Есенин и Гиппиус. История вражды

            

Что такое Гиппиус?
Бездарная завистливая поэтесса.
Е с е н и н

И стихи Есенина... Две-три простые, живые строки —
а рядом последние мерзости, выжигающее душу сквернословие
и богохульство...

Г и п п и у с

Два видных представителя «Серебряного века» Сергей Есенин  и Зинаида Гиппиус. Их отношения, которые когда-то начинались с взаимного интереса и уважения, со временем превратились в открытую вражду.

Зинаида Гиппиус с мужем Дмитрием Мережковским устраивала в своём доме «воскресенья» для интеллектуальной элиты того времени.

В одно такое воскресенье 1915 года по протекции Блока в их доме появился Сергей Есенин. Он только несколько дней как пребывал в Петрограде.

Вспоминая тот визит Гиппиус отмечает: 

«Он приехал из Рязанской губернии в "Питер" недели две тому назад,  прямо с вокзала отправился к Блоку, – думал к Сергею Городецкому, да потерял адрес. В Питере ему все были незнакомы, только что раньше "стишки посылал". Теперь сам их привез, сколько было, и принялся раздавать "просящим", а просящих оказалось порядочно, потому что наши утонченно-утомленные литераторы знают, где раки зимуют, поняли, что новый рязанский поэт – действительно поэт, а у многих есть даже особенное влечение к стилю подлинной "земляной" поэзии». <...>
Есенин так молод, а время так быстро, что он может ещё завянуть на корню. Пока невиданный Питер не слишком удивил и пленил его. Любопытно; однако не очень. Пошел и на "поэзо-концерт". "Что ж, понравились футуристы" – "Нет; стихи есть хорошие, а только что ж все кобениться". И люди в Питере, говорит, – ничего, хорошие, да какие-то «не соленые"» («Статья Земля и камень»  опубликованная З. Гиппиус под псевдонимом Роман Аренский). 

С этой первой встречи Гиппиус обратила внимание на его уверенность в собственной «необыкновенности» :

«Ему лет 18. Крепкий, среднего роста. Сидит за стаканом чая немножко, по-мужицки, ссутулясь; лицо обыкновенное, скорее приятное; низколобый, нос «пипочкой», а монгольские глаза чуть косят. Волосы, светлые, подстрижены по-деревенски, да и одет он еще в свой "дорожный" костюм: синяя косоворотка, не пиджак — а "спинжак", высокие сапоги.
Народу было мало, когда он заявился. Вновь приходившим мы его тотчас рекомендовали; особенного стеснения в нем не замечалось. Держал себя со скромностью, стихи читал, когда его просили, — охотно, но не много, не навязчиво: три-четыре стихотворения. Они были недурны, хотя еще с сильным клюевским налетом, и мы их в меру похвалили. Ему как будто эта мера показалась недостаточной. Затаенная мысль о своей "необыкновенности" уже имелась, вероятно: эти, мол, пока не знают, ну да мы им покажем...», (Гиппиус З. Н. Чего не было и что было. Неизвестная проза (1926—1930 гг.) ).

В январе 1916 года Есенин даже подарил Гиппиус первую свою книгу «Радуница» с надписью: «Доброй, но проборчивой Зинаиде Николаевне Гиппиус с низким поклоном. Сергей Есенин. 31 января 1916. Петроград».

В Петрограде  Есенин  познакомился со многими известными поэтами, представителями разных литературных направлений — А. Блоком, Н. Гумилевым. А. Ахматовой, С. Городецким.

Сблизившись с Городецким, Есенин перестал бывать у Гиппиус. 

«Затем он исчез. — Пишет Зинаида Гиппиус в статье "Лундберг, Антонин, Есенин".  —  Выплыл уже в компании Сергея Городецкого, у так называемых "пейзанистов". Это была кучка поэтов-стилизаторов, в то время, в 15—16 годах, настроенная сугубо лженароднически и военно-патриотично. Есенина одели по-"пейзански": в голубую шелковую рубашку, завили ему кудри длинные, подрумянили. Живо приобрел он и соответственный апломб. В наш кружок больше не являлся. Голубую рубашку и завитые букли этого "добра молодца" и "самородка народного" мне воочию пришлось видеть лишь раз, чуть ли не в "Рел. Фил. Обществе", со всей его дикой компанией <...>
Ежели Есенины, — а ими все пруды "советской" России нынче запружены, — счастливее Лундбергов и Антонинов, то они также и невиннее. Пусть на взгляд человеческий это самые обыкновенные негодяи. Но разве они знают, что такое негодяйство, — знали когда-нибудь? По слуху повторяют какие-то слова: я — вор, я — поэт, я —  хулиган, — и все они для них равно без смысла» (Гиппиус З. Н. Мечты и кошмар (1920—1925)).

Перелом в их отношениях  наступил  к лету 1916 года. Есенин всё больше проявлял свой характер и независимость, что не всегда нравилось Гиппиус.

«Он интересен, — пишет Гиппиус, — как явление очень наглядное. Продукт химически чистый. На Есенине можно наблюдать процесс разложения и конечной гибели человека; нормально в человеке происходит процесс обратный, — развития личности. Любопытно, что никакие отдельные способности, — умственные, художественные или волевые, — не спасают от разложения: бескостное существо, человек без спинного хребта (без веры и закона) гибнет вместе с ними. Пропадом пропадает все.
Страдания Есенина не сложны. Страдал немножко, зарвавшись на спекуляции, когда его недавно поймали с вагоном соли и посадили в кутузку. Но выпустили (еще бы, ведь не Гумилев!) — и памяти нет; опять пошли удовольствия, подвернулась заграничная дива с любовью; старовата, да черт ли в этом: для честолюбия «величайшего поэта» такой брак — взлет на головокружительную высоту. Известно, что чем ниже огонек сознания, тем уже потребности и тем легче достигается удовлетворение. В приюте для идиотов — как счастлив порой сосущий тряпку!»

