Однажды в СССР. Глава 40

Её нашла Галка-давалка.                Где-то часов в десять-одиннадцать вечера в пьяной роще.                Это было Галкино место и её время. За дощатым столом, за которым столько выпито с теми, кто нальёт ей и понравится, сидела незнакомая девица, уронив голову на стол.                «Ничего себе нахалка! Все знают, что это моё место!»  — Галка подошла поближе:                — Эй, ты! Подъём! — крикнула она девице. Та же нагло спродолжала спать, и пофиг ветер!                Это настолько возмутило Галку, что она, что есть силы, толкнула нахалку в спину. Удар получился – девица шмякнулась на землю! Только как-то странно шмякнулась вперёд головой.                Носком туфли Галка легонько толкнула девицу – никакой реакции.                -Эй! - крикнула Галка, но не громко и даже немножко робко, вроде почувствовав недоброе.                Она отступила пару шагов от девахи, не отрывая от неё взгляда  полного страха: «Она что … мёртвая?!»                Подавив в себе крик, Галка оглянулась — вокруг темно и страшно! Она развернулась и, что есть мочи, рванула из рощи, туда, где свет от фонарных столбов и одинокие прохожие…                Ей повезло – навстречу топали дружинники, с повязками на рукавах и хищными взглядами – те ещё подлецы, Ищущие пьяниц и малолеток, шатающихся поздно по улицам города.                — Туда! Туда! — Закричала Галка, показывая в сторону рощи. — Там … мёртвая!»                ———————————————————————--————
Была скорая помощь и несколько милицейских машин, опера, следователь и криминалисты. Они притащили с собой много осветительной дребедени, поэтому было светло, как днём. Менты лазили по траве и непонятно что искали. Галка услышала, как кто-то сказал про улики.                Ей показалось странным, что все присутствующие говорили в полголоса, как бы пытаясь не шуметь. Кто его знает, может так принято при покойниках…                «Богатая сучка», - с завистью подумала Галка, глядя на дорогой прикид покойницы. — Нужно было сережки с неё снять, ей всё равно уже не пригодятся».
Дотошный следователь Петренко, допросил Галку, задавая, как ей показалось, совсем тупые вопросы, и дал расписаться на бланке, который бережно сложил в папку и отнёс в машину. Два дюжих санитара положили тело на носилки и потащили к неотложке.            Галка, было, собралась уходить, ничего интересного больше не предвиделось, но она ой как ошиблась. На полном ходу, нарушая общую тишину, на место преступления ворвалась белая «Волга». Распахнулась водительская дверь и из машины, словно ураганом, вынесло мужика: в спортивных трико и белой майке.                Увидев, как санитары грузят тело, он прорычал, словно раненый лев и бросился к носилкам. Несмотря на его внешний вид, в мужике чувствовалась сила и власть – не зря менты все вытянулись в струну, как те солдатики. И даже следователь, который допрашивал Галку, тоже подтянулся и выпрямил спину.                — Кто это, — Галка не ходила на демонстрации и знать не знала в лицо хозяев города.                — Первый секретарь, — выдохнул Петренко. – Отец города!                А мужик подбежал к носилкам, сдёрнул покрывало с лица покойницы и… остолбенел.                Все присутствующие тоже замерли – знали, что покойница – единственная дочка у первого секретаря, и какова будет сейчас его реакция – одному богу известно.                А хозяин города, так надеялся на ошибку, что, мол, это не она и вообще с ней этого случиться не может. Хотя первые подозрения о нехорошем закрались в его голову ещё дома – не бывало такого, чтобы в десять вечера Надюшка не находилась дома.                Его надежда не оправдалась – перед ним лежала его доченька, его любимица, ради которой вся жизнь и всё, что угодно… Но в таком её положении она уже ни в чём не нуждалась.                И тогда он рухнул на колени, положил свою голову ей на грудь и завыл. Он никогда не плакал, ни когда был пацанёнком, ни будучи офицером, прошедшим всю войну – он просто не умел плакать и поэтому выл, как волк, и это выглядело абсолютно неестественно и поэтому жутко. Галка не смогла скрыть слёз.                Мужики старались держаться. Никто не заметил, что из «Волги» вышла женщина, средних лет, сохранившая свою красоту; в чёрном, обтягивающем хорошую фигуру, платье. Дальше она не пошла – стояла у машины и смотрела на своего спутника. Сосредоточенно, без слёз и без эмоций.
