Однажды в... СССР. Книга 2. Глава 6

Романтика предстоящих армейских будней, ещё вчера витавшая в полупьяных головах Мишки и Яна, растаяла уже сегодня — в первый же день их прибытия в часть.                Каптёрщик — двухметровый «старик» ефрейтор с уже не солдатской стрижкой — как нищему, швырнул Яну бушлат на размер больше. Другие были слишком коротки, торчали кисти рук.                — Что смотришь?! Не в универмаг пришёл! Давай, проходи, салага! Другие ждут! — Гаркнул «дед» на задержавшегося Яна. — Портянки! Портянки кому оставил?!                Совсем растерявшийся и от того вспотевший Ян с грудой одежды и сапогами в руках обернулся. Он нагнулся за портянками и тут же выронил на пол бушлат и гимнастёрку. Хорошо, что уже успевший переодеться Мишка оказался рядом и, подобрав упавшую одежду, не только помог Яну натянуть всё это на себя, но и показал, как накрутить портянки и натянуть на них сапоги.                «И откуда он всё это знает?» — подумал Ян, с благодарностью похлопав Мишку по плечу:                — Спасибо, брат! Ты где так научился? — Мишка пожал плечами:                — Беда научит!                А поскольку привезли их в часть на две недели позже остальных, им предстояло канителиться в «учебке» — учебной роте — всего полмесяца. И за это время надо было успеть овладеть необходимыми азами: стрелять из автомата, ходить строевым шагом и надевать костюмы химзащиты.               
— Рота, тридцать секунд подъем! Строиться на зарядку! Ремней не брать! — голос сержанта вырвал «салаг» из крепких и сладких снов, швырнув их в серое холодное ноябрьское утро сначала на плац, а затем на дорожку стадиона с пожухлой травой и футбольными воротами без сетки.                — Бегом марш! — и сержант впереди, а за ним ещё не совсем проснувшиеся лысые пацаны в одних гимнастёрках не спеша затопали сапогами по беговой дорожке. Жестокий порыв осеннего ветра пробрал до костей.                — Ян, что они ползут, как черепахи? Согреемся? — бросил Мишка бегущему рядом Яну. Тот кивнул. И они сначала поравнялись, а потом и обогнали сержанта, устремившись вперёд. Сержант наподдал и догнал их:                — А бежать-то пять кругов… — выдохнул он. Друзья, переглянувшись, прибавили темп и вскоре оставили и сержанта, и остальную роту позади.                Пробежав положенные круги и хорошо согревшись, присели на судейскую скамейку у беговой дорожки, ожидая бегущих. Они заметили, что с полдесятка пацанов прилично отстали, а когда подбежали, сержант, плеснув на них целый ковш отборного мата, отправил ползать по-пластунски, пока сам проводил зарядку с остальными.                Ян с Мишкой, конечно же, заметили, полные злобы взгляды, которые бросали на них пацаны, шуршащие телами по холодной траве. И им обоим стало не по себе.                Солдатский завтрак, а затем физподготовка. Ещё пять кругов по стадиону, а когда отдышались, гимнастика у турника. Подъём переворотом, подъем силой, подтягивания.                И снова друзей занесло. Привыкшие и к не таким нагрузкам на ежедневных тренировках по боевым искусствам Ян с Мишкой, играючи, легко перевыполняли нормы, добавив негатив в свой адрес от тех, кому не удавалось справиться с заданием.                После обеда — химзащита. И тут они «поплыли», так как увидели костюмы в первый раз. Под дружный хохот сослуживцев пытались как-то натянуть резину. Не получалось. Но сержант помог. Он объяснил, и Мишка сходу, а Ян чуть погодя напялили костюмы и противогазы на себя.                — Отбой! — все быстренько разделись, но команда «Газы!» — заставила вновь одевать защиту. И так до бесконечности: «Отбой!», «Газы!», «Отбой!», «Газы!»               
Усталые и потные потопали в казарму. Наконец-то долгожданный ужин и пару часов свободного времени.                Переглянувшись, как по команде оба повернули в Ленинскую комнату, стены которой украшали портреты прошлых и настоящих вождей, и где обычно проходили политические занятия.                Их, как магнитом, потянуло к эпистолярному жанру. Мишка писал домой, а Ян — Глебу. Теперь лишь эти белые тетрадные листочки светились единственными оконцами в покинутый ими мир. Такой родной, такой далёкий.               
