Сибирская ёлочка

               
          Вызвал министр и благословил - в Сибирь! На строительство БАМА!  Заводик там был построен в глуши лет семь назад, но поскольку работать толком никто не умел, то быстро пришёл в упадок. Надо срочно новые конструкции выпускать, а тут и старые – через пень колоду, скандал!
          Интересную собрали бригаду: человек двадцать пять, все - профи высо-кого класса, начиная от наладчиков станков до заместителя Министра! Редчайший случай. Как в эту компанию попал Граф, я понять не могу. Когда там разобрались, что он к ударной работе не очень приспособлен, поставили его на хозяйство: доставать продукты, в первую очередь живую воду, конечно, охоту организовать начальству в выходной, рыбалку или баньку с можжевеловыми веничками и так далее.
         Но я - не о работе хочу рассказать, а о том, почему Граф со второй женой развёлся. Похоже, что он в Сибирь не то что бы от неё сбежал, но, так сказать, решил немного отдохнуть. И правда, жестокая была дама. Ни пивка с друзьями испить за преферансом, ни с соседкой двумя словечками перекинуться – даже замахивалась, бывало, на Серёжу полотенцем! Серёжа вообще спокойный, терпение, как у носорога, а душа – нежная. Но это - когда трезвый. А когда разогреется, может, понятно, и отмахнуться. Граф, как ни как.
        Время было – конец октября. В Сибири – ранняя зима по полной программе. Но условия жизни оказались лучше, чем можно было ожидать. Маленькая тёплая гостиница при заводе – ни клопов, ни тараканов, и бельё белоснежное: раз в неделю – смена, а начальству – так через день. Душ, правда, – две кабинки, но иногда даже с горячей водой. Туалет на два очка. Зато на втором этаже была бильярдная! Кии самодельные, а шары настоящие, родные, правда, почти ни одного целого: то кусочек вырван, а то четвертинки не хватает. Скачут по зелёному пятнистому сукну, как зайцы по полю.
        Начальство эту гадость презирало. А Граф забавлялся: всех аборигенов обыгрывал, как деток малых. Кроме одного человека, вернее, одной молодой, гибкой и смелой женщины по имени Галя – секретаря местных профсоюзов. Вот на этой почве, как вы уже догадались, и случилось между ними взаимное притяжение. Но Сибирь спешки не любит.
         Уже через десяток дней во сне Графу стала приходить не жена, не детки от первого брака, а ванна с горячей водой и, обязательно, вся в душистой высокой пене. Граф стонал,  фыркал и не хотел просыпаться, отчего был слегка побит тапками начальников – комната была на троих.
         Снаружи вьюжный морозный ветер дул сутками напролёт и пронизывал насквозь. Дул он всегда в одном направлении: от завода через замёрзший ровный наст. Что было под настом: земля, болото или река, Граф так и не удосужился узнать. Ветер сметал весь снег в сторону небольшого рабочего посёлка, где, как уже разведал Серёжа, жила красивая  Галя. Раз в месяц ветер менял направление на обратное, тогда из тайги за посёлком ночами доносился тягучий, цепляющий сердце волчий вой. 
          Как-то чёрным вечером, когда в заводском районе - ни души, Граф возвращался в гостиницу, слишком уж заболтавшись в заводской столовой с дородной поварихой. Снег и ветер обжигали глаза и щёки. Одинокий фонарь вытащил на тусклый свет у стены бани две разлинованные снегом фигуры. Подходя к ним,  Граф разглядел, что неизвестный ему здоровенный парень придавил к стене бригадира Володю Пяткина, причём в левой руке парня сверкнул охотничий нож, легонько воткнутый в шею Володи. А вот правая рука тихонько размахивала чем-то перед носом выпавшего в осадок бригадира.
         Остановившийся  в шаге от готовящегося убийства, Граф разглядел в правой руке неизвестного часы на металлическом браслете. Их-то парень и покачивал перед носом Пяткина, хрипя при этом, как заводной маньяк, и не обращая на Графа ни малейшего внимания: «Купи котлы, а то замочу».
         Пару недель сибирской жизни Графа, то ли от тоскливого холода, то ли от отсутствия ванны и женской ласки, уже научили его ничему не удивляться.         