На следующий день следователь Петренко стоял навытяжку в кабинете Первого секретаря – в этом месте сесть не предложат, не в гости пришёл.                Константин Петрович сидел во главе длинного, массивного стола и его тяжёлый взгляд, насквозь пробуравил следователя. Этого взгляда боялись все до единого сотрудники горкома.                Следователь Петренко тоже очень трусил и с этим своим страхом ничего не мог поделать. Не далее, как вчера, он видел, как выл этот человек над телом своей дочери и нутром уяснил, насколько силён духом руководитель города.                Здесь нельзя юлить, ходить вокруг да около. Тут надо говорить так, как есть. Этот жёсткий, колючий взгляд обмануть невозможно, тем более, когда дело касается его единственной дочери.                Боже, как Петренко жалел, что это дело досталось именно ему! Тут ведь можно и погоны потерять и вообще со службы вылететь, а до пенсии осталось всего ничего.                — Говори, капитан, — Константин Петрович смотрел на следователя так, как будто тот виноват в смерти дочери.
Петренко закашлялся. Трясущимися руками открыл старую папку, (не допросишься у них новых папок-то!), взял один лист – нет, не тот; другой, третий… А вот!.. Покряхтел, собираясь с силами и, не узнавая собственного голоса, прогундосил:                —Произошло убийство, товарищ Черненко.                Лицо Константина Петровича от этих слов сделалось бурым, как свёкла. Опираясь руками в стол, он начал медленно приподниматься со стула:                — Ты что, дебил? — заорал он на следователя. — По существу давай, мать твою!                Петренко вдруг подумал, что в сущности, он — несчастный человек. Мог бы сейчас заниматься мелкой уголовкой и не портить себе нервы, а тут… Он завис над исписанным листом бумаги, буквы прыгали вверх-вниз; с трудом скорректировал взгляд и засипел:                — По результатам патологоанатомического исследования обнаружено, что гражданка Черненко Надежда Константиновна, проживающая по адресу: улица Горького, дом 18, умерла вследствие асфиксии вчера, примерно между девятью и десятью часами вечера. На месте преступления обнаружены нити шерсти ангорской козы, что даёт возможность предположить следствию, что потерпевшая была задушена шарфом из индийского мохера, — капитан мельком взглянул на Первого – тот глядел в стол, а не на следователя, и это хоть как-то успокоило Петренко.                Он продолжил:                —Теперь об окружении. По существу дела выявлено, что ваша дочь близко дружила с Глебом Тепловым. Он сейчас допрашивается, — последняя фраза была чистой воды враньём, но тут уж ничего не поделаешь, лучше солгать… зато Черненко видит, что работа ведётся.                -Это всё? — прорычал Константин Петрович.                —Нет, — пропищал капитан.                — Ну!.. — Первый так же грозно смотрел на него.                — Надежда была в положении, — следователь был уверен, что Черненко понятия не имел о том, что его дочь беременна!                Так и есть! Услышав последние слова, Первый, даже привстал со стула. Глаза его округлились до невообразимых размеров, лицо снова обрело свекольный цвет.                Он, видимо, хотел что-то сказать, но, вдруг, стал заваливаться набок, но не от того, что не держали ноги, а скорее от острой боли, что сжала грудь железными тисками.                Капитан уронил папку на пол и ринулся к Первому – поддержать его, одновременно заорав трубным голосом в сторону приёмной:                — Скорую сюда! Быстрее, мать вашу! – и с трудом подхватил тяжёлое тело, услышав, как перед тем, как потерять сознание, Первый прошептал:                — Убью сучонка…
