Однажды в... СССР. Книга 2. Глава 2

…Не зря всё-таки люди про жизнь говорят: полоса белая, полоса чёрная, полоса белая, полоса чёрная и эдак до скончания веку.               
Маша Синько (после замужества Теплова) в эти байки верила не особо. Ведь, что греха таить, жизнь удалась: нескончаемая белая полоса!                Когда девчонкой босоногой по селу бегала, о плохом не думалось: отец – председатель колхоза, мама – учительница в местной школе. Село богатым считалось, и от того отец почёт имел. А где почёт, там и коврижки!                С такими родителями дураку ясно – судьба уготована добрая и без изъянов, знай только сам себе нигде не навреди! А Маша и не вредила! Училась прилежно, книжки любила, в активе школы числилась. Внешностью бог тоже не обидел, мальчишки заглядывались, до дома провожать предлагали. А чего тут провожать-то: от школы до хаты всего-ничего – пять минут и вот он, дом родной!                Больше всех Колька Тополь старался – влюбился что ли… Помнится, таким бедовым парнем был тот Колька Тополь! Ради Маши — на всё, что угодно шёл!                По теплу  пацаны и девчонки бегали на речку, берега которой высокие да крутые. Просто так в воду сигануть не каждый горазд. А Колька тарзанку на кривую осину  приладил, да и прыгнул! Зачем рисковал башкой своей лохматой?!                А всё потому что девчонки на бережку сидели, а меж ними – Маша! Только для неё, для единственной весь этот спектакль! А ей от его спектаклей ни холодно, ни жарко!  Только улыбается кротко. Кольке же видится, что она благосклонно принимает его ухаживания, и он ещё больше старается!                Парней всех от Маши отвадил. А что ж, побаивались Кольку ребята – кулак у него увесистый, что кувалда – если отвесит, то бедолагу вмиг в инвалидную команду  запишут.                Отцу Маши кто-то донёс, что Колька Тополь за ней приударяет. Так он её тем же вечером пред светлые очи поставил и доклада требует. А что докладывать?! Не было ничего! Отец недобро щурится: так уж и ничего? Смотри, мол, если что узнаю — его в бараний рог скручу, а тебя верёвками к кровати привяжу и не дам хода из хаты!                А всё почему: родители у Кольки – люди совсем простые. Батька – конюх, мать – на скотном дворе. Совсем не ровня для председательской семьи. Только Колька такими категориями не мыслит. Он другим местом руководствуется. Ну это, как у всех..                И вообще непонятно, какие механизмы тут работают: столько девчонок вокруг, но ты, не умом, а чёрт знает, чем, выбираешь вот эту самую! И может она не первая красавица; может и характер у неё несносный. Но здесь не ты решаешь, а что-то выше твоих мозгов и желаний, словно кто-то невидимый сверху пальцем щёлкнул и всё – пиши пропало! Влюбился по самые уши так, что и не отодрать! Вот так и у Кольки: задумал себе – моя будет и хоть ты тресни!..                Маша в свои пятнадцать с лишком, такого покуда не испытала. Никто сверху пальцем не щёлкнул, искра не зажглась, а значит ночей бессонных в её жизни пока не предвиделось. Иногда фантазировала себе: а что, если Колька её мужем будет? Повертела в мозгах так и сяк – нет светлых красок!                Тем более батя наказал – после школы в город ехать, в институт поступать, а там ребята городские, не то, что в нашем селе – босоногие и бескультурные. Так что, ну его, Кольку! Ей другая судьба уготована, а значит, другой суженый — как она себе воображала: обязательно высокий, сдержанный и чтоб книжки любил. Маше казалось, что настоящие герои — они все спокойные и уравновешенные, а за таким, как за стеной каменной…                Перед самым окончанием школы, случилось событие, после которого ещё целую неделю бабы судачили. Судачили бы меньше, да дело дочки председателя касается…                Каждую субботу в клубе танцульки назначены. Коллектив самодеятельный, из местных любителей музыки: гармонист — дедку уже седьмой десяток накапал, ему в помощь домра — на ней тётка лихо наяривает; и пацанчик к ним приладился – на барабане так стучит, что его больше слыхать, чем гармонь с домрой вместе взятые.                В этот раз из соседней деревни парни на танцы заявились. Понятно, что хорошей ватагой, чтоб, если что, то и отбиться можно. Маша с подружками тоже была. Колька Тополь недалеко крутится, вроде свою кралю оберегает.                Маша вообще-то не плясать приходит, а просто песни послушать, да поглазеть, как другие танцуют; стоишь себе в углу, семки лузгаешь и посматриваешь, как народ после рабочей недели отплясывает.                