдевший от неудавшегося суицида, он мгновенно провалился в сон, который прервал в положенное время звонок будильника.

5

Оратор вышел из дома. Пройдя несколько шагов, он споткнулся и чуть не упал. Одновременно почувствовал, что с правой ногой творится что-то неладное. Он опустил глаза и оторопел. На ноге ласта! Самая что ни на есть просто ласта. Черная, резиновая. Оратор оглянулся и, пытаясь избавиться от нее, откинулся назад и затряс ногой. Но ничего подобного — она не сдвинулась ни на миллиметр. Ласта будто присосалась к его ноге. Попытался снять ее руками, но не преуспел в этом нисколько. Тогда он наступил на ласту левой ногой, а правую попытался вытянуть, но потеряв равновесие чуть не повалился на асфальт.

— Послушайте, а нельзя ли с леди обращаться помягче и поучтивее? – спросил кто-то бархатным голосом. Он был слишком близко, словно прозвучал прямо у него в голове.
— Посмотрите вниз. Это я с вами разговариваю.
Он посмотрел на свои ноги.
— Будем знакомы. Ласта.
— Я схожу с ума? — доверчиво спросил Оратор. – Я – псих?
— Отнюдь. Видала и похуже экземпляры.
— Откуда ты взялась? — спросил он голосом человека, потерявшего всё — дом, деньги, любовь, — и получившего напоследок пинок под зад.
— Я теперь с вами буду жить, — мягким голосом врача-психиатра ласково заговорила Ласта.
— Как — жить? Почему со мной? — заволновался Оратор.
— Я — Дар, — несколько лениво сообщило резиновое создание.
— От кого?
— Это вам лучше знать. Вспоминайте, дорогой.   Вы же интеллигентный человек, превосходно образованный. Логику изучали, юриспруденцию. Вот и подумайте.
— Мне на работу пора! — в отчаянии вскричал Оратор.
— Ну так вперед! — бодро шлепнула об асфальт Ласта.
— В таком виде? Но... но меня неправильно поймут!
— А вы все же попробуйте, — вкрадчиво посоветовала черная интриганка. — Как же можно судить о том, чего не знаешь? Нельзя быть таким косным. И потом — вы же не бросите меня здесь, в незнакомом городе, на забрызганной непонятно чем мостовой, на поругание равнодушным прохожим! — голос Ласты зазвучал жалостливо, в нем послышались слезы. Оратор почувствовал нелепую волну жалости — и от этого стало ещё хуже и нестерпимо стыдно — будто его обнажили посреди улицы. «Чёрт побери, что со мной происходит? — подумал. — Действительно, скоро от собственной тени начну шарахаться».

— И давно уже шарахаешься, — хладнокровно заявила справившаяся с минутной слабостью Ласта. Он хотел ответить что-нибудь язвительное, но не нашелся, и пунцовый от стыда, неловкости и злости, поковылял на службу. При этом он ступал одной ногой нормально, а второй странновато: высоко задирая, занося и ставя ее особым образом.

Когда он проходил мимо давешнего баркаса, гребцы побросали весла и добродушно заржали, глядя на его неуклюжее передвижение. Оратора перекосило от горя. Чертова Ласта ни с того ни с сего стала нести всякие несуразности.
— Вы никогда не работали мальчиком по вызову? Напрасно, мой друг. Ваше выпирающее брюшко, ваши жалкие кривые ножки, лысая яйцеобразная голова, ваше личико, похожее на печеное яблочко — уверяю, имели бы бешеный успех у самых взыскательных любителей экзотики.

Или:
— А почему бы вам не стать императором? Нет, в самом деле! Рост, осанка. Я опять же — в качестве визиря и тайного советника. Ну, решайтесь! Ввели бы век просвещения, пересажали бы всех ничтожеств, которые только жить мешают. Вон и плаха потускнела от редкого использования. Пьяниц бы всех на болота, лягушек разводить. Трамвай бы через центр пустили. Да у меня реформ на трех монархов хватит!

Или:
— Да, вы совершенно правы. Первый этаж — это то, что нам надо. Вершины пусть берут молодые! Пусть они сеют разумное, доброе, вечное в виде мокрых красных пятен на асфальте. А мы отсидимся, в тепле, в уюте, читая кастратам лекции о пользе презервативов и разъясняя, есть ли жизнь на Марсе, шлюхам из «Горячих клубничек".

Оратор тихонько застонал — он действительно читал такую лекцию на прошлой неделе. Девушки, пользуясь случаем, отсыпались, вольготно раскинувшись на креслах Красного уголка. Непонятно как, она точно копалась в его мыслях и вытаскивала из подсознания все закинутые туда, как в старый ящик под кроватью, всякие мыслишки. Причем, далеко не лучшие.

Ласта тем временем начала выделывать совсем уж невообразимое. Она вела себя, как пьяный студент на каникулах: из-за неё он то и дело запинался, она ставила подножки прохожим, шлепала по лужам, поднимая фонтаны грязных брызг, и явно нарывалась на скандал — граждане уже оборачивались с недовольным видом.
Наконец Оратор не выдержал. Он остановился и, строго глядя на Ласту, произнес:
— Простите, уважаемая Ласта, но мне совершенно не хочется появляться на службе в таком виде.
— Правда? — обрадовалась Ласта. — Ну и не появляйся! Чего ты там не видел?
— Но я не могу! Я должен!
— Кому? Да ведь тебе не хочется!
— Нет, хочется, — запальчиво сказал Оратор и замолчал. На службу действительно не хотелось. Он там уже все видел. И ему все там надоело до зеленых чертей.
— Гулять так гулять! — залихватски подзуживала его Ласта. — Поведи меня в какое-нибудь людное место! Должна же я посмотреть на аборигенов в естественной среде их обитания!

Ощущения были странные — как фантомная боль в давно отрезанной конечности или чего-то потерянного, чего так не хватает. Он еще не мог понять: хорошие это ощущения или нет. Удивляясь собственным словам, отчаянно махнул рукой:
— А! Гулять, так гулять! Идем в «Ладу, Ладу»?
И они странно, но решительно заковыляли к кафе.

