Заговорённый

    Если вы услышали удивительную историю и вам показалось, что она неправдоподобная, никогда не говорите: «Этого не может быть», потому что в жизни может случиться всё что угодно, даже то, во что трудно поверить.
В молодости, увлекаясь охотой и рыбалкой, я много путешествовал по отдалённым уголкам сибирской глубинки и, конечно же, объездил практически все районы Новосибирской области. Проезжая через населённые пункты: деревни, сёла и хутора без электричества, находящиеся в значительном отдаление от большого города, я всегда задавался вопросами: «А кто живёт в этих поселениях? Где люди работают, как кормятся и выживают?» Особенно мне было интересно и любопытно пообщаться с сельскими старожилами, послушать рассказы, истории из их жизни или жизни соседей.  И, конечно, некоторые истории легли в основу моих рассказов.
  В первых числах сентября 1980 года, мы с моим другом Игорем, прослышав о заброшенном озере в одном из сельских районов, называемом местными «Орловское», поехали на разведку на «ушастом» запорожце и, проехав более 130 км от Новосибирска, въехали в небольшое село Ольховка, расположенное на окраине дремучей сибирской тайги.
  История села довольно древняя, потому что Ольховка была основана в 1750-тых годах крестьянами-кержаками, которые приезжали из центральных областей России, захватывали местные земли, селились в сибирской глубинке и занимались сельским хозяйством: выращивали зерновые культуры и разводили скот. Люди жили не бедно, даже зажиточно, потому что много трудились и вывозили на рынки в крупные районные центры Новониколаевска и Томска конопляное масло, мешковину из конопли, рыбу, кедровый орех, клюкву, мёд, дёготь, пушнину, дрова, самодельные телеги и сани. В селе строили добротные, крепкие дома для себя и будущего поколения.
  Въехав в село, мы сразу обратили внимание на крепко срубленные дома и огороженные большие огороды. Осенняя погода стояла тёплая и сухая, и местные жители, словно по команде, повсеместно копали картошку. Тёплый запах земли и пожухлой ботвы чувствовался даже на расстоянии.  Глядя на необъятные огороды, засаженные разными культурами, мы понимали, какой это тяжкий ежедневный труд - работать на земле. Не позавидуешь.
  К моему удивлению, большие территории огородов были огорожены добротными, ровными заборами из деревянного штакетника или жердевой изгородью, а возле каждого дома красовались огороженные палисадники с клумбами, засаженные красивыми яркими цветами. Да и сами рубленые избы с двускатными крышами имели правильные формы с ровными стенами и углами.  И ещё я заметил одну особенность -  возле каждого дома обязательно росло дерево - или дуб, или черёмуха. Проезжая мимо домов, я любовался ажурными узорами резных высоких ворот и особенно ставень, и мне показалось, что каждый хозяин старался выделиться, создавая особый колорит своего дома.
  На воротах одного из домов висела большая вывеска «Мёд».
- Игорь, притормози. Давай завернём, спросим, какой мёд и сколько стоит.
     Мы подъехали к старинным воротам и посигналили. Через полминуты услышали шаркающие шаги и стук по деревянному настилу. Калитка отворилась и мы, обомлев, увидели древнего старика с посохом в руке, с чёрной кожаной повязкой, прикрывающей один глаз и с ужасными шрамами на высохшем лице. Но самое интересное было то, что на его абсолютно ветхом пиджаке красовались два георгиевских креста и царская медаль.  Старику хоть и было далеко за восемьдесят, но стоял он ровно и уверенно, явно имея офицерскую выправку.
- Чем обязан, молодые люди? – поинтересовался старик.
  И не дав нам ответить, продолжил:
- Наверное, решили настоящего медку прикупить? Это правильно, мёд у меня отменный, разнотравный, вчера каченный, - отчеканил старец. 
