За горизонтом событий

I
Дед исчез в ночь моего семнадцатилетия. Не умер — исчез. Кабинет открыт, телескоп нацелен в Лебедя X-1. На столе — дневник; последняя строчка дрожит, как игла сейсмографа: «Третье погружение. Если горизонт возьмёт — буду ждать там, где кончается время». Мне было семнадцать, и я думал, что смерть случается только с другими. Я ошибался.

Прошло пятнадцать лет. Я стал тем, кого дед презирал бы молча: системным аналитиком в банке. Жизнь вмещалась в таблицы; кофе из автомата отдавал медью, словно пьёшь растворённые монеты. По вечерам — экран, где цифры мигали, имитируя смысл. Иногда, возвращаясь по пустым улицам, я смотрел в небо и думал: там, между звёздами, дед знал что-то, чего я не узнаю никогда.
Пока не нашёл коробку.

В подвале родительского дома — картон с выцветшей надписью: «Алексу. Когда будешь готов». Внутри — книга в тёмной коже, «Зов Вечности», 1891 год, без автора. И — дедов дневник. Я раскрыл его наугад:
«15 марта 1994. Амелий был прав: истинное крещение — не в воде, а в пустоте. Плотин избегал портретов, потому что форма лжёт. Но что, если погрузиться туда, где формы рождаются? В сингулярность, где пространство сворачивается в точку. Гераклит говорил: "Путь вверх и путь вниз — один и тот же". Падение в бездну и восхождение к истоку — одно движение. Я построил модель. Осталось решиться».
Дальше — не мистика, а метод: уравнения Эйнштейна–Розена, диаграммы Пенроуза, схемы сборки интерфейса. И — вшитые в формулы знаки: алхимические символы, индуистские янтры, чин обряда, выписанный из православного требника. На последней странице — инструкция: «Три погружения. Первое — видеть. Второе — умереть. Третье — выбрать. Вернёшься — не тем».

К рассвету я решил. Не потому, что поверил, — просто всё равно. Моя жизнь уже кончилась; тело об этом ещё не оповестили.
________________________________________
II

Я уволился. Продал квартиру. Снял мастерскую на окраине, где соседи не задают вопросов. По дедовым чертежам собрал станцию: VR-шлем с усиленным нейроинтерфейсом, драйверы, собственный софт с релятивистской физикой — метрика Шварцшильда, кривизна, горизонт. Над всем — слой, который дед называл «мифологическим якорем»: трёхкратное погружение, тибетское бардо, Мировое Древо, где Один висит девять ночей, чтобы узнать руны.
Я не верил, что это «сработает». Но дневник обрывался в день дедова исчезновения. Значит, он нырнул.
Я лёг на холодный пол. В шприце — «растворитель границ»: психоделики, которые дед называл «ключами к порогу». Не ради видений — ради синхронизации. Я вколол и сказал в микрофон, как завет: «Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа». Экран мигнул.
Мир распался.
________________________________________
III — Первое погружение

Падение — не вниз, а во все стороны сразу. Космос выворачивается наизнанку, звёзды вытягиваются в нити. Впереди — она.
Чёрная дыра.
Не чёрная: края горят — аккреционный диск, материя в последнем витке. Центр — не тьма, а пустота в законе, место, где формулы перестают держать.
Я подхожу к горизонту. Время растягивается, как расплавленное стекло. Оборачиваюсь — вселенная ускоряется: вспышки, вращение галактик, строится и рушится космический город. Переступаю грань.
И вижу.
Я — ребёнок на коленях у деда в обсерватории. Он ведёт пальцем: «Там, Алёша, время останавливается. Ты падаешь вечно, а для других — уже умер». Я киваю, не понимая. Его ладонь тёплая.
Вспышка. Я — мужчина в офисе. День за днём, год за годом. Лицо стареет, глаза пустеют. Это не жизнь. Это очередь.
Голос без рта, прямо в мозг: «Ты видишь? Ты уже мёртв. Ты умер в семнадцать, когда он ушёл».
Крик — и меня вырывает.
Пол мастерской, влажный бетон. Во рту — кровь, часы говорят: три минуты. Внутри — три года.
Я подхожу к зеркалу. Глаза — не другие. Глубже.
________________________________________
IV — Второе погружение