        - Чего тут у вас, - устало спросил Серёга. Пяткин наконец разглядел Графа и жалобно простонал: - Вот… Хочет, чтобы я у него часы купил…
         - Сколько просишь? – спросил Граф теперь у парня, забирая у того часы. Парень, продолжая глядеть, как гипнотизёр,  в глаза Пяткину, неспешно прошептал: - Двадцать пять.
         - Двадцать, - резюмировал Граф и строго приказал бригадиру: - Бери!
          Бригадир обрадованно зашевелился и парень с довольным видом убрал нож.
          Граф зашагал, не оглядываясь, во тьму лениво обдумывая, где эти двое, теперь уже приятели, будут обмывать удачную покупку, и с кого парень мог недавно снять позолоченные швейцарские часики, если вокруг никого нет и быть не может.
         Наутро все всполошились, поскольку заместитель министра объявил, что где-то потерял ручные швейцарские часы. «Не хочет признаваться, что их с него сняли» - подумал Граф, - «интересно, куда это он шастал  вечером?». Граф по-ти-хому, но с загадочным видом, вернул начальству часы через день, приказав Пяткину молчать. Денег Пяткину  Сергей не вернул, поскольку объяснил тому, что спас его от верной смерти. С этого дня замминистра проникся к Графу отеческой любовью.
         Два километра, когда не было возможности остаться у подруги до утра, Граф поздно, почти уже ночью, проходил в гостиницу быстрым шагом. Ему было жутковато: сквозь серый, секущий снег отовсюду наседало черное небо, под ногами хрустело стекло, а глаза цеплялись за махонькую точку света – где-то на вышке, над заводом. Начальство не возражало против его пеших перемещений, хотя в посёлок ходил заводской автобус. Но зачем дразнить местных гусей? Только директор завода, тоже из местных, шепнул Графу на ушко: «Ты в Холодный не ходи! Там пук-пук!» и сложил пальцы наподобие пистолета. Граф посмотрел на него удивлённо и промолчал в ответ. Может и «пук-пук», а вот угощали там Серёжу, между прочим, домашними пельменями, помидорами, ягодами и крепчайшим самогоном на облепихе и знахарских травках, который, если пить в меру, придаёт отвагу и круто поднимает мужскую силу. Граф – большой ценитель крепких напитков, и поэтому в первый же визит к Гале попал в историю.
        Дело было субботним вечером. Граф получил приглашение и описание как добраться: полчаса по едва заметной народной тропе через поле, далее: третья калитка направо, домов не видно из-за наметённых окаянным ветром сугробов, но от домиков к калиткам более-менее расчищены тропинки. Калитка открыта, идти от неё до дома - между двухметровыми сугробами. И – заходи. Приняв для уверенности не более двухсот грамм, Граф отправился в гости с коробкой московских конфет, как всегда прихваченных в командировку «на всякий случай».
         В натопленной донельзя кухоньке Галя с подружкой  заканчивали приготовление царского ужина  –  заливали шоколадом могучий пирог.  Графа же отправили в комнату – всю в каких-то местных, ручной работы ковриках. В комнате работал телевизор, по которому транслировали вчерашний матч  «Спартак» - «ЦСКА». Матч смотрел тихий мальчонка лет семи, Галин сын. На полунакрытом столе стояла двухлитровая старинная бутыль с непонятным мутным, жёлтоватого цвета напитком, который Серёга решился отведать, как только «Спартак» пропустил шайбу. Граф не помнит, сколько он отпил, пока девушки нарисовались в комнате. Собственно, он не помнит, и как они нарисовались. Помнит только, что счёт был уже 0:3. И всё.
        Очнулся он голым в своей кровати в гостинице. Начальников, слава богу, не было – ещё вчера отбыли на охоту. Одежда Графа – раскидана где попало. А на стуле - его «гостевые»  белые трусики – все в чёрном дерьме! Сибирский ужас ударил в голову Сергея. Отчаянные попытки вспомнить хоть что-нибудь, что было после третьего гола – глухо! Глухо! Граф дрожащими пальцами приблизил трусы к носу… Запах не тот! Ух! Сразу лизнул – шоколад! Даже сумел отломать маленький кусочек и попробовать на вкус. Отлично!  Шоколад!.. Отлегло. Но сразу же всплыл вопрос: откуда? А вот же: был же шоколадный пирог! Вот и всё ясно. Просто сел в трусиках на пирог. Не заметил на стуле. С кем не бывает! Зачем он снял джинсы, прежде чем сесть на пирог - Граф оставил за скобками: всё равно вспоминать было бесполезно.