  Взгляд его выцветшего глаза, словно оптический прицел, перемещался то на меня, то на моего друга. Притом взгляд прямой, в глаза.  Стало немного не по себе.  Я, забыв спросить про стоимость, как зомбированный ответил:
- Ну да, вот, заехали мёд купить. Говорят, у вас мёд очень хороший. Зрелый!
  Друг с удивлением посмотрел на меня, зная, что мы не собирались покупать мёд, но промолчал. Старик тоже уловил этот взгляд и слегка улыбнулся.
- Ну, заходите, юноши, во двор. Мёду попробуйте, авось, всё-таки захотите купить.
  Мы приняли приглашение и вошли в просторный двор, который был полностью застелен деревянным настилом. Часть двора была крытая и разделена: комната для хранения инвентаря, помещение для скота и балаган для хранения сена. Тут же располагался срубленный из брёвен колодец. Везде виден был хозяйский подход и порядок. Сквозь крытый двор просматривался большой огород, на котором стояли домики пчёл – улья, а за огородом виднелся смешанный лес, преимущественно сосновый.
- Извините, уважаемый, а как к вам можно обращаться? - проговорил я.
- В деревне кличут дед Дорофей, вот и вы меня так зовите.
- А по отчеству как, дед Дорофей?
- Отставной старший унтер-офицер Дорофей Тимофеевич Субботин.
- А что, Дорофей Тимофеевич, из колодца можно напиться? – с лёгкой усмешкой спросил я, зная, что кержаки не очень любят делиться посудой.
- Напиться можна, только кружку свою таши, у меня посуды для гостей не водится, - со своеобразным говором ответил дед. – Вон умывальник, помойте руки, а я вам в туесок медку на пробу налью.
  Мёд действительно оказался божественно вкусным, и я с удовольствием сказал об этом вслух.
- Мёд – это здоровье, это мужская сила, от всех болезней лечит, от него одна полезность и радость! Сам всю жизнь мёд ем и не надоедает, потому и живу долго.
- А лет то вам сколько, Дорофей Тимофеевич?
- Девяносто два года справил и ешо жить не надоело. Спина только побаливает, плохо тело держит, а так я ешо в полном поряде. Мне ешо можно пожить – я заговорённый.
- Это как понять -  заговорённый?
- А вот так. Смерть меня покамест стороной обходит, да и я её привечать не стремлюсь. Ешо чуток пожить надо. Бабка моя жаль рано ушла, одному немного скучно.
- Так другую бы бабку завёл, - съехидничал мой друг.
- Другую не могу, вера не позволяет. Да и о своей Глафире память добрую храню. Верная была, работящая.
- Ну, а дети то есть?
- В города все поразъехались, свою жизнь наладили. У меня уже правнуки народились.
  Конечно, можно было по-быстрому купить мёд и распрощаться с дедом Дорофеем, но, глядя на его Георгиевские кресты, я не мог не поинтересоваться у старика, за какие такие заслуги у него царские награды.
- Вы пробуйте медок, пробуйте. Водой колодезной запивайте. В городе такого нет.
- Дорофей Тимофеевич, я вот вижу у вас награды царские, два Георгиевских креста.
- И Георгиевская медаль «За храбрость 4 степени». Я ещё в первую мировую с германцами воевал, опосля с австро-венграми.
- Это ж в каком году?
- В девятьсот четырнадцатом. Мне за свои награды не стыдно, я за Россию-матушку кровь проливал. Германских кавалеристов порубал. Раньше запрещали мне кресты носить, а после отстали. Думают, что я придурковатый по старости лет стал. А я, между прочим, в этих местах в восемнадцатом году партизанил, Советскую власть от террора пришлых белочехов и колчаковцев спасал. Ох лютовали они по всей Сибири! Сколько народу погубили, постреляли, не счесть. А когда прогнали нечисть, я старостой в селе был, одно время даже председательствовал.