6

В «Ладе, Ладе» всегда было людно.
Шум стоял — тяжёлый, как гул водопада.
Казалось, воздух дрожал от голосов, смеха, грохота стульев и лязга посуды.
Оратор переступил порог — и мгновенно ощутил, как этот хаос накатывает на него, словно волна. Ему на секунду стало жутко: как тут отреагируют на его такой странный вид? Но через пару минут он осмелел: никто не обращал ни малейшего внимания ни на него, ни на Ласту. Только какой-то юноша случайно наступил на нее. Повернувшись, он с доброй улыбкой спросил:
— Простите, пожалуйста, я наступил вам на ласту. Надеюсь, это не очень больно?
— Ничего, ничего, — смущенно пробормотал Оратор.
— Кому ничего, а кого — чуть не покалечили, — упрекнула его Ласта. — С эгоизмом покончено, дорогой друг, теперь ты должен заботиться и обо мне.
Он нашел свободное место и сделал заказ — сосиски с капустой и компот. Официант обернулся мигом. Оратор уже собирался приняться за еду, но Ласта отвратительно-сварливым голосом заявила, что ей не нравится запах керосина и она требует объяснений.
— У нас колбасу продаёт керосиновая лавка — вот и запах. А у керосина он очень въедливый, ну и вот...— начал было объяснять Оратор.
— Не понимаю, — отмела его лепет Ласта. — Я не понимаю котлет на гуталине и колбас на керосине. Пусть покупают в другом месте.
— Но хозяин керосиновой лавки — зять директора кафе, — втолковывал Оратор.
— Ну и что? — с ледяным спокойствием ответствовала Ласта. — У меня, может быть, тоже есть зять, но я не собираюсь из-за этого выводить птенцов.
— Причем тут птенцы? — оторопел Оратор. – Постой! У тебя есть зять?
— Ай, есть или нет… А причем тут вообще керосин? — парировала Ласта. — У тебя что, дома запасной желудок лежит?
— Но я всегда здесь ем!
— Больше не будешь, — хладнокровно пообещала Ласта и изо всех сил поддала снизу по столику. Столик опрокинулся, и керосиновый обед полетел во все стороны. Народ повскакивал с мест, поднялся шум. Оратор с ужасом наблюдал, как к нему неумолимо приближаются, засучивая на ходу рукава, два амбала в поварских колпаках и сам директор кафе, ростом метра полтора, но с огромным разделочным ножом. Вид у них зловещий. Оратор, который больше всего боялся скандалов, начал лихорадочно подбирать все возможные извинения и оправдания. Но зловредная Ласта его и тут опередила. Не успели каратели подойти к столику, как она громко наглым и развязным голосом очень похожим на голос самого Оратора спросила:
— В чём дело?
— Чё? — спросил остолбеневший директор.
— Хрен через плечо! — ответствовала черная негодяйка. — Я спрашиваю, тебе, обрыган, что, жить надоело? Ты почему, сволочь, керосин в сосиски льешь?
— Я не лью, — неожиданно начал оправдываться директор. — Тут дело в следующем...
— Мне по-барабану, в чем там у тебя дело, а только если я еще хоть раз унюхаю у тебя в заведении керосиновый запах, я весь твой сосисочный склад подожгу. Сгорите тут, как новогодний фейерверк, — глумилась Ласта.
— Вас понял. Будет сделано. Больше не повторится, — директор пятился, на глазах уменьшаясь в росте. И вдруг стал таким низким, будто уменьшился в два раза.
— Ну то-то, — самодовольно сказала Ласта.
А через пять минут, как будто по взмаху невидимой руки, на столах появились скатерти и вазочки, официанты сменили сомнительные курточки на белоснежные фраки, а перед Оратором поставили блюдо со свежайшим мясным ассорти, переложенным маринованными огурчиками и горячим картофелем «фри".
— За счет заведения, — учтиво поклонившись сообщил официант.
Оратор ел непривычно долго, смакуя каждый кусочек, жмурился от удовольствия, причмокивал и закатывал глаза. Он и не подозревал, что еще существует такая вкусная еда.
— Ну как? — кротко спросила Ласта.
— Настоящий пир! — благодарно ответил тот.
— Вот видишь, — горделиво изогнулась Ласта.
— Никогда не думал, что в «Ладе, Ладе» могут так кормить.
— А ты просил?
— Нет, даже в голову не приходило, — растерялся Оратор.
— Ну, разумеется. Жрать еду на керосине — это нормально, а попросить — да что там, потребовать! — нормальную пищу... Эх, ты! Философ драный! Не умеешь ты за себя постоять! Да что там ... Но ты не дрейфь, теперь у тебя есть я!
Оратор, осоловевший от вкусной и обильной пищи, плохо слушал разглагольствования резиновой подруги. Он расплатился с предупредительным официантом, и подхватив край плаща уже собирался выйти, как Ласта остановила его:
— Постой! Что там за шум без драки?
Возле барной стойки действительно намечался какой-то скандальчик.
— Пойдем отсюда, ради бога! В кои-то веки так хорошо посидели, зачем все портить? — взмолился Оратор.
— Нет уж ! — возмутилась Ласта. — Вдруг там кого-то обижают, а мы, значит, обожрались — и в кусты? Ну нет! За удовольствие надо платить!
И Ласта, резко развернув правую ногу Оратора, заставила его двигаться в нужном направлении.
Возле стойки шумели и размахивали руками. Взгляды всех устремлены на потолок, по которому бегал таракан в скафандре. Таракан явно расстроен и хотел бы скрыться, но растерялся и не знал, куда бежать. Толпа улюлюкала и предлагала самые разнообразные способы его уничтожения — от дуста до кипятка.
— Ну, скажи свое слово! — распорядилась Ласта.
— Какое? — испугался Оратор.
— Веское! — разозлилась Ласта. — Разумное существо подвергается опасности насилия, а мы что же, так и промолчим?
— Но почему я? И что я им скажу? — заволновался Оратор.
— Ты — Оратор, — терпеливо втолковывала Ласта. — Это твоя работа. Тем более такой случай — попрактиковаться в дискуссии с толпой. Разве тебе самому не интересно?
— Да, но... Это же обычный таракан, — засомневался Оратор. — Это же невозможно, чтобы он был разумным...
— В наше время все возможно: собаки в космосе, дисплеи в свинарнике, таракан в скафандре! — отчеканила Ласта.
Оратор зарумянился от волнения, как гимназистка на свидании. Несколько раз он набирал в легкие воздуха, но, открыв рот, в последний миг робел и хлопал челюстью вхолостую.
— Нет, не могу, — наконец сконфуженно признался он.
— Эх, ты, мямля! — презрительно припечатала его Ласта и командирским голосом завопила: — Эскадрон! В две шеренги становись! Нале — напра-во! Кругом! По местам шагом марш!
И пока дисциплинированная публика строилась и разворачивалась, таракан шустро юркнул в какую-то щель, а деятельная Ласта решительно повлекла Оратора к выходу.

7

— Ну, куда теперь? — спросила Ласта.
Оратор молчал. Он обиделся. И даже удивился этому. Он думал, что давно уже не способен обижаться. Ведь это так по-детски и не ведет ни к чему хорошему. Тем более, что и сам считал себя мямлей. Но слова Ласты жгли его, как кислота. И вдруг на него накатила злоба, даже бешенство. Это непонятное создание, совершенно не спрашивая разрешения, вторглось в его жизнь, выставляя его, Оратора, уважаемого человека, на посмешище, создавая кучу неудобств, и еще смеет учить его жизни! Размахнувшись, с оттяжкой шлепнул Ластой об асфальт.
— Люди добрые! Помогите! Напали! Убива-а-а-ют! — громко завопила она.
Прохожие стали оглядываться. Медленно двинулся к нему милиционер на велорикше с синим «маячком". Ласта трепетала, изображая агонию. Оратор понял, что явно перегнул палку. Могут быть неприятные последствия. Он решил, что нужно изобразить, будто просто погорячился и быстро замять скандал:
— Знаешь, я, кажется, неправ. Прости меня. Не знаю, что на меня накатило!
— Прощаю, — милостиво согласилась та. — Забудем наши ссоры. Так куда мы теперь?
У Оратора со скрипом заработали какие-то давно заржавевшие за ненадобностью механизмы его натуры, и он с восторгом понял, что еще не забыл, как плести интриги. Придумал, как совместить приятное с полезным — с одной стороны, подольше сохранить впечатление от роскошного обеда, а с другой стороны, хоть на какое-то время нейтрализовать хулиганку и скандалистку, оккупировавшую его ногу.
— Знаешь, Ласта, — задушевно начал он, — я хочу познакомить тебя с интереснейшими человеческими типами. Такой простор для дискуссий! Такой материал! И совсем недалеко идти.
— Ой, темнишь ты что-то, — подозрительно сказала Ласта.
— Да как ты можешь так думать! — очень притворно возмутился Оратор. — Раз уж мы не пошли на работу, надо же нам как-то поразвлечься! Ну что?
— Айда! — легко согласилась Ласта.
Уже на подходе к дому Оратора стали одолевать сомнения. Он не уверен, что Ласте следует знакомиться с его соседями по квартире. Ей-то что, а ему с ними еще жить да жить. Правда, оставалась слабая надежда на то, что сроду его никто из соседей не замечал. Но чем черт не шутит... Оратор, в последний момент отказавшийся от своего плана, надеялся с ходу проскочить в свою комнату, но не тут-то было. Поганка Ласта, сделав изящный пируэт, повлекла его на кухню, где зрел очередной скандал.