В кабинете следователя накурено так, что в пору топор вешать! От этого запах такой, как будто это не кабинет, а курительная комната. Ощущение, что табачный дым проник во всё: в обои, стулья и стол, в диван и, даже в сейф с пистолетом.                Петренко, с папиросой в зубах, сидел тощей задницей на краю стола и просматривал фотографии подозреваемых.                «Глеб Теплов – красивый парень, наверняка хорошо учится - лицо умное, такого на мякине не проведёшь… Его отец, тоже вроде в горкоме служит… Значит могут быть сложности… М-да… Вчера начальник гормилиции на ковёр вызывал – три дня на всё про всё дал. Мол, дочь Первого – это вам не шутки, поэтому три дня!.. Времени не густо… Хотя бы пару недель – можно было бы по нормальному сработать. Теплов мог убить – она ему про беременность сказала, а ему это нафиг не надо. Причина? Причина!.. Далее… Нитки мохера на шее убитой – с одной стороны не трудно выяснить, у кого такой шарф был… С другой стороны, пол города такие шарфы носит… Ладно, всё равно времени на всё это нет. Значит так… Надо Теплова вызывать, хотя, не хотелось бы… Элита, мать вашу!»                И тут в соседнем кабинете, где работали опера, раздался шум падения тела и душераздирающий крик:                — Не надо! Больно же!                Петренко вскочил со стула и залетел к соседям. На полу, закрыв голову руками, лежал хорошо одетый парень, а над ним возвышался младший лейтенант Бабий.                — Что тут у вас? — зло бросил Петренко.                — Да вот, товарищ капитан, наркошу приняли. Мы давно за ним следили и, наконец, взяли с поличным. — Бабий показал на полиэтиленовый пакет, лежавший на столе.                — А взяли-то хоть путём, с понятыми, под протокол?                — Обижаете, товарищ майор. Не первый год замужем.                — Тебя как кличут? — обратился Петренко к поднявшемуся с пола, но всё ещё дрожащему парню.                — Крысько, Евгений…                — И что же ты, Евгений, такой молодой и одет прилично, а в такое дерьмо полез? Ты хоть представляешь, на сколько лет сейчас в тюрьму пойдёшь? На всю десятку лет! Как за убийство.                — В тюрьму?! Я не хочу в тюрьму! Я… расскажу всё. И где беру траву, и отношу кому…                — Ну это всё ты нам и так расскажешь, — ухмыльнулся Петренко. — И это всё, чем ты нам можешь быть полезным? — прищурился он.                Глаза Женьки забегали туда-сюда — с опера на следователя, со следователя на опера — и остановились на потолке. И вдруг лицо его озарилось враз залетевшей идеей:                — А если я вам… если я за убийцу Надьки Черненчихи расскажу, отпустите меня?                Майор чуть не подпрыгнул:                — Что? А ты откуда знаешь?!                — Так за неё уже весь город говорит.                — Та я не за неё, я за убийцу спрашиваю. Его ты откуда знаешь? Ты сам видел, как он убивал?!                — Не, сам не видел. Короче, есть у меня брат двоюродный. Серёга Бойко. Так он в ту Надьку аж до кишок втюрился. И бегал, как собачка, следил, у дома её дежурил постоянно. Ну, а она его отшила, и связалась с Глебом Тепловом. А Серёга их застукал, через окно увидел, как чпокались они. Он на Глеба прыгнул с кирпичом, а тот его так отоварил, что Серега три дня в постели провалялся. И когда я к нему завалил, он и кричал, и богом клялся, что замочит и Надьку, и Теплова. Вот! Ну и замочил, видно. Не вытерпел. Он ведь тоже на травке сидел, да ещё и бухал прилично.                — А ты не врёшь? — все клетки худого тела капитана Петренко дрожали, как наэлектризованные.                — Да чем угодно поклянусь! Правду говорю! Так что, отпустите меня?                — А вот когда твои слова проверим, тогда и решение принимать будем. В камеру его! — кинул Петренко Бабию, а сам пулей вылетел из кабинета.                «Вот это удача! Сама в руки прилетела! Ну уж я тебя теперь не выпущу!»      