        В понедельник, выбритый и надушенный французским парфюмом замминистра, Граф зашёл в кабинет Галины, радостно, но внимательно  поглядывая в её серо-зелёные, чуть раскосые (бурятские?) очи. 
         - Слушай, зеленоглазая! Ты извини меня, ради бога! Чего я там у вас натворил? Знаешь, у меня характер дурацкий: когда выпью крепкого, ноги ходят, язык, как у трезвого – никто и не заметит, что я готовенький… а память на нуле!
         Серо-зелёные очи были упрямо невозмутимы.
         - Да ничего. Всё отлично. Хорошо посидели.
         И точка. Граф попёрся к подружке Галины. Результат: один в один. Партизанки сибирские! Так и осталось тайной в жизни моего друга происхождение шоколада на его выходных трусах.
         Тем не менее, следующего приглашения Граф ждал почти неделю. Но от общей кроватки им было уже никуда не деться: гнетущая тоска сибирской глуши неминуемо должна была выплеснуться кама-сутрой жарких объятий. Такие уж они были человеки.
        Позор Графа умница Галина обратила в шутку, но потребовала в подарок на память  раритетные трусики, обещая их не стирать до следующего его приезда. Как же она была хороша, по скупым описаниям Серёжи! Почти чёрные, слегка пышные волосы  ниже плеч, кожа гладкая, матовая и как будто полированная кость, глаза – дивные, диковатые, а сама - горячая, с какой-то скрытой отвагой внутри. Я немного завидовал Графу и, войдя в его положение, процитировал на свой лад: 
                "А грудь её была нежна, - считай, сибирская зима
                Своим дыханьем намела два этих маленьких холма».
          Но Граф вернулся из Сибири каким-то малахольным, мне даже обидно было за Галину. Что и запомнил от всей любви: что кровать была неудобная, как гамак, что в доме – жара от печи – не продохнуть, что звал свою ненаглядную «моя долгоиграющая сибирская ёлочка», да еще, как ночью по-маленькому на улицу выходил, - вот это он мне с упоением рассказывал. Мол-де, голый в валенки влезет и выходит в холод вечный. Между двумя горбами сугробов пройдёт немного, ветра ничуть нет, только сверху снежная дымка. Тишина, как в космосе. Пописает в сугроб и валенком затопчет. Раз десять мне это расписывал, придурок! И Галину перед отъездом обидел: перебрал облепиховки и даже не приголубил.  Думал, что ещё ночь в запасе, а вышло по подлому: даже попрощаться не успел. Дела так повернулись, что начальство его загрузило своими покупками в ближнем городке (а ближний, по сибирским меркам, – это вёрст триста-четыреста), так что он еле собраться успел – и бегом в машину. А то бы на самолет опоздали – ледяная дорога непредсказуема. Даже не зашёл попрощаться! Только и переживал, что тапочки домашние, подарок жены, остались у Галки дома. Но бог шельму метит!         
          В Читинском аэропорту Граф и замминистра стали свидетелями необычного происшествия. Рейс сильно задерживался. Нервы! – тут недавно самолёт разбился. В небольшой зал ожидания перед самой посадкой уже ночью буквально ввалились три местные шишки мужского пола в великолепных меховых шапках и полушубках. Счастье вседозволенности и коньячное амбре било через край. Оглядев затихших на минутку женщин и деток – а их было большинство среди пассажиров, троица почти хором радостно гаркнула на весь зал: «Ну что, покойнички, собрались!», добавив короткий  ненормативной пассаж. Пассажиры-мужчины уставились на хамов с недобрым удивлением, а женщины, ждавшие полёта с мучительным беспокойством, ответили на приветствие такими дружными проклятиями, что с оконных стёкол посыпался иней.
Спонтанно выбранная делегация бросилась куда-то из зала и уже через пяток минут крутых разбойников такая же дюжая, но трезвая охрана под ручки вывела из зала.
«Сняли с рейса! Покойнички победили! Вот это да!»- шептал кто-то в Серёгино ухо…
