Однажды в... СССР. Книга 2. Глава 3

                ————————————
Может это страшно, может грустно, а может просто судьба, что тело тёти Туси нашла собака! Большая лохматая собака! Сенбернар!                Было раннее утро, прохожих в это время совсем не видать, и хозяин пса, пенсионер – бывший сотрудник ОВД, как всегда, отпустил питомца с поводка. А тот и рад, суёт нос в каждую подворотню, всё ему интересно: все эти запахи вокруг, много запахов – резких и слабых, вкусных и не очень.                И вдруг запах крови! Густой и сладкий! И для сенбернара это стало неожиданностью. Он громко залаял из подворотни, чего обычно не делал! Хозяин хмыкнул, бросил окурок на тротуар и заспешил к своему четвероногому другу.                То, что он увидел – не привело его в ужас, и не такое видывал. Лицом в землю, с проломленным затылком, в луже собственной крови, лежала женщина! Правая рука её — неестественно вывернута.                «К ноге!» — Пёс моментально подчинился и уселся возле ног хозяина.                «Сумки нет, и это непорядок!» — подумал пенсионер. Он нагнулся над телом — серёжек в ушах тоже не было.                «Пальто хорошее, а серёжек и сумки нет… Значит, разбой»…
Эсфирь Резник, мама Яна, которую весь город звал «Тётя Туся», вышла с работы, когда уже включили фонари. Подумала, жаль только, что для центральных улиц электричества не жалеют, а как в сторону свернёшь, так хоть глаз выколи – темнотища такая, что идёшь и боишься на что-нибудь напороться!                Она заперла парикмахерскую и отправилась домой, надеясь, что успеет в гастроном до его закрытия. С проспекта Ленина решила свернуть в переулок Воровского — там темно, зато «срезать» можно, и есть шанс в магазин успеть. Пробиралась с великой осторожностью, дабы не споткнуться о камень или ещё какую-нибудь ерунду, всё внимание на дорогу, от того и не заметила, что кто-то крадётся за ней… Да если бы и заметила – какой прок? Жертва всегда слабей нападавшего…                Он подобрался незаметно и со всей силы обрушил молоток ей на голову. Молоток – он для всех инструмент, а для него оружие! Когда у тебя за пазухой молоток – ты вооружён! Эх, жаль, что тогда, на малолетке, у него не было молотка, он бы всех этих уродов-насильников там же и уложил! Но молотка при себе не имелось, а эти трое были сильнее и, самое главное, злее…                Столько лет прошло, а всё равно память не забывает того самого первого раза. С тех пор Колька людей не любит. Да что там не любит – ненавидит. Однажды кто-то сказал ему, что он – мизантроп. Колька раньше и не слышал такго слова, но оно понравилось ему… Умное слово, подходящее!..               
Тётка, после такого удара и охнуть не успела – мордой в землицу рухнула. Кровища из башки наружу вырвалась. «Сдохла что ли?» — Колька хвать за сумку: «Чего ж добру пропадать – если сейчас не я, то кто-то другой подберёт – тот ещё народец».                Тётка вроде кончилась уже, а сумку держит, как живая.                Колька ухватился за сумку и рванул так сильно и резко, что её рука неестественно вывернулась к спине, но зато сумка теперь стала Колькиной добычей. Что ещё? Серёжки! Вроде золотые! Аккуратненько снял с ушей, чтоб не испортить товар; затем по карманам прошёлся – вроде пусто… Всё! Пора валить!..                «Ещё и с Машки денег получу – никуда не денется. Она мне теперь всю жизнь платить будет!» — подумал Колька. Он вспомнил, как пользовал её на кладбище и тут же возбудился. Посмотрел на лежащую тётку… «Зад хорош у жидовки!» Постоял, вроде раздумывая, стоит или нет; огляделся по сторонам… а чего смотреть – темнотища кругом и опустился на колени. «Жидовок у меня ещё не было!» — резко задрал подол пальто...