Обитатели квартиры горячо выясняли, кто кинул кусок хозяйственного мыла в кастрюлю с борщом, принадлежащую кондукторше Зое, и налил чернил в манную кашу мадам Кузькиной. Никак не пострадавшая Плюхина ввязалась в заварушку за компанию, из чистой любви к искусству.

Скандал уже миновал стадию «сама такая» и вот-вот должен перейти в стадию «заполучи, тварь", тем более что в преступлении никто не признавался.
— Ну, пора вмешаться, — азартно заверещала Ласта.
— Ты с ума сошла, — испугался Оратор.
— Но ведь ты же догадываешься, кто это сделал?
— Я точно знаю, — уныло пролепетал Оратор.
— Так скажи. Пока не поздно. А то они все окна перебьют.
— Ладно. Я попробую, — неохотно согласился он. — Постойте! Все очевидно. Преступление совершил ваш сын, мадам Кузькина.
Хоть и говорил он не особенно громко — трусил отчаянно, слова его произвели эффект грома небесного. Все повернулись к нему и уставились как на привидение. А Оратор, совсем стушевавшись, продолжал:
— Видите ли, ребенок думал, что манная каша для него. Но он не любит манку! Он ненавидит её всеми фибрами души. И испортил чернилами. Чтоб не есть. А мыло в борщ бросил, чтобы никто на него не подумал. Он же не знал...
Оратор замолчал, и на кухне воцарилась почти осязаемая и очень непривычная тишина. Первой опомнилась Кузькина.
— Откуда взялся этот урод? — громогласно вопросила она.
— И кто его пустил на нашу кухню? — добавила мрачная кондукторша.
— И почему он клевещет на честных людей? — присоединилась к хору Плюхина.
— Но позвольте... Как же... Я ведь здесь живу! С вами! Давно! Я ваш сосед! — изумленно начал Оратор, но его тут же прервал рёв трёх гарпий, наперебой вопящих всякую чушь:
— Он с нами живет? Да кто тебе позволит, сморчок вонючий! Да кто на тебя посмотрит! Да как он смеет? Милиция! Честных женщин в сожительстве с каким-то облезлым павианом обвиняют! Да я уж лучше с пожарным шлангом, чем с тобой! Вор! Взломщик! Проходимец! Как ты сюда проник?! Милиция! Караул! Грабят! Насилуют!
Как говорится: враг моего врага — мой друг. Все трое объединились против несчастного Оратора.
— Калигула! — рявкнула Плюхина.
Кондукторша Зоя и Кузькина посмотрели на неё с явным непониманием.
— Ну, это был такой римский император, — попыталась объяснить Плюхина. — Он был страшным извращенцем!
— Точно! Точно! Извращенец! — поддержали её женщины.
— А ещё этот… Как его… Дездемону придушил, — пыталась вспомнить Зоя.
— Отелло, — подсказала актриса Плюхина.
— Вот! Отелло! — выкрикнула, будто плюнула в сторону Оратора Зоя, и для пущей убедительности указала на него пальцем. И тут же повернувшись к Плюхиной, голосом полным обожания заговорила: — Мы были на вашем спектакле. В депо нам по линии профсоюза выдали билеты. И мы все сходили. Боже! Как вы сыграли Дездемону. Это было великолепно, честное слово — до сих пор помню.
— Ой, спасибо, — елейным голоском пропела Плюхина.
— А я вот своему сыну всегда говорила, что с нами живет великая актриса, — поддержала Зою Кузькина.
— Не говорила, — подал голос Кузькин-младший, но тут же получил смачный подзатыльник, и умолк, глядя в пол, недовольно сопя.
— Валим! Срочно валим отсюда, — зашипела Ласта.
Оратор, воспользовавшись отвлекшими соседок лучиками добра и любви к искусству, быстренько заковылял в свою комнату. И уже собирался закрыть дверь, как услышал фразу Плюхиной:
— Девочки, у меня же бутылочка шампусика припрятана. Может, по бокальчику?
— А вот хоть завтра и на работу, но от пары бокальчиков ничего не будет, — с энтузиазмом поддержала кондукторша Зоя.
— Точно, — подтвердила почти басом Кузькина.
— Я хочу туда! — вдруг взвизгнула Ласта, и кряхтя попыталась увести Оратора обратно на кухню.
— Нетушки! Ты обо мне подумай, — прошипел он, с трудом втащив Ласту в комнату, и захлопнул дверь.
— Душнила! Сатрап и мерзавец! — не унималась Ласта.   
— Прошу тебя, успокойся, — потребовал Оратор. — Довыступалась уже! Всё могло бы ой как плохо закончиться.
— Не переживай. Первый блин всегда комом. В следующий раз получится, вот увидишь. Я в тебя верю, — утешила его ничуть не обескураженная, но присмиревшая Ласта. – А Плюхина, кстати, ничего. Не Джульетта, конечно. Да и ты — не Ромео. Но ты присмотрись к ней. Чем черт не шутит, — и Ласта пошло хихикнула. — А сейчас тебе лучше отдохнуть. Баиньки, мой красноречивый друг!
Оратор, молча, выключил свет и спустя пять минут уже посапывал в обе дырочки.