В зале накурено, хоть топор вешай, но никого это не смущает, тут и там группки ребят самогонку из рукава отхлёбывают, косо на чужаков поглядывают… Маша и не заметила, как один из не нашенских возле неё очутился (прозевал Колька!), и хвать Машу за руку:                — Чё, красота, разомнёмся? — Стоит, лыбится во всю харю. Маша на него взглянула: штаны на нём широкие, видать под морячка «косит», рубаха в цвет и кепочка с башки того и гляди свалится — он её, на затылок, как бескозырку приладил. Маша руку от него, а он, злодей, не отпускает:                — Чё ерепенишься? Я ж по-доброму, по-людски… Гляди, красота, я ведь и украсть могу, а уж ежели украду – так и сходу женюсь! — И загоготал!                Не знал, дуралей, что с огнём играет. Если б знал – на километр не подошёл бы! Налетел на него Колька, как коршун. Только у того когти острые, а у Кольки – кулаки пудовые! Что тут началось!                Чужаки на помощь к «морячку» кинулись, наши тоже не пальцем деланные, тем более, дома и стены в помощь! Девчонки загалдели-запищали! Такой тарарам, того и гляди клуб по швам затрещит и развалится!  И хоть не первый раз ребята кулаками машут, но здесь другая история вышла.                На следующий день, самым ранним утром, когда ещё и собаки досыпают, нагрянули с района милиционеры в фуражках. Бабы в окна видели, как вытащили из хаты сонного Кольку Тополя, и, заломив ему руки по самое не хочу, закинули в свой «Бобик». А затем, изрядно подняв пыль на дороге, рванули из села, увозя бедолагу в кутузку. Оказалось, сломал Колька «морячку» челюсть и вдобавок нос! И лежит теперь этот побитый хлопчик в районной больнице и раны залечивает.                И больше Маша своего воздыхателя не видела, потому как отвесили Кольке срок в закрытом учреждении. А тут и время Маше подошло в область ехать:  образование получать и судьбу свою устраивать.                Не собиралась она в село возвращаться, надеялась принца в городе встретить, с которым будет рука об руку совместную жизнь выстраивать, а там уже и будущее — на яркие события богатое. И нет там места ни Кольке, ни селу, ни папане, который уморил её своими нравоучениями.
                ————————————
Когда нашей Маши муж Иван Тепов ей в распутстве своём сознался, думала – с ума сойдёт! Казалось, с ведра ледяной водой окатили, вздохнуть нельзя и  сердце вот-вот свой бег остановит!..                То, что он — коммунист, ветеран войны, работник горисполкома – это одна сторона, тут не ей судить, а партии. Но ведь не это главное — здесь наружу предательство лезет! Самое что ни на есть настоящее предательство! Столько лет вместе! Такого сына ему родила и вырастила! И что получила взамен?!..                Ваня у неё первым мужчиной был… После института папаша расстарался — не в село какое-то, а прямо в горисполком дочурку  пристроил. Правда, секретарём только.                А тут на тебе – молодой и перспективный специалист, ветеран войны – Иван Теплов! Как-то сразу взаимная симпатия проявилась; все эти улыбочки, шуточки, первое свидание и первый поцелуй...                Думала – вот оно, начинается… счастье женское, долгожданное, хватай его, не упусти! И когда Иван замуж позвал – не отказала!                Мамочки! Как же страшно было раздеться перед мужчиной и в одну постель с ним укладываться!.. Страшно, но вместе с тем и волнительно! Ждала ведь этого! Как-то будет… Столько в романах да повестях читано, и вот её время пришло.                Ваня тоже опыта не имел; не знал, как подступиться…  Поэтому не набросился на молодую жену (хотя, ой, как хотелось), а просто прижался, руку ей на живот положил и стал наглаживать. А Маша ни жива, ни мертва, не дышит совсем! И вот что любопытно, вроде бы мелочь – живот гладит, а ему и ей сладостно…                Притихли оба, глаза прикрыли; только постепенно, не сразу, Маша ощутила — муж глубоко дышать стал; она даже чуть-чуть испугалась, но ненадолго. Ваня вдруг перекатился на неё, своими ногами её ноги раздвинул, а она и не сопротивлялась. Только в рот воздуха набрала и не дышит. Он губами прильнул к её губам – так сильно, что даже немножко больно было, но это пусть – терпимо, а настоящая боль случилась там, внутри живота…           Маша даже не поняла, как это произошло, она погрузилась в свою боль, резкую и пронзительную и совсем не почувствовала, как Ваня ослаб, растёкся  по ней и затих…
                ____________________________________