Пенсионер вздохнул… «Что за люди?! Из-за сумки и сережек человека на тот свет закинули… Совсем народ озверел!»                Он постоял ещё немного, снова вздохнул и пошёл звонить в милицию, в которой отпахал всю жизнь и знал – она не подведёт. Отыщет этого упыря во что было не стало…               
А тёте Тусе было уже абсолютно всё равно, есть у неё сумка и серёжки или их нет. Ей совсем не было страшно, ведь она была не одна. Рядом стояли отец и мама. Они выглядели очень молодо, наверное, даже моложе её самой. Родители улыбались и тянули к дочери свои руки! Туся обернулась, её тело лежало на земле, а над ним склонился какой-то мужик… Она подумала, что не знакома с ним, но это тоже было всё равно! Она отметила, что ей легко и свободно: как будто она – семнадцатилетняя девчонка, голова ясная и настроение радушное. Туся улыбнулась сама себе и пошла. Навстречу родителям.
                —————————————
А город гудел, словно разворошённый улей!                Зверское убийство парикмахерши, которую многие знали и уважали никого не оставило равнодушным. Какой-то упырь из соседнего села, не раз отбывавший срок!.. Местный участковый — герой, пристрелил его, как собаку! Говорят, прямо в лоб попал! Вот таких продвигать нужно — один пошёл против убийцы, вооружённого молотком!                Мать моя, куда жизнь катится?!.. За какие-то серёжки человека жизни лишить!.. Гудит народ… Какой там смысла в суде и смертной казни?  «Валить» таких при задержании и дело с концом! Как тот участковый! Пожалуй, он и Ордена заслуживает!
                ___________________________
Ян сидел на маминой кровати и смотрел на белую стену напротив. Удобно смотреть на белую стену, на которой нет ничего. Белое полотно. Так спокойнее… Сейчас хотелось только одного: покоя и безмыслия… Но мысли всё равно откуда-то являются. Лезут и лезут в голову, мешают... быть никем.
«Пусто в доме… Нет её голоса, нет её утренних сырников, нет её самой... Папа «ушёл» совсем рано, затем дедушка… Когда дедушка умер, тяжело было… За ним, как за каменной стеной жил… Он всё знал и всё мог объяснить… Потом привык… Теперь, вот, мама… В восемнадцать лет один остался… Господи, пустота-то какая! Как жить?! Для кого? Для чего?!»
 Женщины с парикмахерской приходили, сказали – сами всё устроят: и похороны, и поминки… Попросили мамин шкаф показать… Ну, чтоб одежду выбрать и чтоб она в гробу красивая была. Ян открыл шкаф… Мамина одежда…                «Куда её теперь?.. Кому?.. Да никому!.. Пусть висит!..  Сказали, что вычислили того, кто убил её и, вроде участковый кончил его! Теперь ему награда и почёт!.. Только не с моей стороны! Хрен он получит от меня почёт! Он же у меня месть отобрал, паскуда! Это я его убить был должен! Я! А участковый – он никто нам! Не его право мстить, а только лишь моё!» — сердце сжалось от ненависти к убийце.                «Мама, мамочка… И ты тоже меня покинула!» — Ян упал на кровать и зарыдал. Но не как восемнадцатилетний мальчишка, размазывая по лицу слёзы и сопли, а как мужчина! Не из жалости к себе горемычному, а из-за полного отсутствия справедливости! Ведь дураку ясно – нельзя такой умной и красивой женщине уходить из жизни так ужасно! Не заслужила она! Будь проклята та, другая мать, которая родила этого человекоубийцу! Будь проклят дом, в котором он рос! Будь проклят весь его род!