                ——————————---               
Серёга Бойко, когда за ним примчался милицейский УАЗик, струхнул не на шутку.                «Ясно же, что это из-за Нади… Хотят слухи, что убили её… Я по этой теме уже сутки с кровати не вставал: её жалко, себя жалко и весь мир пусть он будет проклят! Жизнь – дерьмо! Нету справедливости: одни на заводе корячатся за восемьдесят рублей, другие на «Волгах» по городу рассекают! Вот и вся правда! Теплов – козёл, горкомовский сынок, ему всё можно… Может он и прибил Надю… А что, с него станется… У него и дружки такие, те точно на всё способны… Говорят, самого Лелюха уделали… Козлы… В ментовку страшно ехать. Менты – те ещё уроды, им правда не нужна, невинного человека сначала забьют, а потом засудят, как не фиг делать!»                А когда после обыска опера нашли ещё и его заначку «травки», он совсем расклеился.
И в тот же день Серёга сидел в кабинете следователя. Капитан глаз на него не поднимал, как будто и нет Серёги вовсе… Сидит, строчит на бумаге чего-то… И то, что следователь не обращает внимания на него, пугало ещё сильнее. Вот чего он там пишет?.. Может уже решил всё и сочиняет приговор?!..                Наконец, Петренко поднял голову и очень осуждающе посмотрел на Бойко:                — Рассказывай, — так сказал, что аж холодом Серёгу обдало.                «Вот почему человек так устроен, — подумал следователь, — что на каждую ситуацию у него своя маска имеется? Не далее, как вчера я маслянистым пятном на кабинетном ковре в горкоме растёкся, растеряв всё своё достоинство и нисколько потом этим не казнился. Сегодня перед Серёгой я — совсем другая особь: жёсткая, всё знающая и беспощадная. Дома же напяливаю маску деспота – как-то один раз попробовал, понравилось. Ну а с коллегами по работе по-свойски, чтоб без обид и без палок в колёса. А когда ж я без маски? — Задумался капитан… — Вроде всё в голове перебрал – не припомнится что-то… И вдруг как осенило – так в душе ж!.. В ванной комнате!.. Когда совсем один и голый!.. Вот тогда я и есть настоящий! Без всех этих масок! Вспомнил себя в душе… О чём думал, когда всю грязь прожитого дня с себя смывал?.. Да ни о чём! Тёр себя мочалкой бездумно… Пустая голова, угрюмая, в добро не верящая…                Значит, вот я какой настоящий…», — Петренко зло посмотрел на чучело, сидящее перед ним и дрожащее от самого присутствия в этом кабинете. Майор кожей чуял, как страшно сейчас Серёге Бойко.                -Что рассказывать? — пролепетал Серёга.                — Всё!.. Как убивал гражданку Черненко, какой имел умысел… Всё!                От этих слов у Серёги в голове совсем помутилось: «Теперь точно хана!»                — Я никого не убивал, — почти шёпотом, так что и не слышно вовсе. Но капитан услышал.                — Черненко Надю знал?                — Ну, знал… В одной школе учились.                — Бегал за ней? Честно отвечай!                — Ну, нравилась…                — Я спрашиваю, бегал? Следил? Через окно смотрел за ней?                «Откуда он всё это знает? Ничего себе?..» — с ужасом подумал Серёга.                — Ну, было…                — И что ты там высмотрел?! Отвечать, когда тебя офицер спрашивает! — вдруг заорал Петренко.                — Ну, там… она с Тепловым… сексом занимались…                — И что ты после этого?                — Я с Глебом подрался.                — Ты был с ножом?                — Нет, с кирпичём… Но он меня уделал. Побил…                — И как ты себя чувствовал, после того, как свою любовь, свою Надю под Глебом Тепловым увидел? Насильничал он её или сама ножки раздвинула?                