Зинаида Гиппиус славилась язвительным нравом. За острый язык и смелость современники называли её «Сатанессой» и «реальной ведьмой». Не избежал её язвительного замечания и Есенин.

Однажды на один из приемов Есенин нарочно явился в валенках. Гиппиус демонстративно направила на диковинную обувь лорнет и громко спросила: «Вы, кажется, в новых гетрах?» Присутствующие разразились смехом. «Это охотничьи валенки», — ответил Есенин.   

Такой обиды Есенин простить не мог. В августе 1916 года Есенин в письме к Николаю Ливкину, проговаривается: «... когда вдруг около меня поднялся шум, когда мережковские, гиппиус и Философов открыли мне своё чистилище и начали трубить обо мне..., я презирал их — и с деньгами, и с всем, что в них есть, и считал поганым прикоснуться до них».

Отношения продолжали ухудшаться. К 1918 году Гиппиус уже воспринимала Есенина как предателя интеллектуальной и культурной элиты. В период революции, да и после неё «на фоне багровой русской тучи он носился перед нами — или его носило — как маленький черный мячик. Туда-сюда, вверх-вниз... И стихи Есенина — как его жизнь: крутятся, катятся, через себя перескакивают...»

11 - го января 1918 года Зинаида Гиппиус занесла в дневник 22 фамилии «интеллигентов-перебежчиков», среди которых был и Есенин: «Ник. Клюев, Сергей Есенин — два поэта ‹из народа›, 1 - й старше, друг Блока, какой-то сектант, 2 - й молодой парень, глупый, оба не без дарования».

Вражда даже усилилась. 21-го января  1918 года на вечере в Тенишевском зале Гиппиус публично отказалась пожать Есенину руку. Этот жест Есенин воспринял как личное оскорбление и больше не забыл её унижения.

В 1925 году, Гиппиус выпустила статью «Поэзия наших дней», в которой прямо обвинила Есенина в сотрудничестве с большевиками и в разрушительном пафосе его поэзии:

«Из цепи сегодняшних "свободных" поэтов, делателей русской поэзии, Есенина не выкинешь: он колечко заметное. Он только сидеть безвыходно в эстетской коробочке не может, но он, конечно, "эстет" и Мариенгофу первый друг. Все потуги новшества, всю ломку, все «дерзания» последней поэзии он приемлет и даже, благодаря своей природе, доводит до гиперболических размеров. У Есенина чисто русская, распутинская,— безмерность: куда бы ноги ни поставил — катит его как с горы. От свободы, не знающей препон (обеспеченной "смычкой"), он обалдевает. Если "новое" в поэзии — "сказать погаже", у Есенина тотчас за поясом все, вплоть до Маяковского. Если кощунство — так уж никакому комсомольцу не выдумать. А главное— ломка, ломка, пафос разрушенья, который пьянит лучше вина.
Есенин, вне своей поэзии, сам есть некий художественный образ. Его безудержность, его талантливость, ребяческая лживость и бессознательная правдивость, его способность опьяняться "свободой", чтобы "полететь вверх пятами" и потом в медленном похмелье приходить в себя,— разве все это не черты самого русского народа?
Но не буду останавливаться на этом. Я говорю о поэзии, и Есенина беру лишь как одного из работников, потрудившихся над ней в полной свободе».

Эта оценка вызвала ответную реакцию Есенина. В статье «Дама с лорнетом» он не сдержался:

«Когда-то я мальчиком, проезжая Петербург, зашел к Блоку. Мы говорили очень много о стихах, но Блок мне тут же заметил, вероятно, по указаниям Иванова-Разумника: "Не верь ты этой бабе. Ее и Горький считает умной. Но, по-моему, она низкопробная дура".
Это были слова Блока. После слов Блока, к которому я приехал, впервые я стал относиться и к Мережковскому и к Гиппиус — подозрительней.  <...>
" — Что такое Мережковский?
— Во всяком случае, не Франс.
— Что такое Гиппиус?
— Бездарная завистливая поэтесса."
 <...>
Лживая и скверная Вы. Всё у Вас направлено на личное влияние Вас.
Вы пишете:
"Основа партии — общее утверждение ценностей".
Это Вы пишете.
Безмозглая и глупая дама. <...>
Вы продажны и противны в этом, как всякая контрреволюционная дрянь».

В 1926 году Гиппиус в статье «Судьба Есениных» с резкостью прошлась по поэту:

«И стихи Есенина — как его жизнь: крутятся, катятся, через себя перескакивают. Две-три простые, живые строки — а рядом последние мерзости, выжигающее душу сквернословие и богохульство, бабье, кликушечье, бесполезное.
В красном тумане особого, русского, пьянства он пишет, он орет, он женится на "знаменитой" иностранке, старой Дункан, буйствует в Париже, буйствует в Америке. Везде тот же туман и такое же буйство, с обязательным боем,— кто под руку попадет. В Москве — не лучше: бой на улицах, бой дома. Знаменитая иностранка, несмотря на свое увлечение "коммунизмом", покинула, наконец, гостеприимную страну. Интервьюерам, в первом европейском городе, она объявила, что "муж" уехал на Кавказ, "в бандиты"... Но Есенин не поступил "в бандиты". Он опять женился... на внучке Толстого».

Но на этот памфлет Есенин ответить уже не смог...