8

Глаза открылись сами собой. Словно кто-то, взмахнув рукой, прогнал сон. За окном темно, но комнате горел тусклый свет. Ласта с кем-то мило беседовала — тихо, деловито и совершенно непринуждённо.
— Да-да-да! Вы совершенно правы. Я тоже не могу понять. Они все время толкуют о свободе личности, равенстве и братстве, но в то же время их почему-то ужасно раздражает мой скафандр. И потом, почему постоянно хотят раздавить меня? Не понимаю. Хотя у них в порядке вещей для того, чтобы расширить жилплощадь, задавить своею соседа по коммуналке автомобилем, который в сущности является куском железа, — повествовал чей-то приятный тенор.
— Большим куском! — вставила Ласта.
-...и это, несомненно, считается самым нормальным делом. А я думаю, это просто-напросто самообман. И состоит в следующем: человек, живя в коммунальной квартире, обладает возможностью жить в ней. При этом он должен обладать способностью выживать в ней. Эта способность проявляется только тогда, когда накладываются несколько интеллектов, то есть интеллекты сталкиваются, пересекаясь. При этом их может быть самое неограниченное количество. И чем их больше, тем шире проявляется способность к выживанию. При этом носитель интеллекта умудряется выкачивать из своего немощного сморщенного тельца удивительную способность источать большое количество эмоций в поисках соответствующего настроения для борьбы со своими собратьями. Сила воздействия на противоположный лагерь тем сильнее, чем выше энергетический заряд носителя. Вся суть возможности выжить сводится к способности запасаться и более направленно, экономно расходовать энергию. В конце концов, у носителя это входит в систему. А теперь предположим, что объект, на который должно воздействовать, исчез. При этом с помощью кого, как и куда он исчез — не имеет никакого значения. Носитель остается без объекта излияния своих отрицательных эмоций. Сначала он испытывает маленькое облегчение, так как выплеснул большое количество энергии на злорадство и чувство триумфа.
Итак, энергетический ангар пуст. Подсознательно, незаметно начинается лихорадочное его наполнение, при этом совершенно незаметно для носителя. Это, как я уже сказал, происходит автоматически, подсознательно. И вот ангар заполнился. В следующий миг он получает запас энергии сверх жизненной необходимости, которая начинает выплескиваться через край. Ее срочно надо на что-то тратить! Но на что? Носитель не знает ни одного лишнего объекта. Поскольку противника уже не существует. Начинаются поиски нового противника. И им становится кто угодно: близкие друзья, знакомые, просто соседи, а также жена и дети. В результате все возвращается на круги своя.

— Браво! Неповторимо! Да вы философ! Какое изящное логическое построение! — воскликнула Ласта в полном восхищении.

А тенор тем временем продолжал:
— Я довольно-таки долго жил в коммунальной квартире и изучил все стороны ее жизни. Если б вы знали, какие опасности меня подстерегали, когда я выползал в свет! Каждый из жильцов пытался подавить мою личность в прямом смысле слова! Вы думаете, мне комфортно в этом неудобном, тяжелом и, честно говоря, ненужном скафандре? Отнюдь! Но я ношу его из принципа — для самоутверждения, ибо я свободное насекомое в свободной стране, и мне неизвестен закон, который запрещал бы тараканам носить скафандры. А что не запрещено, то разрешено! Вот так! И я, невзирая на огромные неудобства, не сниму этот скафандр, пока весь мир не признает за мной право не снимать его!
— Через сколько трудностей вам пришлось пройти! Я вам сочувствую и завидую. Я рада, что у меня появился такой интересный собеседник, — довольным голосом заговорила Ласта.

«Что за чушь они несут? И с кем это она?» — подумал Оратор. Полежав ещё немного и глядя в потолок, он перебрал в уме всех возможных знакомых — и наконец приподнялся на локте и увидел картину, которая окончательно прогнала сон. Ласта, изящно выгнув перепонки, слушала собеседника с упоением. Напротив нее расположился, привалившись к плинтусу и закинув ногу за ногу, таракан в скафандре. Это тот самый таракан, которого они видели в кафе. На полу стояли две чашки, видимо, гость и Ласта пили чай.

— О, проснулся, расчудесный мой, — приветливо воскликнула Ласта. — А мы тут философствуем, чаи гоняем... Знакомьтесь, это — Таракан.
— В скафандре, — с достоинством сообщил тот.
— А это наш милый Оратор.
— С Ластой, — с сарказмом добавил Оратор.
— Как остроумно! Он такой юморной, — и Ласта захохотала весело и громко.
На это отреагировали соседи:
— Заткнитесь там! Дайте людям поспать!
— Предлагаю продолжить общение, но давайте потише, — зевнув, пробормотал Оратор.

9

На обычном маршруте Оратора «Дом — Кафе — Департамент", кроме керосиновой лавки, никаких торговых точек, и он уже прочно забыл, что такое «Гастроном", и сроду не пошел бы туда, если бы не Ласта, которой позарез захотелось посмотреть, что это такое.

В торговом зале людно. Из мясного отдела доносился шум, который тут же привлек жадную до зрелищ Ласту. Оратора сразу затолкали и прижали к витрине, где он обречен разглядывать жутких, как покойники, костлявых кур — синих до прозрачности, глянцево блестящие мослы, носящие гордое имя «суповой набор", и совсем уж непотребного вида котлеты, почему-то зеленого цвета. А в зале творилось такое, что даже нахальная Ласта приумолкла.
— Что-о-о? Что это такое?! — визжал маленький лысикан среди бушующей, как на баррикадах французской революции, разношерстной и разнопородной очереди. — Я вас спрашиваю, что это?!

И он ужасающе потряс чем-то непонятным перед чугунно-неприступным лицом продавщицы, которая считала ниже своего достоинства испепелять взглядом лысикана и ему подобных, что и показывала всем своим могучим и неохватным видом.
— Что вы надрываетесь? Она небось вырезку каждый день лопает. У нее уши жиром заплыли, — раздался бас с ехидными интонациями.

Толпа на секунду замолкла, пережевывая фразу... И опять взорвалась. Несколько человек попробовали рассмеяться, но были не поняты, обозваны ренегатами, провокаторами, подосланными администрацией для разрядки обстановки и объявлены вне очереди. Те слабо пытались защищаться. Ничего не вышло, хотя один из них отрекомендовался профессиональным адвокатом. Это, конечно, сильный довод. Но это ничто против контрдовода того же ехидного баса. Распахнув свои уста, он пророкотал:
— Так вот где собака зарыта! Убрать их!
Тут же на несчастных налетели батальоны вездесущих бабок, в форменных серых платочках и бурых полушерстяных кофточках, со всевозможными кошелками и бидонами в руках, которые и стали орудием изгнания негодяев.
Когда дверь за ними захлопнулась, толпа загудела вновь. Оказалось, что, воспользовавшись случаем, толстая продавщица постыдно сбежала за дубовую дверь подсобного помещения.

Что делать, что делать, что делать? Это носилось в воздухе, как ветер больших перемен. На прилавок один за другим стали подниматься ораторы. Первым вскочил какой-то студент в тяжелых черных роговых очках и заорал:
— Даешь котлеты!
За ним пыхтя, поднялся серьезный мужчина в шляпе, с портфелем и поставленным громким голосом, привыкшим к большим аудиториям, проговорил:
— Даешь, граждане, ха-а-а-рошие котлеты!

Ему зааплодировали.

— Ну что ты медлишь? Давай, братец! Твоя звезда взошла на небосвод, — залепетала внизу Ласта, подергивая ногу.
— Погоди, не мешай! Я сам знаю, когда надо. Ещё рано, — задумчиво теребя подбородок, произнес Оратор.

В этот момент на прилавок поднялась пожилая женщина, на желтом лице которой крупными буквами написано: «Я — мать троих детей, кроме того, имею мужа-сволочь!»
Она поднялась деятельно и шустро, взглядом обвела бушующую разношерстную толпу. Постояв некоторое время, она вдруг сжалась, как пружина, чуть-чуть присев от натуги, завопила:
— Ти-и-хо! Дайте сказать!