Сергей залился краской. Уставив глаза в пол, он явственно вспомнил ту треклятую сцену, когда Глеб на его глазах плюхнулся на его любимую, а она не то, что не оттолкнула, ещё и обвила Теплова своими лебедиными руками. Сердце вскипело:                — Да, я хотел её убить! Но… не убил. Напал на Глеба, а её не тронул. Любил…                — Значит, хотел убить. Так и запишем. Имелось намерение.                Возникла пауза. Молчал Серёга, и капитан молчал.                И вдруг:                - Слышь, Бойко, а шарф мохеровый у тебя имеется?                Серега глаза выпучил:                -Какой шарф?                Майор так грохнул кулаком по столу, что Серега подскочил со стула, а майор заорал:                — Здесь задаю вопросы я!                Серёга вдруг вспомнил, что братуха как-то приволок ему старый шарф и перчатки, вроде кожаные; говорил, с пьяного снял, мол, пусть у тебя пока полежат и забыл. А потом Серёга грязный шарф выкинул вместе с перчатками. Чего ворованное хранить.                —Так это не мой, товарищ майор!..                — Значит имеется, так и запишем. А Надя, между прочим, мохеровым шарфом задушена, — и опять склонился над бумагой.  И от того, что чиркает он там чего-то – Серёге стало в десять раз страшнее.                «Да когда же это закончится?!»                Капитан встал со стула, руки в брюки засунул, обошёл стол и сел на него прямо напротив Серёги. Сидит, падла, и на Серёгу немигающим взглядом смотрит. Точно, как фашист! Долго смотрел, у Серёги аж коленки затряслись от сих психических приёмчиков. Советский милиционер называется!.. И вдруг без всяких прелюдий:                —Ты знаешь, что такое педераст?                Серёга аж поперхнулся от такого вопроса:                — Пожалуйста, я же ни в чём не виноват. Я любил её! Товарищ капитан, отпустите меня!                А тот вроде и не слышит:                — Вижу, знаешь про пидоров. Это хорошо… Значит так, мил человек… Засуну-ка я тебя в камеру к блатным… Ты мальчик молодой, и симпатичный вроде. Таких они оч-чень любят! Просто обожают. Представь, они же по много лет без женщин. А тут такой подарок. Всего на одну ночку!..  Или на две? Вообще, на три имею право.  И там они тебя так оприходуют и в рот, и в зад по много раз, что выйдешь ты оттуда уже не человеком, а самым настоящим педерастом. Усёк?!               
Серёга ещё до этого момента предчувствовал, что следователь скажет что-то ужасное, (от мента чего ожидать), поэтому сидел натянутой стрелой, готовой вот-вот лопнуть. Но чтоб такое?! Он представил, как его, бедолагу, бросают в камеру, а там четыре здоровых амбала в майках и с наколками по всему телу за столом сидят и из алюминиевых кружек чай пьют. За Серёгой дверь захлопнулась и зеки, оставив кружки, с убийственными ухмылками и похотью в глазах встают и все разом идут прямиком к нему.               
И тут Серёга разрыдался, как последний мальчишка, а следователь, не обращая внимания на рыдания, продолжал пытать Серёгу:                — Ладно, не виноват, так не виноват… Но если даже отпустим тебя… Ведь выйдешь ты отсюда с рваной задницей и поверь мне, я постараюсь, чтобы в нашем городе узнали все, что ты теперь петух!                Он вернулся на своё место и, по дурацкой ментовской привычке, стал делать вид, что теперь ему всё понятно и он выкладывает это всё на бумагу. А Серёга не мог остановиться, слёзы никак не хотели заканчиваться, как будто накопилось их великое множество. Петренко, наконец, решил, что с подозреваемого достаточно, отложил ручку и посмотрел на Серёгу:                — Ладно… Успокойся уже… Не всё так страшно… Страшно было до встречи со мной. Ну, кем ты был? Неудачником!.. Ни друзей, ни девчонки. А почему? Да потому, что не было у тебя элементарного авторитета среди сверстников. Поэтому и Надя, царство ей небесное, тебя прокинула. Не нужен ей такой тюфяк был. — Петренко помолчал. Ожидал пока Серёга переварит сказанное.                — А я тебе вот что предлагаю. Предлагаю стать человеком. Стать настоящим мужиком, которого и уважают, и боятся… Ты говоришь, что не убивал?.. Ну, ладно, пусть будет так!.. Но я ведь, Серёга, всё равно тебя посажу. Отсюда просто так не выходят… Не за убийство, так за анашу. Дурная статья, никчёмная. Наркоша там — никто. Ну в лучшем случае, будешь шнырём на зоне. Пайки блатным носить да портки ихние стирать.—                Следователь снова выдержал паузу.                — А теперь представь, ты сядешь по тяжкой статье – за убийство. Типа, завалил шмару, дочку Первого комуняки в городе. А там в неволе комуняк ох как не любят! И сразу ты — в почёте и ты —авторитет. Придёшь что на тюрьму, что в зону как уважаемый человек и жить там будешь по-людски. Ведь у блатных и хавка лучшая и прикид особый. Чай, деньги, водочка — всегда у них имеются. Но не это главное! Важнее, что выйдешь ты на волю авторитетом! Весь город тебя уважать станет. А девки? Да лучшие из них с тобою быть за радость посчитают. Усёк?..                Серёга уже не ревел, а только всхлипывал по инерции и вникал в сказанное следователем.                — Ты о Сане Волкове слыхал?                Сергей кивнул.                — Да под него любая краля лечь готова. Ну а дружки его весь город держат. Таким и ты вернёшься, крутым и сильным.                Серёга понемногу успокаивался и хлюпать носом перестал.                — Конечно, я тебя, Серёга понимаю. Тебя интересует, сколько тебе дадут… Здесь придётся поверить мне на слово – пишешь явку с повинной, чистосердечное признание, плюс прокурор – мой товарищ, так и быть, замолвлю за тебя словечко, и получишь ты по минимуму… Типа, поссорились на почве любви. Она тебя оскорбила, и ты в запале не сдержался. А может и вообще перейдут на статью не «Умышленное убийство», а «Убийство в состоянии сильного душевного волнения», а там всего лищь трёха. И через пару лет ты на свободе! Почти как в армии отслужил. Ну, как тебе картина? И выбор за тобой: или в пидоры или в авторитеты! А третьего не будет.               
И всё, что уяснил себе Серёга, так это то, что сидеть придётся по-любому.                «И дураку ясно, что нужно соглашаться с этим упырём – другого выхода нет. Задницу свою подставлять и быть опущенным на всю оставшуюся жизнь я не собираюсь. Другие же сидят и ничего, тем более упырь сказал: всего-то пару лет. А вот за наркоту на целый пятерик засадит точно. От злости, что не взял я Надькино убийство на себя».                Серёга глубоко вздохнул, зачем-то оглядел свои руки с привычной грязью под ногтями, поднял голову и неожиданно и для Петренко, и для себя выдавил:                — Ну ладно. Я её убил...                Петренко внимательно посмотрел на подозреваемого, который на его глазах мигом превратился в обвиняемого:                — Ревность?                Серёга согласно кивнул.                — Любил её?                — Больше жизни!                — Ладно, не переживай. Выйдешь – с таким авторитетом у тебя полно баб будет… А теперь давай напишем чистосердечное признание – я помогу. Завтра выезд на место преступления. За полмесяца я все формальности закончу, и передаём дело в суд. Как говорится: раньше сядешь – раньше выйдешь.
Глеб лежал на кровати, бездумно смотрел в потолок и слушал, как на кухне до крайности возбуждённый отец, принявший немало водочки, горячо объяснял жене:                — Ну я на сто пудов уверен, что сын наш не при чём.! Ишь, что удумали!.. Мы – Тепловы, убийцами никогда не были и не будем! Эх… не повезло девчонке… Только жить начала и попался ей этот ублюдок! Ну теперь-то на полную катушку впаяют!.. Нужно бы, мать, к Константину Петровичу в больницу наведаться. Ты, это, давай там, напеки что ль пирожков каких… Хотя, не знаю, что ему можно при таком инсульте… Ни двигаться, ни говорить не может. Налей-ка мне, мать!