«Дорогие мама и Оксанка! Вот и прошёл второй день моей…» — это всё, что успел положить на бумагу Мишка.                Внезапный удар солдатского сапога сзади по ножке стула — выбил из-под Мишки опору, а сам он грохнулся на пол, больно ударившись бедром.                То же пытались устроить и Яну. Но солдат промазал — сапог лишь по касательной задел ножку стула, и вскочивший Ян отпрянул вбок. Их противников было пятеро — те самые солдаты, отставшие на утренней зарядке в беге и ползавшие потом по-пластунски. Содержание их намерений сомнений не вызывало.                — Не успели в казарму заехать, а уже на лычки зарабатывать?! Твари! — широкоплечий массивный с расплющенным боксёрским носом молодой солдат, выбивший стул из-под Мишки, сверлил его полным ненависти взглядом.                «Ты, парень, одну вещь понять должен: предупредить болезнь гораздо легче, чем потом её лечить—  победить, значит. Лечить — ты уже научился, а вот предупреждать — нет. Сконцентрируйся на умении предупреждать. Это тебе в жизни ещё не раз пригодится». — Вдруг вспомнил Мишка слова директора своей школы. Примирительно подняв руку и, не вставая, он произнёс:                — Пацаны, мы ж не в курсах были…                — Не в курсах?! А на турнике кто выёживался? Тоже не в курсах?! — и носок солдатского сапога взлетел, целясь прямо Мишке в голову, но он уклонился и, чуть подавшись вперёд, прямо с пола с силой вонзил кулак в пах бьющего. Тот вскрикнул, скрутился почти к коленям и тут же, получив удар ногой в голову, рухнул на пол.                Сразу двое противников бросились к Мишке, но тот, нырнув под стол, на котором только что писал, выскочил с другой его стороны, став рядом с Яном.                — К стене! — скомандовал Мишка, и они отпрянули к стене, прикрыв ею спины.                — Разберём их, по двое на каждого! — скомандовал небольшого роста круглолицый толстяк, — и… — договорить он не успел. Оттолкнувшийся от стены Ян прыгнул вперёд и нанёс ему свой любимый сокрушающий удар ногой в грудь. Толстяк отлетел и грохнулся спиной об острый край стола. Но в тот же миг Ян пропустил боковой удар от его товарища прямо в ухо. В голове, как бомба взорвалась, но ногах он устоял и даже успел сблокировать второй удар.                А в это время Мишка, сначала лишь защищавшийся от сыпавшихся на него ударов, вдруг тоже рванулся вперёд и локтем в голову вырубил одного из нападавших. Второй отпрянул.                Расстегнув ремень, он намотал его на руку и с криком: «Урою!» бросился на Мишку. Но Мишка прыгнул ему в ноги, и, сбив на пол, перехватил руку с ремнем одной рукой за кисть, вторую вонзил в локоть.                Он слышал треск и дикий крик: «А-а-а!» Пацан мгновенно выпустил ремень, обмяк и потерял сознание от болевого шока. Рука висела плетью.                На этот крик в Ленкомнату посыпались солдаты из казармы. А первым был дежурный старший лейтенант. Бой прекратился. Пострадавших увели в санчасть.                А после разбирались до полуночи. И объяснения друзей — офицера отнюдь не удовлетворили. Членовредительство здесь было налицо, а вот на лицах Мишки с Яном ни синяка и ни царапины. Поэтому и раппорт командиру роты был составлен отнюдь не в их пользу. Да ещё и драить туалеты до пяти утра под надзором сержанта — то ещё удовольствие!                — Хорошенькое начало… — шепнул Мишка Яну, когда они, наконец, упали на подушки на соседних кроватях. Ян промолчал. Да и чувствовал себя он не вполне правым:                «Нет, чтобы освоиться и присмотреться, какие тут порядки, так сразу давай свои устанавливать. Вот и напоролись. И хорошо хоть, что легко отделались…» — подумал он, засыпая.                Они и не предполагали, что уже через пару часов после подъёма их ждут новые испытания. И хорошо, что только гауптвахта.
                ————————————
Второй день гауптвахты прошёл без приключений. К своему удивлению, они  его как-то пережили, хоть «плавали» и топали по плацу, как и в первый, казалось, самый трудный день. Зато на третий день сорвались оба.                Ян в неотапливаемом ноябрьском каменном мешке простыл и отказался убирать с полу ледяную воду. Плюс в этот день сержант-охранник был не в духе —его «прокатили» с субботним увольнением в город — и до того замордовал ребят на строевом плацу, что Мишка, плюнув тому под ноги, уселся у стены и отказался маршировать.                Конечно, это было зря. Полдня осталось. Но… По рапорту сержанта — за неповиновение командиру — капитан Борщ со всем своим огромным удовольствием влепил им ещё по трое суток.                И тут друзья конкретно осознали, что плетью обуха не перешибёшь. Скрипя зубами и проклиная всё на свете: и армию, и конвоира, и себя — отмучились все трое суток без замечаний. К их счастью и сержант уже другой был, поскромнее. Не лютовал он так, как прежний.      