  Я смотрел на Дорофея Тимофеевича и жадно вслушивался в его историю. Это же человек-эпоха! Да и дед, видя наш к нему интерес, тоже разоткровенничался и опираясь на свой посох продолжал:
- Я бы и в Великую Отечественную пошёл немцев бить, мне не привыкать, да вот несколько пальцев на ногах отморозил, пришлось отрубить. Потому и подволакиваю ноги.
- В смысле отрубить?
- В конце первой мировой, в восемнадцатом году, сапоги кожаные в армии закончились, вот нам и выдавали или парусиновые сапоги с голенищами из брезента, или ботинки с обмотками. Хорошие ботинки, удобные, но тепло не держат. Я пока с фронта домой в Сибирь добирался, ноги поморозил. Морозы то в ту зиму суровые были, лютые, вот я и заработал гангрену. Домой пришёл и ахнул, некоторые пальцы совсем почернели, а фельдшера у нас в селе отродясь не было. Что делать? Махнул стакан самогона, как на фронте, взял стамеску и отрубил больные пальцы. А то бы была мне хана. А так ковыляю шоркая, но ведь сам хожу.
- Ничего себе, дед Дорофей, а говорил заговорённый!
- Конечно, заговорённый! Если у вас ещё есть время послушать, я расскажу.
- Дорофей Тимофеевич, конечно, есть. Будем только благодарны, - и я посмотрел на друга, чтобы он поддакнул.
- Да, да, нам очень интересно, - поддержал разговор Игорь.
  Дед задумался на минутку, как будто ушёл в себя, в свои воспоминания, провёл сухой ладонью по седой голове, вздохнул и начал свой рассказ:
- Когда мои родители обвенчались, отец увёз мать на хутор к своим родителям. Так принято было, чтобы невестка жила у родителей мужа. Отец мой частенько уезжал на заработки в Новониколаевск, а матушка, под присмотром свёкра и свекрови, помогала им по хозяйству.
  В год моего рождения зима была суровая, январь на дворе. Когда мать почувствовала, что начинаются схватки, попросила свёкра, моего деда Макара, отвезти её рожать в Ольховку к родителям. А на дворе ночь и до Ольховки двенадцать вёрст. Дед постелил побольше соломы в сани, кинул пару тулупов, посадил мать и повёз.  На полпути лошадь почувствовала запах волков, захрапела и от страха понесла. И вот тут-то прямо в санях мать меня и родила. В общем, зимородок я.
  То ли дед Макар, видя, что стая волков их преследует, специально скинул мою мать с младенцем, то ли мать сама вылетела из саней, неизвестно. Мать, упав в снег, прижала меня к телу, накрылась тулупом и стала молиться. К удивлению, волки, окружив мать с младенцем, обнюхали нас и не тронули, а деда Макара с лошадью настигли и растерзали. Вот так.
 - Дорофей Тимофеевич, это, конечно, удивительная история, но, а «заговорённый» то причём? Повезло вам и маме вашей, что волки не тронули, может запах младенца почувствовали.  Учёные говорят, что в волчьей стае матриархат - может, у альфа-волчицы материнский инстинкт проявился, пожалела вас. Вы же легенду про Маугли слышали.
- Эээ! Не говори. В том году, по осени, родители мои на сенокосе трудились. Посадили меня возле телеги, дали хлебную мякушку, а сами - в поле. Работают и поглядывают за мной. Заработались, отвлеклись, а когда спохватились, то увидели, что я с двумя медвежатами кувыркаюсь и смеюсь. Они, конечно, оторопели, увидев такую картину, испугались за меня, осознавая, что медведица-мать где-то рядом. Стали осторожно подходить и увидели, что медведица лежит возле телеги и наблюдает за малышами.  Медведица заметила приближение родителей, поднялась, обнюхала меня, по-матерински рыкнула и, не тронув, ушла в лес и своих медвежат увела. После того случая мои родители меня к одной ворожее возили, чтобы она надо мною поколдовала и оберег мне на всю жизнь сотворила. Вот, ношу на шее более девяноста лет, - и старик показал выцветшую кожанку, висящую на ремешке на его шее.