                —————————————
Наталья звонила, звала к себе; мол, жена Константина Петровича целыми днями в больнице возле мужа дежурит.                Глеб и хотел бы, но как явиться в тот дом, где Надя жила?                Где он впервые стал мужчиной. С нею, а не с кем другой.                «Так отвратительно всё вышло, и настроение от этого пониже плинтуса. Хорошо парни вчера приходили: Мишка с Яном, поддержали по-братски. Мишка говорит, что в этом году не собирается поступать – в армию пойдёт. Чего там делать, в армии этой?!.. Ноги в кирзачах стирать?!.. Ну да ладно, это его решение… Эх, Надя, Надя… Видит бог, я этого не хотел…Прости меня …»
К Наталье, всё-таки поехал… Хотелось, услышать что-то успокаивающее. А то так тошно на сердце, что хоть в петлю… Наталья открыла сразу, взяла его за руку, притянула к себе и поцеловала в губы.                Вот же бедовая – хоть бы дверь прикрыла! Уже через пять минут они любили друг друга в её кровати. Неистово и пылко, как два диких зверя, которые отчаянно жаждут страстей неземных, видимо, чтобы забыться, уйти от этого мира с его проблемами и неудачами…                После лежали и смотрели в потолок. Белый, как чистый лист. Вот бы вернуть всё сначала, так сказать, с чистого листа… или потолка… И тогда бы Надя была жива.                —Теперь ты мой, весь без остатка, — вдруг прошептала Наталья. Видимо, именно это она увидела на белом, как чистый лист, потолке.                «К чему это она? И что значит – теперь?.. А чей я раньше был? Да нет. Я – ничей!»                — Нет, я – ничей!, — сказал, как подумал.                Она повернулась к нему, улыбнулась и погладила по щеке:                — Дурачок… Теперь ты мой!                И опять Глебу это не понравилось.                «Что она такое говорит?! Как будто хорошо ей, что теперь Нади нет, и это радует её». — Он тоже повернулся к женщине:                — Такое ощущение, что ты и не грустишь о смерти Нади.                Оба смотрели друг другу в глаза.                — Я видела много смертей. Насмотрелась… И да, если быть честной, я не грущу.                Глеба передёрнуло:                - И где же ты видела смерть?                - На фронте.                - Ты была на войне? Вот это новость!                - Ну да… Мы вместе с Костей… ой, с Константином Петровичем, до самой до победы. Я на фронт попала, когда мне и семнадцати не было - соврала в военкомате.                Глеб чуть привстал:                - В смысле — «вместе с Костей до самой победы»?                - Ну я… Я любила его… и была его женой на фронте… - Наталья и не стеснялась, и не бравировала — совсем не выказывала эмоций. Всё ровно, как всегда – вышколенная домработница. До Глеба стало доходить:                -Ты… Ты спишь с Константином Петровичем?                Она на мгновение задумалась: говорить или не стоит, потом всё-таки решилась:                -Это было не часто. Возраст у него уже не тот. Почтенный возраст. Да и всё это — до встречи с тобой… Говорю же, теперь ты мой! И нам уже никто не помешает!                Глеб после этих слов даже приподнялся: «Она что, совсем с катушек слетела?»                -В смысле – никто не мешает? А кто нам раньше мешал? Ты Надю имеешь ввиду?                Наталья не ответила, просто смотрела на свою запоздалую любовь и наслаждалась.                А Глеб уже не мог остановиться:                -Так это не ты, часом, Надю?!.. Чтобы никто не мешал!                Тут и она молчать не стала:                -А может это ты её? Ты думаешь я не видела, что она в положении была?.. Кому-кому, а тебе первому такой поворот без надобности! Не помня себя, Глеб, со всего маху, отвесил ей пощёчину. Получилось хлёстко и сильно – у Натальи лицо красными пятнами пошло, ему даже показалось, что от этого оно стала старее.                Он тут же пожалел, что не сдержался – сейчас она зарыдает!                Хотел, было, просить прощения, да не успел, потому что получил… оплеуху. Да прямо в нос!                Оказалось, у неё тоже рука крепкая. От неожиданности Глеб даже завалился на подушку. В груди обожгло: «Вот сука!..»                Он вскочил, подхватил со стула одежду и не оборачиваясь, выбежал из комнаты, роняя на пол кровавые капли. А она смотрела, как он уходит - её красивый мальчик, которого напоследок подарила ей жизнь, и она же его отобрала.                Весь её жизненный опыт и женская мудрость подсказывали, что больше она его не увидит. Наталья уткнулась лицом в подушку и в первый раз зарыдала. Зарыдала, как обыкновенная баба, которая устала держаться, всем своим нутром понимая, что больше не будет совсем никаких радостей в её никчемной жизни и всё, что остаётся, так это только жалеть себя, горемычную и проклинать Костю, из-за которого вся жизнь наперекосяк…                Глеб, проходя мимо Надиной комнаты, приостановился… Так, вдруг, захотелось заглянуть туда, в её розово-голубое девичье царство, с непередаваемо чистым запахом, в котором он и бывал всего-то пару раз… Тронул дверь и тихонько толкнул её. На него смотрела… Надя-Надюха, призывно улыбаясь, как будто приглашая войти… С большой фотографии с чёрной лентой…                Он побежал к выходу, быстрей из этого дома, в котором навсегда поселились скорбь и печаль, и клял себя – зачем он вообще когда-то сюда приходил.
