Право решать, кто ты

  Тень ученика, худая и беспокойная, упала на порог кельи Мастера. Воздух здесь был иным — густым и неподвижным, пахнущим сушёными травами и старой древесиной. Юноша опустился на прохладную циновку, и слова, копившиеся днями, хлынули наружу, выдавленные внутренним смятением.

  — Мастер, ты говорил, что познавший себя станет мудрым. — Голос юноши сорвался. — Я пытаюсь. Но я смотрю внутрь и вижу лишь сотню отражений в чужих глазах. Я — как ручей, чья вода становится мутной от каждого, кто в него заглянет.

  Мастер сидел неподвижно, словно корни дерева, враставшие в глинобитный пол. Он не спеша открыл глаза. Его взгляд был подобен старому, отполированному временем камню — спокойному и проницательному, видящему насквозь.

  — Для начала, — его тихий голос прозвучал с силой обвального камня, — забери у людей право решать, кто ты.
 
  Ученик растерянно заморгал.
  — Как это, Мастер? Я не понимаю.

  Мастер провёл ладонью по воздуху, будто очерчивая невидимые весы.

  — Один скажет «ты плох» — и твоё лицо омрачится, а в груди поселится тяжёлый, чужой камень. И ты примешь его, будешь носить, как свой.
   Другой скажет «ты хорош» — и ты взлетишь, как воздушный змей, радуясь, что небо тебя держит. Но ты не заметишь верёвки в его руке.

  Он умолк, дав тишине впитать смысл. За окном пролетела птица, и её тень скользнула по лицу ученика.

  — Пока они решают, кто ты, ты будешь лишь коллекцией чужих оценок, калейдоскопом их мнений, и ничем более.

  Ученик сидел, словно парализованный. Он узнавал себя в каждом слове.

  — Но как... как отобрать это право? — голос ученика стал беззвучным шёпотом.

  — Перестань давать им право оценивать тебя, — палец Мастера мягко коснулся лба юноши, а затем его груди.
  — Когда тебя называют плохим,не спеши расстраивайся и  не  оставляй печать у себя в сердце. Спроси: «А это правда? Это всё, что я есть?» Когда тебя называют хорошим, тоже не спеши радоваться. Спроси: «А не маска ли это? Не пытаюсь ли я им понравиться?»

  Мастер посмотрел на ученика с безграничной, но суровой нежностью.
  — Забери у них это право. И у меня тоже.

  Ученик вздрогнул, будто его окатили ледяной водой.

  — У вас? Но вы же Мастер! Ваше слово — светильник во тьме!

  — И я — лишь человек, держащий свечу, — мягко ответил старец. — Ты не должен жечь себя о мой огонь, чтобы стать мудрым. Моё мнение о тебе — это лишь моё мнение. Оно не должно становиться твоей сутью. Если ты построишь свою истину на моих словах, она будет такой же хрупкой, как и на словах любого другого. Ты должен найти ту истину, что не зависит ни от кого.

  В комнате повисла тишина, густая, как мёд. Ученик смотрел в грубые волокна циновки, и ему казалось, что пол уходит из-под ног. Но в этом головокружении была и странная свобода, похожая на невесомость. Если никто не может решить, кто он, значит, он свободен стать тем, кем захочет. Не тем, кого одобрят, не тем, кого осудят, а просто — Собой.

  — Спасибо, Мастер, — тихо сказал ученик. В его глазах, поднятых на учителя, плескалась уже не растерянность, а тихая, сосредоточенная решимость. — Кажется, я начинаю понимать. Путь начинается не с поиска ответов, а с того, чтобы перестать задавать чужие вопросы и слушать чужие мнения о себе.

  Мастер снова закрыл глаза, и на его губах тронулась едва заметная улыбка, похожая на трещинку в древней глине. Первый шаг был сделан. Самый трудный.