В день возвращения в казарму после завтрака был марш-бросок на стрельбище — пять километров в полной боевой: автомат Калашникова, подсумок с магазинами, сапёрная лопатка, сумка с противогазом.                Бежали через лес, и хоть Мишке, как и Яну, казалось, что не бегут они, а еле шкандыбают, вперёд никто из них не выбегал.                Увидев, что толстяк, с которым лишь неделю назад дрались, вот-вот отстанет, Ян молча содрал с его плеча автомат и побежал рядом, поймав короткий благодарный взгляд.                Несмотря на то, что раньше стрелять из автомата не приходилось, им повезло. Тут-то Мишкин опыт в тире и сподобился. И одиночными, и очередями он выбил все мишени. Ян получил «четвёрку» — хорошо.                Назад бежали, время от времени, тоже помогая то одному, то другому отстающему нести автомат. И хоть ни слова сказано не было, в казарму они вернулись уже другими, а отношение товарищей к ним было тоже другим.                И Мишке, и Яну понравилось стрелять, и они искренне радовались, что вся последняя учебная неделя прошла в бросках на стрельбище. Причём, и днём, и ночью. Стреляли оба на «отлично» и даже удосужились похвалы командира перед строем.
                _________________________________
Учебка приказала долго жить, и к радости друзей они попали в одну роту и даже в один взвод. Их койки снова были рядом. Только радоваться пришлось недолго. Уже на пятый день в роте они столкнулись с тем, о чём наслышаны  были немало ещё на гражданке.                Проклятая дедовщина с её неписанными законами из года в год, из десятилетия в десятилетие, как и воровские понятия в зонах и на воле, ядовитыми змеями переползала в головы и сердца не только солдат и сержантов срочной службы, но даже сверхсрочников и офицеров. Она мордовала и калечила их тела и души, смещая, а иногда и напрочь меняя значение определений: что такое «хорошо» и что такое «плохо».
Вечером после ужина друзья сидели на табуретках у своих коек, подшивая подворотнички. Сейчас, после мучений на «губе», солдатская житуха казалась им совсем и неплохой.                «А что — сыты, обуты-одеты, физподготовка только в радость и позволяет форму сохранять. Есть строевая, но не по три же часа в день, как на «губе». Никто не орёт, и не измывается над тобой, — высунув язык от сосредоточенности на аккуратном подшивании белой полоски материи к воротничку, думал Ян.                «Ну, правда, приходиться по очереди «плавать», убирая помещения. А «плавают» только салаги и «черпаки». И что за проблема? Что, дома полы не мыли? Мыли. Что «старики» и «полудеды» не убирают — так и мы такими будем, когда прослужим год. Подумаешь, он быстро пролетит. Зато мы с Мишкой — вместе. И есть, о чём поговорить, и есть, что вспомнить. И помечтать приятней вместе…» — так успокаивал себя Ян, закончив работу и перекусывая нитку.                И тут — раз: и на колени ему шлёпнулась чужая гимнастёрка, а к ногам упали грязные сапоги. Ян поднял голову. Над ним стоял один из двух «стариков» их взвода приземистый крепыш Костя Буторин.                Ян уже успел узнать, что Костя — из сибиряков-охотников. Он на гражданке бил белку в глаз, и здесь стрелял из «калаша» одной рукой, сбивая все мишени. Легенда и гордость не только роты, но и всего полка.                Взгляд его маленьких черных глаз на грушевидной голове имел до того неприятное выражение, что, встретившись с ним, хотелось тут же отвести свои. И это было первое, что почувствовал Ян.                — Что смотришь, салажонок? Или непонятно что-то?                — Да, непонятно. Может разъяснишь? — Отложив чужую гимнастёрку на койку, а свою натягивая на себя, не вставая спросил Ян, глядя на уровень груди Буторина. Внешне он был спокоен, хоть сердце уже пустилось в неконтролируемый пляс.                — Подворотничок подшить и доложить! Сапоги почистить и доложить! — одеревенелым голосом матёрого сержанта рявкнул «дед».                Ян молчал. Мишка отложил шитьё — в воздухе явно попахивало грозой.                — Да, и ещё. Моя койка— вторая от угла — Костя ткнул рукой в угол напротив. — Тебе почётная миссия — после подъёма будешь заправлять её. Теперь всё ясно?! Не слышу ответа!                «Чёрт! Ну неужели люди не могут жить спокойно? Полмесяца не пролетело, и снова драка? На этот раз уж точно не сойдёт!» — эта мысль почти одинаково пронеслась в головах Яна и Мишки. Но отступать они не собирались.                — Костя, а у тебя на гражданке тоже слуги были? Ну там, стирали, убирали за тебя? Или ты сам справлялся? Смотрю, здоровьем не обижен. И руки-ноги целы… — спросил Ян, отметив про себя, что голос-то его былую твёрдость поутратил.                — Ты чё, салага, оборзел совсем?! — аж задохнулся «дед». Его кулак ушёл назад для замаха, чтобы ударить, но Ян мгновенно, не вставая, послал руку вперёд, вонзив две первые костяшки на два сантиметра вглубь под сердце «старика», как учил их Мишка на сотнях тренировок и спаррингов по рукопашному бою.                Будто стрела ударила в сердечко острой болью — Буторин удивлённо охнул и бухнулся на колени. Ян вскочил. Ещё один удар по шее ребром ладони, и Костя свалился у ног Яна.                Солдаты — молодёжь и «полудеды» замерли, кто где сидел или стоял.                И только с самого угла взлетел с кровати «дед» Колян Красько, огромный дюжий хлопец с курносым носом, квадратной челюстью и кулаками с сахарную голову. Он вепрем ринулся на вскочившего Яна, застывшего в стойке и приготовившегося к бою.                Колян не добежал.                Споткнувшись о подставленную Мишкой подножку, он, со всего маху, хряпнулся об пол и тут же получил от Мишки резкий удар сверху босой ногой меж лопаток. Казалось лопнул позвоночник.                Красько замер, до крови закусив губу от боли. Полежал. Со стоном попытался подняться, И Мишка помог ему. Увидев это, Ян помог подняться Косте. Тот попытался дёрнуться, но Красько остановил его:                — Не надо, Костян... Не сейчас...  Мы с ними разберёмся…  Они ещё пожалеют… что на свет родились.                «Деды» отковыляли в свой угол и бухнулись на койки, переживая не столько из-за боли, не отпускавшей их обоих, а в основном из-за позора. Невиданного позора! Такого в полку ещё не было — салаги, мелочь хилая, покусились не только на честь и статус «стариков», но и на их здоровье!                И это касалось всех «дедов» их роты. Хорошо, что в тот момент эти другие разбрелись по казарме и не видели их унижения. Зато видала «молодёжь» и «полудеды», а, значит, через полчаса узнают все. Ну ладно. Разберёмся... 
— Короче, Ян, — полушёпотом начал Мишка, — я не сплю до четырёх, а ты после четырёх. Иначе «тёмной» нам не избежать. Загасят всей дедовской кодлой, а их в роте рыл пятнадцать не меньше. Соображаешь?                — Давай наоборот. Я всё равно сразу не засну. Если честно, очконул, перенервничал. А ты? — так же тихо спросил Ян.                — Да как хочешь. И это… если толпой заявятся, сдёргивай верхушку со спинки кровати. Отмахаемся — не отмахаемся, но рожи железяками мы им поправим точно. А не будем защищаться — считай трупы. Да, и ори погромче, страху нагоняй. Так, брат?                — Похоже, так. А может пронесёт?                — Не пронесёт. Зуб даю. Такое не простят. 
И как же они оба были удивлены, когда ни в ту ночь, ни на следующую расправы не случилось. Конечно, все всё знали. И время от времени Ян с Мишкой ловили на себе взгляды: уважительные — салаг; заинтересованные — полудедов, и полные ненависти, тяжёлые взгляды «дедов».                «Гром должен грянуть. Только вот когда?» — Ожидание выматывало так, что за столом не лезла ложка в горло, а сон стал до того тревожным, что утром доходягами казались — последними тащились на зарядку, и еле-еле подтягивались на турнике.                Как видно, психолог у дедов неслабый был. И понимал, что Мишка с Яном знают — расправа неминуема. А вот когда? И чем дольше их ожидание, тем они слабее. И, значит, и справиться с ними будет легче.
                ————————–———

                Продолжение в Главе 7