Горбушка хлеба

Мое детство прошло в военные и послевоенные годы, и отношение к хлебу всегда было трепетным. Потому что в детстве мне его всегда не хватало. В разоренной войной деревне было голодно, кроме кукурузы и старой картошки в доме ничего не было, и ту дед выдавал поштучно. Мы, деревенские мальчишки, добывали еду, как могли: охотились всей ватагой на сусликов, ловили рыбу, собирали речных ракушек, первую весеннюю зелень – крапиву, сныть и щавель.
В детском доме, куда я попал после освобождения от фашистов, нас, конечно, кормили. Но время для страны было трудное, кормили очень скудно, и чувство голода преследовало почти постоянно.
   Был голодным, бледным, тощим.
   Ну, короче, одни мощи.
   Стали звать в детдоме «шкетом»,
   Дохляком еще при этом.
Детдомовская столовая находилась в полуподвальном помещении, и каждый из нас периодически дежурил в ней, раскладывал по столам ложки, ставил кружки, и самое главное – раскладывал хлеб. По одному кусочку каждому. Перед посещением столовой мы сидели под ее окнами и смотрели, кому какой кусок достанется. Тот, кто был постарше и посильнее, кричал дежурному мальчишке: «мне гербу, гербу!» и грозил кулаком. Гербой мы называли хлебную горбушку, которая всегда казалась аппетитнее и толще.
После детдомовской еды всегда оставалось чувство голода, поэтому, выйдя из столовой, все расходились кто куда с единственной целью: найти что-нибудь еще пожевать. Недалеко от детдома находился городской базар, и чаще всего мальчишки направлялись туда. Старшие искали возможность поживиться: одни отвлекали торговцев разными вопросами, другие хватали съестное с прилавка, после чего все бросались наутек. Младшие просто подбирали валяющиеся на земле полусгнившие овощи и различные огрызки, тут же их ели, что получше – забирали с собой.
   В нашей «пайке», что в детдоме,
   Мало пользы, язвы кроме.
   Для нас кража – выжить путь,
   Ноги чтоб не протянуть.
Мне было только восемь лет, таких малолеток старшие ребята в свои компании не брали, поэтому приходилось добывать еду самостоятельно.
И вот я иду между рядами прилавков, заглядываю под них, ища что-нибудь съестное. Вижу – стоит огромная толстая торговка овощами, а перед ней на прилавке лежит большой ломоть хлеба и кусок сала, видимо, собралась перекусить. От вида такого богатства - хлеба с салом - у меня слюньки потекли, и я остановился. Торговка увидела меня, по коричневой форме поняла, что я детдомовец, и крикнула: «Гляди, детдомовская шпана явилась! Спереть что-нибудь думаешь? А ну, проваливай ад прилавка, а то получишь зараз по шее!»
Конечно, нас легко было опознать по одинаковой форме и голодным глазам, да и доверия к нам не было: многие из нас подворовывали. Опустив голову и проходя мимо, я заметил на земле под прилавком грязную и немного раздавленную морковку. Конечно, я тут же нагнулся, схватил ее, вытер от грязи о штаны и принялся на ходу жевать.
Злая торговка, увидев это, крикнула: «А ну, стоять!» Я вздрогнул и по ее сердитому голосу понял, что надо остановиться. Очевидно, что морковку сейчас отберут и надерут уши. Однако, она уже спокойным голосом, удивленно глядя на меня, сказала: «И как это разуметь? Оно ж погано. Это ж нельзя ёсць. Пачакай трохи, я тебе что-нибудь дам». И вдруг протянула мне свою горбушку хлеба с салом, и еще пару огурчиков в придачу. Удивленный ее щедростью, не веря в такую удачу, я пролепетал: «Большое спасибо, тетенька». Боясь, что она передумает, оглядываясь, я побыстрее пошел дальше. И только услышал, как она тихо сказала мне вслед: «Какой добры хлопчик. Ничего не просив и не крав, як другие. Доброго тебе жицця и долгих годов!»
Больше я по базару ходить не стал, спрятал за пазуху свою добычу, чтобы не отобрали старшие ребята, и отправился «домой» в детдом.
Во дворе детдома я увидел наших девчонок, игравших в «классики» обломком кирпича. Среди них была Наташа – худенькая, бледная, по-своему красивая девочка с красной лентой в волосах. Я симпатизировал ей, и даже несколько раз защищал от некоторых нахальных ребят. Увидев меня, она помахала мне рукой. Я подозвал ее к себе, она подбежала, запыхавшись. Я протянул ей банку из-под сапожного крема, которую нашел по дороге с базара: «Смотри, что я тебе принес!» Она обрадовалась: «Для игры в «классики»? Вот это здорово! Вот спасибо!» и тут же принюхалась: «Скажи, а чем это от тебя так вкусно пахнет? Неужели хлебом?»
Тут до меня дошло: она же голодная! А я жмот, прячу под рубахой горбушку хлеба и мечтаю о том, как буду ее есть под одеялом после отбоя. Я достал из-под рубахи хлеб с салом и протянул Наташе: «Это тебе с девчонками… а мне не надо, я уже поел». Она всплеснула руками: «Да ты что? И это все нам? И не жалко?» Я знал, что девчонки не воровали на базаре, и не совершали набегов на сады и огороды – им было еще голоднее, чем мальчишкам. «Ерунда, кушайте», - изобразив равнодушие, ответил я.
Она сглотнула слюну, отвела глаза от хлеба с салом и твердо сказала: «Прости меня, но я ворованного есть не буду. Думаю, что многие наши девочки тоже». Пришлось уговаривать ее, объяснять, что это подарок детдомовским от доброй тетеньки - торговки овощами. Она недоверчиво смотрела на меня, потом все-таки взяла еду.
«Наташа, а где ты раздобыла красную ленту, тебе очень идет», - сказал я. «Что ты, это не лента. Это мы с девочками нашли чью-то старую красную рубаху и порезали на ленточки. Правда, здорово получилось?» - рассмеялась она, и, прижимая хлеб к груди. убежала к своим подругам. Я же, чувствуя гордость за свой взрослый поступок, солидно, по-мужски вразвалочку, отправился к мальчишкам, которые кучкой стояли посреди детдомовского двора.

Прошло много лет. Уже практически не осталось тех, кто помнит то тяжелое и жестокое время. Когда мимо моего дома по деревенской дороге с гулом идут с полей огромные, разгоряченные на солнце комбайны, бывает, мне вспоминается наш детдом, голодные глаза девочки Наташи и та горбушка хлеба. Я знаю, что живу в прекрасной, мирной и трудолюбивой стране Беларусь, и верю, что голодать ни нам, ни нашим детям и внукам не придется больше никогда.