                ___________________________
Тепловы завтракали. Овсяная каша на молоке и гренки с джемом к чаю. Всё, как вчера. И как позавчера. Всё, как всегда!..                Иван Петрович с газетой в руке. Она знала, как он любит её гренки и в это раз приготовила больше. А ещё, за завтраком, она любила наблюдать за мужем. Он весь поглощён чтением газеты и поэтому не замечает её взглядов, и ей это нравится.                Зазвонил телефон в прихожей. Иван чертыхнулся, (не любит, когда мешают утреннему чтению)… Мария слышала, как он ответил в трубку: «Теплов слушает!» И всё!                Больше он не сказал ни слова … Затих… Минута… Другая… Третья... Странно.      Мария, почуяв неладное, вышла в коридор — Иван стоял, низко опустив голову.                В майке, в пижамных штанах и домашних тапочках, он теперь выглядел абсолютно беззащитным и растерянным. Телефонная трубка одиноко раскачивалась на проводе. У Марии похолодело в груди:                — Что, Ваня? — получилось шёпотом, как будто боялась спугнуть кого-то или что-то. Он медленно повернулся к ней:                — Что?! — Его дрожащий голос не предвещал ничего хорошего. Иван взял трубку, аккуратно положил её на аппарат и направился к Марии. А дальше случилось то, что не случалось в их жизни никогда – он со всей силы  залепил ей пощёчину! Она не ожидала, ноги не выдержали, подкосились, и Мария рухнула на пол. Иван наклонился над ней и прокричал:                — Ты спрашиваешь, что случилось?! Так я тебе скажу! Тусю убили! — Он наблюдал за ней, за её реакцией, а она, побелев до желтизны, испуганно и затравленно смотрела на него снизу. Она уже боялась не только его слов, но и его самого!                И снова крик:                — А знаешь кто убил? Твой хахаль бывший, Тополь, вот кто!  — Теплов сглотнул ком в горле. — Это же твоих рук дело?! Да?! Я знаю, знаю!.. Убийца! Стерва! — он переступил через неё, как через вещь, и скрылся в спальне… Затем вновь выглянул оттуда:                — Я... я тебя посажу!..  В тюрьме и сдохнешь!                «Что это было?!.. Это же не по правде?!.. Не может быть!» — нестерпимо больно горела щека после удара, но ещё больней было на сердце:                «Как убил?! Почему?! Я не хотела, чтоб убил… Я не просила… И я... я — не убийца!»                Она, вдруг вспомнила, как там, на кладбище, Колька насиловал её на глазах родителей. Грязное, вонючее существо… А она терпела, потому что это нужно было для дела… Для какого дела? Для её дела!                И теперь, после этих воспоминаний её стошнило! Она с трудом поднялась и, одной рукой держась за стенку, а второй прикрывая рот, чтобы не вырвало прямо на пол, переместилась в ванную; опустилась перед унитазом на колени и тут же освободила желудок – это вышло громко, и одноразово…                Затем перелезла в ванну, легла на спину и, не снимая с себя одежду, включила воду – нужно смыть с себя даже запах этого урода и запах кладбища. Она закрыла глаза и затихла.
                II
Глеб, Мишка и Вера!                Теперь, когда мама погибла от рук того ублюдка, они стали самыми близкими Яну людьми. Между собой ребята решили не оставлять друга одного и до похорон, и после тоже. Ни днём, ни ночью. Одно было непонятно – как вообще правильно надо утешать друга! Никто не знал, что нужно делать, что говорить, какие слова изыскивать…                А посему, в квартире стояла гробовая тишина. Ребята сидели на диванах и стульях, по очереди подсаживались к Яну, обнимали его и продолжали молчать.                Ян тоже рта не открывал. Он понимал, что ребятам, как и ему, невыносимо трудно в этой ситуации, понимал, что её просто надо пережить.