Море голов замерло, затаив в полостях открытых ртов гул.
—Тихо! — еще раз, для пущей успокоенности, но чуть тише бросила с трибуны — прилавка мать троих детей, вздохнув полной грудью, слабо выделявшейся из поношенного ситцевого платья, заговорила:
— Мужики!.. И бабы! Я мать троих детей. Мой дед за светлое будущее боролся! А они меня, — и она кивнула в сторону дубовой двери, — гнилыми котлетами накормить хотят! Ладно — я, я привыкшая, а мои дети? Как им в глаза смотреть буду, когда они вырастут, а? Они же спросят: «Чем ты нас кормила, мать?» А я им — гнилыми котлетами?! Хватит, мужики и бабы, надо правду искать!

Те самые мужики и бабы, поняв, что речь закончена, бурными возгласами выразили свое согласие: «Правильно, правду искать надо!»

В тот самый момент, когда мать троих детей смешалась с народом, дубовая дверь распахнулась, и из подсобного помещения под барабанный бой сапог грузчиков и каблуков продавщиц, гордо подняв голову, вышла заведующая.

Гордость испанских и роскошь французских королев, грозный облик Валькирии и буйные рубенсовские формы слагались в незабываемый образ заведующей. Свита, которая сопровождала эту королеву маленького государства под названием «Гастроном", могла с успехом сопровождать полночный выход Фата — Морганы во время Аквилонского шабаша. Грузчики сплошь в черных грязных халатах, из-под которых выглядывали волосатые груди. Их красно-синие лица ничего не выражали. Зато глаза выражали особое лукавство, от которого можно ожидать чего угодно, но только не хорошего. Неискушенный созерцатель, глядя на великолепных грузчиков, понял бы, что эти люди не прочь почесать языки и кулаки. Искушенный же вполне мог угадать среди всклоченных волос маленькие рожки и способен предположить, что из штанин у грузчиков может выглядывать кончик хвоста.

С противоположной стороны от них, справа от королевы, стояли тесной стеной рубщики мяса. О, слабонервные, не ходите по гастрономическим заведениям — это для вас опасно! В кровавых передниках, с засученными рукавами, с большими ножами за поясом, скрестив мускулистые руки на могучей груди, как вампиры, ухмыляясь во все свое клыкастое лицо, стояли эти монстры торговли, своим видом дававшие понять, что все здесь присутствующие — лишь куски мяса, ха-ха-ха!

Вы можете себе представить, что могло начаться в зале при появлении этой фантасмагории из-за двери с кодовым названием «Служебный вход"? Вы себе представили? Напрасно! Я заранее уверен, что вы ошибаетесь. Покупатели привыкли ко всему. Единственное, что для них неожиданно, это смелость заведующей, которая все-таки вышла, а не сбежала на совещание, прыгнув в такси. Покупатели не испугались страшной свиты, просто каждый на мгновение задумался, что такое сказать этой...

В наступившей паузе, длившейся доли секунды, прозвучало единственное «м-да!» Оратора.
— Граждане! — зычно рявкнула наглая заведующая. — Я знаю, почему вы шумите. Совершенно верно, котлеты действительно зеленые, но совершенно неверно, что они гнилые!
— О как! — сказанул один из грузчиков, собрав глаза в кучу у переносицы и раскачивая туловищем во все стороны, словно пытался изобразить из себя змею-анаконду.
— А какие же они, ежели не гнилые? — раздался запальчивый голос одного из покупателей.
Заведующая, не моргнув глазом, опять зычно произнесла:
— Импортные!
— Какие? Импортные? Слыхали? Во дает! — оживилась толпа.
— Импортные! — еще раз подтвердила заведующая.
— А на ценнике не написано, что они импортные! — подал голос ехидный бас. И какой-то интеллигент из рабочей семьи, гладко выбритый, в шляпе, но без галстука, продекламировал скандальным голосом:
— Котлеты особые. Точка. Рубль штука. Точка. Штука сокращенно — шт. Точка. Вот, — подвел он итог. — Что вы по этому поводу скажете? Где тут импортные?
— А ничего не скажет! — заплетающимся языком, утвердительно икнув, заявил грузчик-анаконда.
Его толкнула в бок стоявшая рядом продавщица, от чего тот опять громко икнул.
— Нет, граждане, я скажу, — когда умолк шум, голосом, полным достоинства, заговорила заведующая. — Котлеты действительно импортные. А зеленые они потому, что из крокодилового мяса. Я прошу прощения у вас за то безобразие, которое возникло по вине практикантки Зои.
Практикантка Зоя, имевшая шестилетний стаж работы в магазине, скромно потупила глаза и виновато опустила свое отекшее от постоянной заботы о покупателе смущённо-зардевшееся лицо.
— А запах! Этот запах! — выкрикнули из толпы.
— Хорошая проверка для ароматизатора! — радостно подхватил грузчик-анаконда, разразившись целой серией иканий.
-Убрать мерзавца! — скомандовала королева-заведующая.
— Так ведь его... — попытался оправдаться тот, но его уже вели под руки двое здоровенных рубщиков мяса.
— Оформить его по 33 статье. И чтоб духу! — вогнала последний гвоздь в крышку его гроба заведующая и вновь обратилась к толпе:
— А запах, граждане, потому, что крокодилы где живут?
— В тропических реках! — послышались выкрики из толпы.
— А в тропических реках есть что? Правильно, граждане — ил! Это запах тропического ила, который придает нашим котлетам незабываемый, изысканный аромат!
— Так что же вы сразу не сказали? — нервно выкрикнул дедок в поношенном пиджаке. — Варвара, займи в кассу! Больше килограмма в руки не давать! Пенсионеры — вне очереди!
— Пустите ветерана этой... Куликовской битвы! — размахивая костылем, к прилавку нагло лез одноногий Федор, потерявший конечность по пьяному делу под трамваем.
— Вы специально ценник не вывешивали! Хотели котлеты из-под прилавка пустить! — не унимался бас. — Знаем мы ваши штучки!
— Впредь это не повторится! Обещаю! Вы нас вывели на чистую воду. Сейчас мы торжественно исправим ошибку. Внести!
Двери подсобки распахнулись, и ... две продавщицы под музыку и аплодисменты внесли что-то большое, красивое, блестящее, похожее на мемориальную доску, на которой выведены слова:
КОТЛЕТЫ ИМПОРТНЫЕ, КРОКОДИЛЬИ
ЦЕНА 1 руб. шт. ПОКУПАЙТЕ НАШИ КОТЛЕТЫ!
ОНИ САМЫЕ КРОКОДИЛЬИ!

Необыкновенное воодушевление поднялось среди присутствующих, и толпа дружно грянула «ура". Но это больше, чем просто «ура", это возвращенная вера.
Расталкивая локтями тела, к прилавку стал пробираться уже обративший на себя вначале внимание толстый человек в шляпе, очках и с портфелем под мышкой. Дойдя до прилавка, он перевел дыхание, потом протер очки, протер глаза и, наконец, сказал:
— Друзья в этот знаменательный день, день начала продажи великолепных заграничных котлет, которые чуть не стали яблоком раздора между покупателями и торговлей, я хочу сказать... Началась новая эпоха в деле интернационализма с нашими коллегами за рубежом, которые стонут под игом угнетателей, но умудряются делать такие хорошие котлеты. В ознаменование этого я предлагаю спеть песню, которая станет отныне гимном всему этому великолепному начинанию. И толстый гражданин затянул: «Не слышны в саду даже шорохи...»