Маша ходила в ту парикмахерскую, специально! На эту стерву посмотреть. Разлучницу проклятую!                Лучше б не ходила!.. Жидовка оказалась бабой хоть куда — красивой и пышной. От этого ещё более муторно стало. Грудь у неё выдающаяся, бёдра округлые – мужики на таких баб ох как падкие!                У Маши, честно признаться, даже не грудь – так себе титьки, и попа совсем не аппетитная. По всем статьям этой сучке проигрывает. Броситься бы сейчас да выцарапать глаза её бесстыжие, а потом мордой об стол!.. Об стол!..  Чтоб не повадно было чужие мужиков приваживать… Только вот не тот человек Маша, чтоб наброситься… Да что говорить – слабый человек…                Поплелась домой, сердце щемит так, что дышать тяжко; ах ты ж доля бабья… за что такие муки… Глаза слезами набухли, а в горле ком образовался, такой плотный, натурально ком!                Маша забежала в подворотню, неизвестно откуда взявшуюся, огляделась по сторонам – вроде нет никого, обхватила голову руками, опустила её к земле и… зарыдала в голос, а, вернее, завыла! Завыла, как та волчица воет на луну, и страшно даже – в этом жутком завывании и протест, и негодование, а если глубже – жажда мести, на которую способен отчаявшийся человек…
Прошло время.                Давно Мария в родном селе не бывала. Последний раз, когда маманю хоронила. Отец, тот ещё раньше ушёл — как водится, загубил здоровье на государевой службе. Маша тогда сразу и дом продала – не сложно было, у них хата знатная имелась, за такую любой ухватится.                А после не было потребы в село наезжать. По-хорошему, надо было бы на погост являться в родительский день, да и в прощённое воскресенье тоже, но чего-то не получалось, по времени не выходило, а потом вообще из головы вылетело.                А сейчас видать время пришло родные места своим присутствием отметить. Ивану сказала, что к родителям, мол, на кладбище нужно, вроде душа затребовала. Он на машине предложил подвезти, но ей-то не с руки… Без надобности его помощь в этом путешествии, а потому на автобусе.                Пока тряслась в «Пазике» по пыльным дорогам, много чего передумала: жизнь свою девичью вспоминала, подружек тоже и танцы в клубе… Теперь вряд ли кто в селе её узнает. Мало того — она очки солнцезащитные польские напялила и на голову косынку газовую завязала – так-то оно получше будет…
Столько лет в селе родном не появлялась, а, вот, поди ты, как будто вчера отсюда выехала – ничегошеньки не изменилось. Те же хаты белёные, те же изгороди кривые и, вроде, собаки те же — на прохожих из последних сил тявкают.                Мария прошла мимо своей когда-то хаты, позаглядывала туда-сюда… Почувствовала, как сердце заныло… Как там говорят… Ностальгия, вроде?.. Родное место… Здесь детство прошло и юность пролетела… Вздохнула и дальше пошла…                А вот и та хата, что искала!.. Здесь Колька Тополь проживал с батьками… Остановилась поодаль… Вроде человек на огороде тяпкой орудует: он – не он? А, была – не была, подошла к забору:                — Доброго вам дня!                Мужик услыхал, повернулся к ней… Стоит, смотрит на Марию – ни ответа тебе, ни привета! Примёрз, что ли?  Может лучше по-украински попробовать? С институтских времён на русский язык перешла да так на нём и укоренилась:                — Скажить, будь ласка, чи жыве тут зараз Мыкола Тополь?                Мужик очнулся вроде… Тяпку бросил и к тыну направился, за которым она стояла… И чем ближе, тем страшнее Марии, а если это он!.. Может, ну его… Бежать, пока не поздно… А мужик всё ближе! Пиджак на голое тело – засаленный; штаны – не штаны, шаровары – не шаровары, не поймёшь, и босой! Подошёл – мать моя родная – это и он, и не он!                Сильно постаревший, бритвы давно не знавший и совсем без волос на голове, вот он – Колька Тополь, что любил её без меры! А запах от него – хоть беги! Похмельный, стало быть запах!
— Здравствуй, Коля, — голос дрожит, то ли от волнения, то ли от страха. — Не узнал?                А он смотрит на Марию, взгляд колючий, пробивающий насквозь взгляд.                — Чего ж не узнал? — прохрипел.                Мать честная, да у него и зубов-то нет совсем! Опять захотелось бежать отсюда! Ну её, затею эту — быстрее домой и забыть, как страшный сон! А вместо этого:                — Вот, приехала могилки родительские проведать.                А ему хоть бы хны от её слов, стоит истуканом и взглядом Марию всю, с головы до ног, прощупывает, чёрт окаянный! Жутко от этого.                — Ладно, Коль, я пойду, — повернулась, было, чтоб уйти, а он вдруг:                — Провожу!                И пошли они к погосту, только не вместе, не вровень, так сказать: она впереди, а Колька вроде как ни с ней – сзади волочится. Это когда за село вышли и свидетелей их прогулки более не наблюдалось, тогда уже Николай догнал свою бывшую зазнобу и рядом зашагал.                — Чего явилась? — грубо спросил.                Она и рта открыть не успела, как он опять бросил:                — Знаю, не просто так ко мне шла… Говори! — как будто приказал, и ведь ослушаться страшно!                Маша и до этого с опаской к нему, а тут вообще, хоть реви:                — Я… Мне… Некому помочь… Ну и вспомнила…                — Хорош мямлить! — рыкнул!