На следующий день пришли какие-то мужики.. Деловито осмотрели обе комнаты и даже кухню зачем-то. После осмотра пошептались между собой и принялись расставлять всю мебель по углам. Затем взяли стол и поставили его в центр комнаты. И ушли…                Снова появились через пару часов. Притащили с собой пару длинных лавок, которые разместили с двух сторон от стола. Висевшее зеркало занавесили тёмной тканью. Тоже, наверное, с собой приволокли.                Ребята смотрели на это без особого интереса – что ж, если делают, значит так нужно… А потом, в сопровождении Тусиных подруг из парикмахерской, в квартиру подняли гроб, обитый мрачной ржавокрасной тканью. Мужики поставили его на стол, сняли с него крышку и вынесли её на лестничную клетку.                Ян во все глаза смотрел на маму и не мог оторвать от неё глаз! Он бы очень хотел, но не мог! Она выглядела как будто не родной, не той, какую он знал и любил. Перед ним была и мама, и…не мама! Её, когда-то румяное лицо, осунулось, нос неприятно заострился и, самое главное, мама не дышала!..                Ян изменился в лице, побелел, тяжело задышал, а затем с ним случился обморок. Ребята сгрудились вокруг, не зная, что в таких случая делать. Наконец, Мишка догадался пошлёпать Яна по щекам и тот очнулся. Вера поднесла ему воды…                Вообще, по Вериному лицу никак нельзя была понять её настроение. Если Глеб и Мишка были по-настоящему грустны, искренне переживая за друга, то Вера была… отрешённой что ли… Она, как будто выполняла свою миссию, зная, что этому придёт конец и она, наконец, уйдёт из этого печального и скорбного места… Ян встал с дивана:
— Давайте водки! — сказал ко всем и ни к кому в отдельности. Ребята отправились на кухню. Женщины во всю хозяйничали у плиты и стола: что-то нарезали, доваривали, открывали консервы и наливали мужикам за упокой убиенной Туси.                Ян хорошо знал маминых подруг. Но сегодня они тоже были непривычно чужими. Сегодня они надели на головы платки, словно те бабульки, что вечно сидят у подъезда. Подруги жалели Яна, и он ясно это видел. Ему протянули стакан с водкой. Все смотрели на него, как будто ждали его команды. Ян вдруг подумал, что они собрались все тут, на кухне, а мама лежит там одна одинёшенька в гробу.
— За мою маму! За мамочку!.. Прости меня... — еле слышно произнёс он и опрокинул в себя стакан с водкой, которая показалась ему обычной водой, без вкуса и запаха.
Весь город был тому свидетель, что лишь на демонстрациях седьмого ноября и девятого мая собиралось больше людей, чем на похороны тёти Туси.                Хотя… если таскать транспаранты и идти строем вдоль трибун советскому люду приходилось под принуждением, то проводить тётю Тусю в последний путь люди пришли по зову души, добровольно. И тут имелось две причины: первая – почитай, уйма горожан и горожанок  у неё стриглось, делало причёски и всякие там кудри-мудри — Туся по праву считалась лучшим мастером парикмахерского искусства. Причина вторая и более грустная – то, как погибла эта женщина! Не часто убивают граждан с такой жестокостью! Да и парнишку жаль, говорят, сын у неё совсем один остался, нет более родственников. Вроде, ему вот-вот в армию идти, и тут такое горе. Кто-то даже кинул клич — собирать всем народом деньгу для несчастного парня, но энтузиазма особого никто не проявил, и сама идея тихонько растворилась в воздухе.
…Вынесли гроб. Бабы заголосили-запричитали. Ян держался, как мог. Он не принадлежал сам себе — женщины сказали, какую рубашку необходимо надеть согласно случаю, где стоять или сидеть. Признаться, за прошедшую ночь, что он провёл рядом с мамой, он, что ли, привык к ней такой. Она, в своём нынешнем виде больше не пугала его, Ян даже положил руку на её сложенные руки и так сидел. Ее рука была холодна, но это была рука мамы!..                Выйдя вслед за гробом из подъезда, он поразился, как много людей пришло на похороны. Ян и подумать не мог, что так будет, поэтому от жалостливых взглядов этих людей, он смутился, старался не поднимать голову и ещё крепче сжимал Верину руку – это хоть как-то бодрило его и успокаивало.                И только когда оркестр грянул траурным маршем, он не выдержал и расплакался. «Чёрт возьми! Кто придумал этот чёртов марш, от которого башка разрывается на части и хочется выть! Ну неужели непонятно, что в такие минуты  желается музыки грустной и не громкой. Скажите, уже, кто-нибудь этим бестолковым музыкантам, чтоб не дудели в свои дудки, и без них тошно!»                Гроб, наконец, закрыли крышкой, погрузили в «Пазик» и и народ, растянувшись длинной змеёй, потянулся за автобусом на городское кладбище. Поначалу людей было много, но, по мере приближения к кладбищу, ряды их редели. Люди возвращались к прежней жизни, торопились по своим делам, не понимая, что все их дела ничего не стоят, если помнишь о том, что и тебя когда-нибудь понесут на городское кладбище, и всё, что было до этого, не будет иметь никакого значения.