Народ, и продавцы с грузчиками, и рубщики мяса, и даже заведующая, у которой на глазах выступили слезы оттого, что она сама поверила в импортные котлеты, все вместе подхватили: «Все здесь замерло до утра..."
Распевая, стали выстраиваться в очередь по росту.
"Если б знали вы, как мне дороги подмосковные вечера...»
Единственный человек, который не подвержен всеобщей эйфории — Оратор. Он забился в дальний угол и наблюдал за происходящим смешанным чувством восхищения и отвращения.

— Ну, дождался? — иронично шипела внизу Ласта. — Небось, испытываешь чувство глубокого удовлетворения, извращенец? Как она их обработала, а? Не тебе чета! И академий ораторских не кончала!

Оратор в который раз убедился в змеиной сущности Ласты, но продолжал молчать. А та тем временем не унималась:
— Что закручинился красноречивый ты мой? Это тебе не младенцам лекции о сосках читать! Здесь характер нужен! Мастерство! Способности!
— Да есть у меня все — и характер, и способности! — огрызнулся Оратор.
— Да что вы говорите! — злоехидно воскликнула Ласта. — Тогда вам надо шпионом работать, мой дорогой. Раз вы так тщательно умеете хранить тайну! Ведь надо же — ну никто не догадался ни про характер, ни про способности! За столько лет — и никому даже не похвастаться? Да вы талант в землю зарыли! Может, хоть в шпионах пользу обществу принесли бы!

Ласта замолчала. Оратор находился в каком-то ступоре. Он понимал, что ведет себя, как ничтожество, но никак не мог достойно вписаться в столь абсурдную ситуацию.
И вдруг он увидел, как в магазин вломился избитый до синевы человек в разодранной футболке, и все обернулись на пьяный, но уверенный крик, прервавший пение:
— Слушайте все сюда! Я все знаю! Я грузчик! Которого, значит, в три шеи! И вытолкали! По 33 статье! А у меня, может быть, три благодарности... язва... и сын в институте... Я все скажу! Раз они со мной так, я молчать не буду! Они вас обманули! Котлеты действительно тухлые! Сами посудите, разве к нам! сюда! завезут крокодилятину?! А если завезут, разве до трудящего человека ее допустят? Всех продам, кровопивцев от торговли! Не сомневайтесь, граждане! Ту-у-хлые!

— Вот это речь! — взвизгнула черная резиновая красавица и легонько ущипнула Оратора за другую ногу. Но тот уже и сам понял, что это не конец, а продолжение. Оцепенение сменилось привычным зудом, предвестником того, что сейчас в нем созреет речь. И на этот раз зуд охватил его с ног до головы. «Ого! А речь-то зреет нешуточная!» — с веселым предчувствием подумал он.

Тем временем королевская свита, мгновенно сориентировавшись, кинулась спасаться через подсобку. Учитывая крупные размеры славных работников торговли, возникла небольшая пробка. Последней лезла заведующая. Наверняка, это обстоятельство очень неприятно, поскольку ей вслед летели не только возмущенные крики, но и зловонные крокодильи котлеты. И опять ехидный бас дал о себе знать:
— Отольются вам эти крокодильи котлеты крокодиловыми слёзками!
Когда вся торговая компания скрылась за дубовой дверью, перед разъяренной толпой предстал лысый человек в белой тунике, в плаще, накинутом на плечо, со свитком в руке. На ноге у него почему-то ласта. Он поднял руку, дожидаясь тишины. Толпа, как змея перед дудочкой факира, замерла и затихла. Стала слышна возня за дверью подсобки, которую баррикадировали какими-то ящиками, и здоровенная муха от удивления треснулась в оконное стекло.

— Я — Оратор. Я пришел вам сказать, что вы живете неправильно. Вы — хорошие люди и честные труженики. Но вы легковерны и добры. В вас нет настойчивости и желания изменить свою жизнь. Вы, как спящая принцесса, все время ждете, вот-вот придет прекрасный принц и развеет злые чары. Но принцы бываю только в сказках! Каждый из вас создал себе крохотную пещерку, отгородил ее по мере сил и возможностей от дождей и ураганов и живет в ней. Подобно земляному червю! Ради жизни земляного червя вы пожертвовали своими крыльями! А те, кто имеет право летать, испепеляет все светлое и доброе, к чему прикоснется, превращая его в прах и тлен! Но всему когда-нибудь приходит конец! Рушатся своды пещер, и вы видите свет! Это поднимается пламя над жалкими домами пошлых обывателей! Люди, опомнитесь! У каждого из нас один раз в жизни бывает шанс! Так давайте используем его! Выбор за вами! Это все! — он поправил плащ и вернулся на свое место.

— Вот это выдал! — восхищенно выдохнула Ласта. — Я всегда верила в тебя, верила, что ты гений! Толпа, притихшая от нахлынувших мыслей, продолжала молчать.
Вдруг, разбив ставшую уже неловкий тишину, взревел бас:
— Мужик верно крутнул! Надо брать власть в свои руки, руки сильные и могучие! Тогда порядок будет!

И небывалое воодушевление овладело всеми жертвами котлетного мятежа. В пять минут разработан план захвата городской Думы и арест всех местных властей. Ответственным за все назначен Ироничный Бас. Он громогласно провозгласил свободу производства котлет и свободу их купли — продажи, а также свободу умирания от голода тех, кто не ест котлет.

Депутатов решили обязать отказаться от черной и красной икры в пользу котлет, только в этом случае их казнь заменялась бы ссылкой на Аляску. Договоренность с Америкой взял на себя человек в шляпе, очках и с портфелем. Он избран министром иностранных дел.

Решено, что в связи с возможностью подавления восстания необходимо вызвать англо-французские войска. Человек в шляпе получил бумагу о назначении министром, подписанную Ехидным правителем, а также письмо к премьер-министрам Англии и Америки, подкрепленное подписями Временного правительства.
И, одолжив денег на трамвай, хотя сумма набралась на десять поездок в такси, новоиспеченный министр отправился на вокзал.

10

План захвата Думы состоял в следующем:
1) Отвлекающий маневр — разбить два стекла.

2) Штурмовые батальоны активисток-бабулек блокируют все входы-выходы, подъезды и черные ходы. Примечание: а) в случае появления блюстителей порядка отвлечь их внимание посредством драки, которую устроят два деда из диверсионного взвода; б) в случае излишнего внимания к происходящему Оратору еще раз произнести речь перед гражданами.

Примечание к примечанию: желающие принять участие граждане включаются в состав штурмовых батальонов. Если желающих будет много, организовать их в ОАО (Оборонительную Армию Ополчения);

3) Вход с грозными лицами в здание Думы. Его проделывают члены Временного правительства и отдельный спецотряд из пяти бабулек, обладающих весом от 120 до 150 кг каждая, в функции которого входит обеспечение прохода и защита Временного правительства при передвижении к резиденции спикера Думы;

4) Низложение всех чиновников и их секретарш;

5) Предложение и вытекающие из него последствия об отказе депутатов от красной и черной икры в пользу котлет.

6) Объявление и разъяснение Котлетной программы населению.

К этому плану прилагается пофамильный список членов правительства с распределением их обязанностей.

Оратор назначен почетным ораторствующим министром агитации и контрпропаганды. Секретарем к нему приставлена Ласта.

Переворот назначили в 15:00. Сверили часы. У всех — 14:50. Присутствующие жили напряженным ожиданием чего-то нового, которое исправит их жизнь. «Эх, заживем!..» — думали все как один.