        ....По возвращению на родную землю Граф попал в железные объятья соскучившейся, вечно ревновавшей его по пустякам жены. Пришлось ему отчитаться и за подозрительно забытые в гостинице тапочки.  Про выходные трусы жена, на его счастье, не вспомнила. Через неделю отметили Новый год. Жизнь снова тянулась серой унылой полосой под надзором бдительной супруги. Граф затосковал. Ситуация на работе позволила ему дня на четыре сбежать, как бы на рыбалку. На самом деле он навестил меня на старый Новый год. Я тоже отлучился, как бы на рыбалку, и мы вдвоём на старой даче под Нарой вспомнили молодость, а заодно Граф немного разоткровенничался о своей сибириаде. Мне всё это не слишком понравилось, к тому же Граф скрыл от Гали то, что он был женат и у него двое деток. Поверить в его сказки ей было нетрудно: Серёге - всего двадцать семь лет, к тому же – добряк и красавец. Но что было – то было. Граф уехал от меня повеселевшим и как будто поздоровевшим. А я погрустнел. Счастье прошло мимо: ведь такая женщина грезилась мне всю жизнь. Я тосковал по её русалочьему телу. А ещё более по тому, что  не мог увидеть мой друг: по душе ласкового, преданного и отважного зверька, пропадающего без ответной любви. С такой женщиной любая камасутра слабовата. С такой - гореть вместе на костре инквизиции и благодарить бога за всё!
          Новая командировка в Сибирь намечалась не ранее марта. Я советовал другу не врать Галине – больно дивчина хороша, просто привезти ей маленькое счастье в глушь сибирскую. Но жизнь распорядилась по-своему.
       Дома Серёгу с купленной по дороге рыбой встретила жена и, подождав, когда он снимет пуховик и подойдёт к ней на кухню поцеловаться, неожиданно крикнула: «получи бандерольку» и ударила его какой-то коробкой из-под конфет по правой щеке. Граф, схватившись за щёку, левым глазом мгновенно разглядел на кухонном столе забытые в посёлке Холодном тапочки и зубную щётку,белые трусы в импортной упаковке ("Подарок!" - догадался Граф)и красивую голубую упаковочную ленту.
       - Тут тебе и записочка, любимый, - опять крикнула супруга и, достав из кармана халатика, бросила на стол новогоднюю поздравительную открытку, где под наряженной ёлочкой развалился нахальный заяц с громадной морковкой в лапках. Граф, покрывшись холодным потом, дрожащими руками, как будто это был смертный приговор, раскрыл открытку с елкой и прочитал вот этот незамысловатый текст: «Здравствуй, мой зайчишка! Поздравляю тебя с Новым годом! Будь счастливым и здоровеньким! Жду, жду, жду!», а чуть пониже: «Если посылка немного опоздает – не сердись», а ещё чуть пониже  – подпись: «Твоя сибирская ёлочка!».
         Я считаю, что Граф заслуженно получил мокрым полотенцем  и за ёлочку, и за зайчика, и за морковку.
         Развод напрашивался, вообще-то говоря, давно. Граф вернулся, к сожале-нию ненадолго, в свою первую семью, к деткам. А вот в Сибирь ехать отказался наотрез. Я было задумал махнуть туда вместо него, так меня тянул местный колорит и лапушка в чёрной водолазке с серо-зелёными очами. Но, перечитывая Галину открытку, которую я выпросил у Графа, я как-то всё откладывал своё решение. А друг мой долго переживал и временами делился со мной потеплевшей памятью. Так и родились у меня  стихи, которые по- хорошему должен был бы написать он:

                В беседке от детей спасенье,
                здесь белый лист и карандаш,
                но пальцы пишут не весенний,
                не окружающий пейзаж.

                … Там дом, не ниже и не выше,
                и перед ним во льду река,
                ломтями снег лежит на крыше
                и лает пёс издалека.

                Меня к нему несёт, как птицу,
                как будто ветер тащит вспять,
                и, если чудо вдруг случится,
                мы там увидимся опять.

                Растопим печь, а после свечи
                зажжём и будет посему, ;
                и тени зацелуют плечи
                очарованью моему.

                И слышно, как ворчит в прихожей
                и всхлипывает пёс во сне,
                и всё печальнее и строже
                глаза иконы на стене.
               
                Окно замёрзшее двулико,               
                и дышит летней резедой
                едва заметная улыбка,
                во сне забытая тобой.