Уже два дня Мария не покидала постели. Совсем не хотелось вставать, готовить себе еду, заниматься собой… Томительно ныло сердце, ухало в голове и медленно убивало одиночество.                «Глеб, кровинушка моя, пропадает у Яна, поддерживает друга в его беде, а Иван, скорее всего ночует у себя в кабинете в горисполкоме… Господи, как резко, в одночасье изменилась жизнь! Нет у меня теперь мужа, меня насиловали на кладбище и, самое страшное, я теперь — убийца!.. Но я же... я не желала ей смерти!.. Как это всё могло так повернуться?!.. И где я так ужасно нагрешила, что так жестоко наказывает меня судьба?.. Но ведь нигде!.. Нигде!.. Это Иван спровоцировал ситуацию! Он изменил мне!.. Разве я была плохой женой?!.. Если б не он, то ничего бы этого не было!» — Мария закрыла лицо руками и заплакала…                А за окном лаяла, сидевшая на цепи, собака… Своим звонким лаем, она мешала Маше жалеть себя одинокую и всеми покинутую.                «Кого она охраняет, наша собака? Семью?!.. Нет у нас больше семьи! Каждый сам по себе».                Мария всё же сделала над собой усилие, кое-как сползла с кровати и, медленно, старушечьими шажками, направилась к окну. Ещё одно усилие – раздвинуть гардины и тогда уже можно цыкнуть на собаку, столь усердно отравляющую и без того в конец отравленную жизнь Марии...                Лучше б она не вставала, лучше б не реагировала на собачий лай, не делала бы усилия над собой и может, тогда всё ещё было бы не так дурно! Но, видимо судьба имела на её жизнь другие планы.                Взглянув в окно, Мария поняла, отчего лаяла её собака – вдоль их забора, в сторону городского кладбища, медленно тянулась похоронная процессия. Первым шёл автобус. Страшная догадка осенила её! Это ЕЁ хоронят! Это сейчас ЕЁ тело везут в этом автобусе!                Внезапно Марию охватила дрожь, но она не покинула своего поста;  она припала лицом к оконному стеклу и попыталась разглядеть людей, которые шли сразу за автобусом. К сожалению, лиц нельзя разобрать, как не вглядывайся!                Тогда, Бог его знает зачем, Маша стала разглядывать окна автобуса, перескакивая взглядом с одного окна на другой, вдруг кого-то удастся увидеть!.. Хотя кого там можно различить – окна зашторены тёмными занавесками… А дрожь не унимается и такая сильная, как будто холодом со всех сторон бьёт…                «Вот, наконец! Вроде, чьё-то лицо! Кто? Кто же?! Чёрт, плохо видно!.. Ну же, ну!.. Ой, кажется, лицо увидело, что я слежу за ним!.. Да, верно, и оно на меня смотрит!»                Дрожь усилилась – это уже не озноб, всё тело лихорадит и колотит, так, что рук, лежащих на подоконнике, удержать невозможно!.. Маша никак не могла отвести глаз: «Лицо никуда не делось!..  Да кто же это, наконец!» Стала приглядываться. И вдруг...                «Не может быть!.. Не может быть!.. Это... Эсфирь?! Её лицо!.. Она восстала из гроба и смотрит на меня в упор!» —  Страх и ужас сковали тело…            Совсем мимолётно, на одно мгновенье, вспомнилось, как мама, тайком от отца, бегала в церковь.  «Наверное, и мне нужно тоже..» — Но не додумала…                Длинная, тонкая спица проткнула кожу, дошла до сердца… на миг замерла… И затем медленно, словно получая наслаждение от самого процесса, стало вползать в него, обволакивая давящей, жгучей болью, от которой захватывает дыхание; и тут же онемело левое плечо, а за ним рука… и пот… липкий пот… В глазах потемнело, всё вокруг пришло в движение и Мария свалилась на пол.                И сразу собака, верная, преданная семейству, собака, будто почуяв, что Марии срочно требуется помощь, снова залаяла, требуя от мира прийти на помощь своей слабой, но горячо любимой хозяйке.

                Продолжение в Главе 4.