Но нашим мятежникам не хватило опыта. Никто из них не подумал о средствах связи, а жаль. Потому что в это время коварная заведующая без устали накручивала диск телефона и сигнализировала, сигнализировала… без остановки. Это и решило судьбу восстания.

В 14:55 двери резко распахнулись, и в магазин ворвались работники милиции — шлемы съехали немного набок, дубинки уже в руках — и громогласно объявили, что все присутствующие арестованы по подозрению в организации массового мятежа. Начался переполох, но резиновые дубинки быстро начали наводить порядок.
Дверь подсобки открылась, и продавщицы с заведующей, вырвавшись, как озверевшие фурии, стали тыкать во всех присутствующих пальцами и, перебивая друг друга, рассказывать, кто и что. Их под общий визг обозвали жабами и жирными птеродактилями. После этого всех стали выводить по одному, руки за голову. Магазин опустел. Посреди зала остался стоять один Оратор.

Пока вопящую, беснующуюся толпу выталкивали из магазина, чтобы распихать по автозакам, он стоял в стороне — будто в лёгком трансе, прижимая к груди пакет с какой-то едой, которую кто-то просто сунул ему в руки. Оратор даже не сразу понял, что вокруг уже почти никого не было — хаос медленно схлынул, оставив его одного среди корзин, мокрого мусора и раздавленных ботинками яблок — спелых и липких.
— А ты что, лысый? Не врубаешься? Давай на выход! — крикнули ему.
— В чём меня обвиняют? — твердым голосом спросил он.
— Молчи! — испуганно зашипела Ласта.
— Не понял? — в этих словах, слетевших с уст разрумянившегося милиционера, слышалось: не подчинишься — все равно заберем, но при этом сломаем два ребра, сделаем сотрясение мозга, задницу превратим в один сплошной синяк.
— Я требую адвоката! — ещё тверже заявил Оратор.

— Не звезди мне тут, герой! Веселее шевели булками! На выход.
И Оратор с чувством собственного достоинства, но достаточно быстро, дабы не получить ботинком под зад, промаршировал к выходу.
— Осторожнее нельзя? — взвизгивала Ласта, шмякаясь об пол при каждом шаге.
— Вы призваны охранять покой трудящихся граждан! Так делайте же это! Переходите на сторону восставшего народа! Землю — крестьянам! Море — морякам! Котлеты — потребителю! — кричали мятежники, уже стоя на улице лицом к стене магазина, пока их обыскивали блюстители порядка. У Оратора пытались, но безуспешно вырвать свиток из рук и отделить его от Ласты, которая то смеялась, то сквернословила в адрес блюстителей порядка.

11

В камере-одиночке темно и холодно. На столике потрескивала свеча, создавая в этом казенном помещении неуместно интимную обстановку.

— Ну и что у нас в активе? Два удара по ребрам резиновой дубинкой. Выбитый зуб. На меня омоновец наступил сапогом. Прелестно, не правда ли? И все из-за тебя, — выслушивал Оратор, сидя на нарах. — Я так и знала, что здесь холодные полы.
— Почему?
— Откуда я знаю — почему? Каменные потому что!..
— Почему все из-за меня? Не ты ли меня толкала на все эти авантюры? Да кто ты такая вообще? Что ты навязалась на мою голову? Что за Дар такой идиотский?
— Ничего не идиотский, — обиженно сказала Ласта. — Я, если хочешь знать, — это ты.
— Э-э! Ты это брось! Ты меня в психушку не толкай, — предостерегающе замахал рукой Оратор.
— Да какая там психушка! — с досадой прервала его резиновая соратница. — Я — твоя вторая половинка. Отражение. Подсознание. Второе Я. Внутренний голос. Я то, чем ты хотел бы быть. Чем мог бы быть. Но не стал. Теперь можешь. Потому что ты выбрал. И поверил.
— Не может быть! Слишком просто! — поразился Оратор.
— А вам все сложностей подавай! — не удержалась от колкости Ласта.
— Ты знаешь, а я ведь рад! — проигнорировав выпад, мечтательно сказал Оратор. — Мне кажется, что я все время спал, а теперь вот проснулся.
— Ну-ну, только без литературных красот! Я их терпеть не могу! — окрысилась Ласта. — Прямо Пелагея Ниловна из романа Горького «Мать"! «Четвертый сон Веры Павловны"!
— Нет, серьезно. Ведь все только начинается! Впереди такая жизнь! Такой путь! Мы еще заставим их быть счастливыми!
— Да ну! Это как же заставим? Сапогами по ребрам? — ядовито вопросила Ласта.
— Нет! — бодро сказал Оратор. — Ты же видела! Они не только хотят! Они еще и могут! Мы будем говорить с ними, мы будем развивать их, мы покажем им путь...
Внезапно диалог прервался грохотом распахивающейся двери.
— Оратор, на выход! Руки за спину! — произнес чей-то сонный голос.
Кабинет следователя совершенно невзрачный: черный полированный стол с круглыми углами, черный телефон, черный шкаф, ряд черных стульев вдоль стены. На этом фоне маленький, лысоватый, живой следователь казался чем-то из ряда вон выходящим, хотя он редко выходил из-за стола во время работы.
— А-а-а! — протянул он, глядя веселыми глазами на Оратора. — Здравствуйте, дорогой друг, проходите, пожалуйста, дорогой друг! Присаживайтесь. Да, вам немножко неудобно — Ласта, знаем, знаем. Так уж вы ее под стол приспособьте. Вот и хорошо, вот и ладушки.
Ласта под ящиком потрепыхалась немного и притихла.
— Знаю, все знаю, вы — Оратор. Так? — весело подмигнул следователь.
— Так. И откуда вам всё известно? – устало съязвил Оратор.
— Свыше, дорогой друг, свыше! — и следователь подмигнул ему еще раз. — Как насчет чаю?
— С удовольствием, — растерянно сказал Оратор.
Тут же появился чай с отличными свежими бутербродами, и владелец кабинета завел приятный разговор на всевозможные темы. Поскольку темы эти никак не касались событий в «Гастрономе", Оратор постепенно расслабился и успокоился. Вдоволь «намолчавшийся» за всю свою предыдущую жизнь, он нашел в хозяине кабинета умного, подозрительно тонкого собеседника. С большим удовольствием поговорил о погоде, китайской поэзии, дошкольном воспитании и преимуществах натуральных тканей перед синтетическими.

Оратор увлекся, наслаждаясь беседой, как завзятый гурман, и перестал обращать внимание на хлопающую дверь, в которую время от времени заглядывали какие-то люди. Иногда лица казались ему знакомыми, тогда он рассеянно кивал и продолжал интересный разговор. Его очередную тираду прервала Ласта, которая довольно грубо хлопнула его по ноге. Он замер на полуслове и спросил:
— А что вы вообще от меня хотите?
— Я вызвал вас, — ответил следователь все тем же беззаботным тоном, — чтобы сообщить, что вы свободны.
— Как?!
— Очень просто. Вы просто идёте вперёд и оказываетесь снаружи, — и он подмигнул еще раз.