Тут её понесло: слова полились, торопилась высказаться, так, чтобы опять не рычал, чтоб уразумел – зачем она тут. И да, не просто так она его искала:                — Коленька, помощи твоей прошу; а больше ведь не к кому! Не откажи, милый,— и слёзы сами собой полились, как будто себя жалела. А кого же ещё жалеть, кроме себя, родимой.                Тут и к кладбищу подошли. Бог мой, раздался вширь и вдаль погост, разросся тут и там могилами, лавочками да оградками! Оно и есть — живут себе людишки, проживают свою жизнь бесполезную, сутью не наполненную, а потом сюда, к последнему пристанищу, где ничегошеньки уже и не нужно и потребностей нет и желаний не имеется!                — Завелась гидра в нашем городе, Коленька, семью мою извести вознамерилась, — сразу перед глазами Туська встала: полногрудая, широкобёдрая, красивая сучка! И от этого ещё злее стало:                — Жидовка она, Коленька! А эти везде пролезут, везде выгоду поиметь желают! И чужого мужика заграбастать им совсем не совестно! Помоги, Коль… Отвадь стервятницу… Я всё продумала – вечером, когда темно, подкараулить её после работы и измолотить хорошенько! И, самое верное, по морде! По морде! Чтоб уродиной сделалась и чтобы мужу моему противной стала!
 Вот и могилки родительские; с помутневших керамических фотографий мамка с отцом глядят на бесстыжую дочь – как же можно столько лет не являться к ним: отец – он сурово смотрит, всегда таким был; мама – грустно, как будто жалеючи.                — А я заплачу, Коленька! Заплачу, сколько скажешь.                Он сзади стоял:                — Ясен пень, заплатишь… И прямо сейчас! — он резко толкнул её.                Она не ожидала — свалилась на землю, листвой пожелтевшей выстланную, как будто специально для этого случая. Боли от падения не почувствовала, только крепче сумочку к груди прижала и смотрит на него испуганно, как тот хорёк, что от коршуна спрятаться не в состоянии.                Только Колька на грозную птицу совсем не похож: вонючий, беззубый, грязный, рано постаревший от долгого сидения в тюрьме.                Он стоял над ней, и она с ужасом смотрела, как он развязывает верёвку на штанах. Почему-то в этот момент подумалось не о том, что сейчас это существо надругается над ней, а что и ремня-то обычного у него нет!                Но не только Мария смотрела на Кольку — мамка с отцом тоже на него глядели со своих керамических табличек и именно это больше всего задело Машу.                Они – словно немые свидетели, будут сейчас созерцать, как насилуют её дочь и это уничтожало её – ведь память теперь не даст ей покоя и будет вечно напоминать об этом позоре – жалком, омерзительном насилии. И где? На кладбище, у могил её родителей.
…Грязными грубыми деревянными руками он мял её грудь, остервенело, до боли, как будто грудь Маши – враг ему; вонючим ртом рвал её губы, а его сухой, острый язык насиловал её беззащитный рот. Она не плакала, не выла, не сопротивлялась. Она, вдруг, вспомнила Бога, скорее всего и несуществующего и обратилась к нему:                — Боже! Дай мне силы вытерпеть это!                Но Бог не слышал — как он услышит не верующего в него?..               
Зато совсем рядом, на могильной плите восседал Малум и с наслаждением наблюдал за Колькой. Маша ему была ему менее интересна, она уже почти в его руках, месть – добрая подруга, многих завлекла в его сети. Другое дело – Колька! Тут имелся солидный потенциал завладеть его душой!
— Давай, Колян, давай! Будь настоящим мужиком, не давай ей спуску! Пользуй Машку по полной! Как тебя пользовали на малолетке, а потом и на взрослой тюрьме! — И он загоготал от удовольствия.               
Ох ты, тюрьма русская! Слава тебе безмерная! Это как же нужно было такие условия существования людям устроить, чтоб они повально в зверей превращались! А где зверь в человеческом облике – там грехопадение! Там зэки душу свою закладывают, только чтоб в этом немыслимом аду прямо тут, на земле, выжить!.. Много грешных душ ОН от тюрем получил! Слава тебе, тюрьма русская!
Долго Колька её мучил! Раз, и второй, и третий! Мстил за юность свою потерянную, за честь, в тюрьме поруганную, за судьбу проклятую, безнадёжную.                Только и оставалось Марии, что терпеть, закрыв глаза, чтоб не видеть света белого, но более всего – глаз родительских…
                ————————————

                Продолжение в Главе 3.