Обычно, когда начальник вызывал его к себе в кабинет, Петренко стоял смирно, как подчинённый перед руководителем. Но сегодня подполковник сам предложил ему присесть.                Такое резонансное дело раскрыто!.. Убийство! И кого - дочери первого секретаря — это дорогого стоит!                — Ну что капитан, поздравляю! Всего за пару дней разобрался! Сработал, как профи, тут и говорить нечего. Я уже и в область доложил… Выбирай, чего желаешь: премия тебе или путёвка в Сочи?                — Спасибо, товарищ подполковник!                — Чего уж тут, заслужил – значит заслужил!.. Ты лучше расскажи, как же ты его расколол?                — Так ведь, улики, товарищ подполковник! Потерпевшая задушена мохеровым шарфом. У Бойко такой шарф имелся, в чём он признался. И потом, он ведь в неё по уши влюблён был, прямо помирал за ней! А она с другим замутила – отсюда ревность. Плюс, неблагополучный паренёк, второгодник, травкой балуется. Прижал его как следует – он и признался. Сидел у меня в кабинете, рыдал, как гимназистка. Типа… вот если бы мне всё вернуть назад… Ну теперь что говорить…  Убийство заведомо беременной женщины — это убийство при отягчающих обстоятельствах. Пожалуй, всю «десятку» и отхватит. А в зону попадёт, так там его быстро перевоспитают.                — Молодец, Петренко!.. А давай-как по соточке! Ух, и хорошо же пошла! Ну, так что, ещё по одной?! 
Малум, всё это время сидевший на широком подоконнике, с ухмылкой наблюдал за двумя милиционерами. Он всё про них знал: капитан — ничтожество, мнящий себя великим перед попавшими в сеть обвинения и бесправными перед ним людьми. Жирный подполковник — тот ещё сластолюбец. Редкая женщина в горотделе сумела изловчиться и увильнуть от приставаний начальника. Хотя девочки-подростки и есть его тайная страсть. В сейфе у подполковника куча цветных фотографий с нагими девочками.                Но Малум не осуждал ни капитана, ни подполковника. Их слабости ох как нравились ему.                Он соскочил с подоконника, возник рядом с Петренко и шепнул ему в ухо:                — Так кто же убил эту девочку?                Капитан вдруг подумал: «А кто же убил эту девочку? Не Бойко же на самом деле…» — Но додумывать не стал.                Малум выпрямил спину, раскинул в стороны руки и захохотал:                «Нет предела несовершенству, детушки мои! Сущность ваша — грех. Был, есть и будет!» — он вдруг стал увеличиваться в размерах, всё больше и больше, крупнее комнаты, крупнее гормилиции, больше всего города. Заполнил собою всё и… растворился.                И мир этого не заметил, ведь Малум — и есть мир.                Пока этот мир не изменится…                А что, желает он меняться?..               
                ———————————————–——
                Продолжение следует…