Потом наклонился над столом, как будто боясь, что его подслушают, и тихим голосом произнес:
— Вы с честью выполнили свой долг! Сам... выносит вам благодарность и советует временно эмигрировать куда подальше.
— А кто такой Сам? А какой это долг? — одновременно спросили Оратор и Ласта.
— Т-ш-ш-ш! Вы что, не поняли — я свой! Прекратите строить из себя идиота! — зашипел следователь. — Идите и выполняйте, что вам приказано!
— То есть?
— Объясняю для непонятливых. Вы опознали всех зачинщиков мятежа. Вы ответили на все вопросы. Вы оказали неоценимую услугу следствию. Родина вас не забудет. Связь мы обеспечим. Вас найдут. Все. Идите!
... Ворота за спиной Оратора захлопнулись. Утреннее солнце все заливало океаном света. Это создавало какое-то дурное настроение. Шли по-дурному веселые люди, ехали по-дурному веселые автомобили, играли по-дурному веселые дети, щебетали по-дурному веселые птицы.
— Ну-с, куда будем эмигрировать? — спросил Оратор у весеннего солнца.
Вместо него ответила Ласта:
— Направо.
— Ну что ж… направо так направо.
И он зашагал по улице не глядя по сторонам, будто на автопилоте. Мимоходом взял в киоске газету, мимоходом прочитал.

СУД НАД МЯТЕЖНИКАМИ
Вчера доблестными работниками внутренних дел раскрыт антиправительственный заговор, направленный против депутатов городской думы.
Мятежники арестованы у себя на штаб-квартире, которая помещалась в здании магазина «Гастроном". Главарями заговора являлись Ехидный Бас и заведующая магазином гр. Петрова. Предполагается, что указанные граждане находились в противоестественной внебрачной связи и являлись уругвайскими шпионами.
В процессе расследования выяснилось также, что у преступников находятся списки подпольного правительства. Один из участников заговора арестован на вокзале, когда пытался и там поднять мятеж. Он помещен в психиатрическую лечебницу. Предварительный диагноз «мания величия", так как он все время просит называть себя министром иностранных дел и требует встречи с премьер-министрами Англии и Америки.

Вот, граждане, сколько невинных людей пострадало из-за глупости немногих недалеких!

Заговор помог раскрыть истинный патриот гр. Оратор, который, рискуя жизнью, внедрился в ряды заговорщиков с целью последующего их разоблачения. Честь и слава герою! Гневно отметим мерзкие происки и гнусные выпады отъявленных мерзавцев, стремившихся опорочить и разрушить нашу счастливую жизнь и наши высокие идеалы!
Студентка факультета журналистики И. Ирокезова.

— Вы уже прочли?
Оратор оглянулся. За спиной стоял человек преклонных лет, из тех, кого принято называть старикашками.
— Каковы мерзавцы, а? Надо ж до такого додуматься, и где — в «Гастрономе"! В святая святых! Мне стыдно, что мы воспитали таких людей!
— Слушай, ты, старый увалень, вали отседова! А то я за себя не ручаюсь! — вдруг взорвалась Ласта.
— Но я ведь просто, — поспешно ретируясь, пытался оправдаться тот.
Вдруг Ласта громко крикнула:
— Что просто? А ну, стоять!
Но тот уже быстро перебирая ножками, припустил по улице.
— Зачем ты его так? — с тоской в голосе произнёс Оратор, обращаясь к подруге дней своих суровых. — Он же это не со зла...
— Все они добрые… пока их не бьют, — резонно ответила та.
Тянулся все еще по-летнему солнечно-дурацкий день. И орущие птицы — дураки, и люди, и деревья, и солнце. Все дураки. К ним еще добавился по-дурацки теплый ветер, гнавший по-дурацки дурацкую пыль. И Оратор чувствовал себя дураком. Вот только Ласта по этому поводу хранила молчание.
— Что ты думаешь обо всем этом? — осторожно спросила она.
— А ты? И о чём это ты? — вяло отозвался Оратор.
— Я думаю, что начало хорошее. Конечно, сволочи они, что тебя подставили, но это дело поправимое. Провокация провокацией, а жизнь продолжается. Главное — пробовать. Объясним им всем, они поймут. Попробуем еще раз? Ты ведь теперь умеешь глаголом жечь сердца людей!
Оратор неожиданно остановился.
— Ну что ты встал?
— В «Гастроном"! — решительно провозгласил Оратор.

...В «Гастрономе» очередь тянулась к привычному прилавку. Витрину украшали все те же павшие «смертью храбрых» куры, и...
— Боже мой! — прошептал Оратор.
— Да уж... — неопределенно отозвалась Ласта.
На витрине лежали все те же крокодильи котлеты, только они совсем уж зеленые и запах от них шел совсем уж невыносимый. И цена уже 3 рубля за штуку. И табличка: «Норма отпуска — 1 кг в руки". Бдительные бабульки ревностно регулировали очередь.

Оратор повернулся и, сгорбившись, побрел к выходу.
— Куда же ты? — заволновалась Ласта. — Ты же хотел начать сначала! Ты же собирался им сказать!
— Нет. Все бесполезно. Я не могу. Все кончено. Их уже ничего не спасет. Миражи. Кругом — миражи. Нас нет!
— Прекрати истерику! — крикнула Ласта. — Начни с нуля! Ты же Оратор!
— К черту. В Департамент, домой, куда угодно. Меня нет. Когда я ем, я глух и нем. Отстань! Слышишь, отстань, резинка чертова! Видеть тебя не хочу! Слышать тоже! Тебя нет! Ты — мое воображение! Фантазия старого маразматика!
Оратор кричал все громче и шел все быстрее, вдруг умолк на полуслове, внезапно осознав, что идти как-то непривычно, неловко... Ласты не было.
— Ты что? Ты где? — завертелся он, в ужасе озираясь. И увидел ее — черную резиновую ласту, мертво и отчужденно лежавшую в дорожной пыли. Он медленно двинулся к ней, подошел и остановился, молча, потому что знал — он воспользовался Даром. И всё.

Какой-то прохожий, спеша мимо, притормозил, поднял ласту, помял ее в руках и сказал:
— Ваша вещица? Не возражаете, если я ее себе возьму? Того, значить, на прокладки... Сантехник я… по водопроводу.
И, поскольку Оратор молчал, тут же вынул перочинный ножик и начал пластать ласту, демонстрируя процесс изготовления прокладок наглядно.

Оратор долго и тупо смотрел на свое «второе Я", из которого получаются такие бравые прокладки...   А потом пошел, сгорбившись и шаркая ногами, прямо к городским воротам, вышел за них, и, не глядя по сторонам, пошел дальше и дальше. Он оглянулся только один раз — посмотреть на город снаружи, и увидел высокие городские стены, а на них четырех деловитых маляров, которые нежно-зелёной краской — вкривь и вкось замазывали вывеску: ОСТАВЬ НАДЕЖДУ ВСЯК СЮДА ВХОДЯЩИЙ. К стене прислонена новая вывеска. Она стояла надписью к стене, и поэтому, что там написано, Оратор прочитать не мог.

Он шёл по пыльной дороге. И чем дальше удалялся от города, тем легче становилась его походка, тем больше расправлялись его плечи... Он почувствовал странный зуд между лопатками — лёгкий, щекочущий, почти радостный. Его одолевали непривычные желания. Например, ему хотелось смеяться. И ещё летать. И тогда он засмеялся… и полетел.

Ноябрь 2025