Неделя как в тумане. Еда отвернулась, вода осталась. Люди — фигурки из витрины. Первое погружение — дверь. Второе — порог.
Я лёг без слов. Двойная доза. Дед предупреждал: «За этой границей можно не вернуться телом».
Падение — стремительнее. Горизонт пульсирует. Пересекаю — и время рвётся, как ткань.
Сингулярность.
Нет «где». Я — точечная нескончаемость. Боль метафизическая, как зуд в идее. Клетки кричат: «Человек не должен быть здесь».
И — дед.
Сидит в пустоте, лет сорока, глаза, в которых отражаются скопления.
— Пришёл, — говорит. Эхо, как в куполе.
— Где ты?
— Везде и нигде. Перешёл пятнадцать лет назад. Для тебя — годы, для меня — мгновение. Здесь время стоит, как вода в камне.
— Зачем?
— Твоя бабушка умерла. Я искал дверь. Нашёл. — Улыбается, и улыбка трескается. — Дверь оказалась ловушкой. Здесь видно всё: все миры, все ветви себя. Я вижу, как ты находишь коробку и идёшь сюда. Я не могу это остановить. Могу — ждать.
— Чего?
— Тебя.
Пустота дрожит. Дед начинает таять, как иней.
— Третье погружение, Алёша. Там мы встретимся. Или ты станешь мной.
Выброс. Пол. Кровь из носа, пульс как молоток. Я лежу, слушаю, как сердце учится биться заново.
Утром я встал. Порог пройден.
________________________________________
V — Третье погружение

На последней странице дневника: «Третье — выбор. Остаться, где время — круг, или вернуться, зная, что видел. И то, и другое — смерть. Я выбираю пустоту. Прости, Алёша».
Руки больше не дрожали. Я выбрал до начала: вернуться. Даже разбитым.
Тройная доза. Шлем. Последний реальный кадр — рассвет в окне мастерской. Падение. Пасть чёрной дыры раскрывается. Я не боюсь. Перешагиваю.
Но сингулярность — не пустота. Нечто.
Свет — изнутри. Большой Взрыв играет в обратную сторону; галактики складываются, звёзды глохнут, материя испаряется, остаётся одно — сознание. Не моё и не его. Общее, как дыхание в храме перед службой.
Я понимаю: чёрная дыра — утроба. Умирают миры, чтобы родиться новые. Дед не пропал — он переменился, стал струной в этом хоре.
Голоса, как литургия:
— Сей есть сын, пересёкший горизонт. Чист ли он?
Дедов голос:
— Нет. Но кто чист? Он пришёл. Этого довольно.
Женский, незнакомый:
— Пусть выберет.
Я вижу развилку. Останусь — стану эхом, как дед; вернусь — понесу огонь, который будет жечь.
Я возвращаюсь.
________________________________________
VI

Очнулся через три дня в больнице. Соседи вызвали скорую; остановка сердца — четыре минуты. Реанимировали. Психиатр задавал правильные вопросы; я давал правильные ответы. Выписали.
Мастерскую обшарили, оборудование забрали. Осталось зеркало.
В нём — я, и кто-то ещё за моей спиной. Дед — не призрак, а интерференция. Я спрятал дневник обратно в коробку. Для следующего.
Для того, кто придёт, когда будет готов.
________________________________________
VII

Прошёл год. Я не вернулся в банк. Устроился в планетарий вести экскурсии. Рассказываю про звёзды и про чёрные дыры. Иногда ребёнок спрашивает: «А что внутри?» Я улыбаюсь: «Никто не знает. Но некоторые пытались узнать».
Ночью хожу по городу. Люди спешат, не поднимая глаз; над ними — огромное безразличие неба. Я им немного завидую. Они не видели.
Иногда слышу деда. Не шёпот — послевкусие мысли: «Ты вернулся. Но ты уже другой». Я знаю.
Однажды после лекции ко мне подошла женщина лет тридцати — пальцы нервно теребили ремень сумки. Усталость и любопытство спорили в её лице.
— Вы правда верите, что там что-то есть? В чёрных дырах?
В её глазах — знакомый голод.
— Верю, — сказал я.
— Я хочу узнать. Как?
Я молчал, потом дал адрес подвала.
— Там коробка с вашим именем. Если найдёте — значит, готовы.
Она ушла. Придёт ли — не знаю. Вернётся ли — тоже.
Знаю другое: крещение — не конец. Это дверь, которую открывают один раз. И всякий выйдет другим.
Или не выйдет вовсе.

Эпилог

Ночью я смотрю в сторону Лебедя. Лебедь X-1 — первая чёрная дыра. Дедова.
— Я вернулся, — шепчу. — Но ты был прав. Я умер там. И родился.
Тишина расправляет крылья. Потом — звук, тонкий, как посмертное эхо звезды:
— Теперь ты готов.
— К чему?
Ведь крещение — не разовый обряд.
Это взлёт через бездну.

Конец