- Так получается, что вы, Дорофей Тимофеевич, только после этого заговорённым стали.
- Почему после этого? Родился заговорённым, а оберег сам по себе меня охраняет. Я, когда с германскими кавалеристами рубился в шестнадцатом году, рядом снаряд разорвался.  Лошадь мою наповал убило, а меня сильно контузило. Мы вместе с кобылой в воронку улетели, там нас и присыпало землёй. Я двое суток под мёртвой кобылой без сознания лежал, а ночью волки на поле пришли, мертвечиной полакомиться, вот они меня и раскопали. Я очнулся и давай кричать. Волки меня не тронули, а вот санитары услышали и откапали. Вот вам и Заговорённый.
- Дорофей Тимофеевич, ну а глаз где потеряли? Лицо где повредили?
- А это, -  старец потрогал своими высохшими пальцами шрамы на лице, – это после Отечественной случилось. Сам виноват, на чужую территорию зашёл.
- Это как? Расскажите.
- Ну прям вам всё интересно, хмыкнул старец. – Ну, да ладно, расскажу.
  Послевоенные годы голодные были, хлеб, мясо, - всё подчистую сдавали. А как выживать, кормиться?  Вот сельчане всё, что можно, по лесам собирали, заготавливали: орехи, грибы, ягоду всякую, корнеплоды, травы полезные и даже мёд дикий.
  Возле деревни всё выбрали, вот мы и решили с женой моей Глашей подальше съездить, на медвежью гриву, за малиной. Нашли хороший малинник и стали обирать. Вдруг Глашка моя закричала, поворачиваюсь и вижу хозяина тайги на задних лапах, медведя, то есть.  Я подскочил, рявкнул что есть силы, чтобы его на себя отвлечь, а он махнул мне по лицу лапой и сбежал. А может мне так показалось. Он мне когтями пол лица снёс и глаз «выстегнул». Хорошо лошадь с телегой не убежала. Глаша мою голову как могла перевязала и в Ольховку. Там меня местная знахарка починила, только глаз спасти не смогла, вытек. На самом деле лицо быстро зажило, видать, медведь не со зла меня повредил, добивать не стал. А может сытый был, кто знает.
- Ну вы, Дорофей Тимофеевич, Крым и Рым прошли.  Наверное, ничего уже в этой жизни не боитесь.
- Почему не боюсь? Боюсь. Ещё как боюсь. Как-то в клубе собрались на празднование первого мая. Я возле окна сидел, рядом тумбочка с телефоном стояла, а на небе тучи свинцовые. Всё вокруг почернело, потемнело, вот-вот жахнет. Ну и жахнуло, да так, что молния по проводам телефонным пошла и прямо к нам в клуб.  Телефон на глазах у всех сплавился, а мне разряд молнии по ногам ударил. Я думал сгорю заживо. Вначале сознание потерял, а после очнулся и как чумной стал, ничего не соображаю, голова и ноги не слушаются. Кто-то из стариков сообразил и вспомнил, что делать. Выкопали яму глубиной больше полметра и меня с ногами в землю закопали, чтобы из меня остаточное напряжение вышло. Часов шесть так сидел. Апосля заново ходить пытался, а ноги как ватные. Но со временем подлечились. Но не убило ведь. Живой!  Значит, заговорённый я, Бог знает. Вот и живу по сей день, за пчёлками ухаживаю, и огород какой-никакой обрабатываю. До века дожить немного осталось, доживу и тогда успокоиться можно.
  Ну что ж, спасибо, что выслушали старика, время потратили. Скучно мне, а кому я теперь нужен, - и Дорофей Тимофеевич так глубоко вздохнул, как будто пока с нами разговаривал, весь воздух из себя выпустил.
  Мы с Игорем поблагодарили деда Дорофея за гостеприимство, купили у него по баночке мёда и откланялись. Я же решил, что, когда-нибудь обязательно напишу рассказ про Дорофея Тимофеевича Субботина.
  Видать, время пришло.