Моя мечта стать человеком

    Наша соседка тётя Роза летом бегала по полянке перед домом и кричала, что все люди озверели, хорошего человека днем с огнем не сыскать.
    Я пинал в это время старый мешок, набитый сеном, золотые травинки искрились на солнце и разлетались во все стороны. Вдруг тетя Роза подбежала ко мне и сказала: стань хоть ты человеком! Прозвучали ее слова как-то угрожающе и в то же время умоляюще, что я непременно решил это исполнить. Она была старая и сгорбившаяся, наверное в жизни видела много разных прекрасных и отвратительных мест и людей, ее лицо было все испещрено морщинами, щеки впали, а в прикрытых дряблыми веками глазах отображался весь горький и несправедливый мир, омываемый скорбными слезами.
    Я помню, как ее утаскивали, а она все кричала и кричала. Мне казалось это обычным и совершенно нормальным, что вот так кого-то уводят без его желания. И только спустя годы понял, как неправильно воспринимал окружающую меня реальность. После этого случая тети Розы больше не было видно, ее красивая изба с яркими наличниками долго пустовала. Я приноровился лазить к ней на задний двор и искать разную всячину. С тех пор желание стать человеком меня не покидало настолько, что оно превратилось в мечту.
    Дождливой и промозглой осенью заболел отец, слег, тоже кричал, и стонал, но за ним никто не приходил, и он умер в постели ранним утром, когда мы дети еще спали. Елизавета выразила предположение, что он там, и вскинув головой попыталась указать где там, встретится с тетей Розой. Но толком мы не можем быть в этом уверены, ибо не знаем насколько огромен небесный мир и знакомы ли там все друг с другом. А мама ничего не сказала, она была молчалива и сновала по дому как привидение. Сказки на ночь читались все реже и реже, и спать становилось все менее радостно и более грустно. И мне сделалось непреодолимо тоскливо и еще немного страшно, будто предчувствие чего-то еще нехорошего поселилось в нашем доме и гонялось за мной по пятам, а через год умерла и мама. Подруга Елизаветы Валя уверяла, что ее свели в могилу в больнице. В больнице я никогда не был, но знал, что это такое, и похоже ничего хорошего от нее ждать не приходилось. Мне стало еще страшнее и еще более одиноко, и я понял, что быть человеком не так уж просто. А как-то весной к нам пришел очень важного вида комиссар, громко постучал в дверь и приказывал всем выйти. За старшего у нас был дядя Саша, какой-то дальний родственник Елизаветы, ему было около тридцати, и он приложил палец к губам, наказывая нам быть тихими. Комиссар с ружьем за спиной и в грязных сапогах потоптался на нашем коврике в прихожей и вышел во двор вместе с нами. Мы все домочадцы на него смотрели во все глаза и молчали. А мы - это только дети, Елизавета, и я восьмилетний мечтатель.
    - Пять человек с нашей улицы. – проговорил дядя Саша и пожал плечами.
    Вскоре нашли этих людей. Они задержались у нашей калитки, кто в чем, кто в пижаме и босиком, а кто успел надеть тулуп и сапоги, а один был даже в каком-то чудном колпаке. Чуть поодаль от них переминался с ноги на ногу, скрестив руки спереди, мой знакомый семнадцатилетний товарищ. Он пододвинулся поближе ко мне, качая головой, как он обычно делал, когда нервничал. Почему-то говорили, что у него разум как у восьмилетнего Бори, то есть у меня, что он прекратил развиваться и умнеть в восемь лет. Товарищ плакал, был совершенно расстроен и не в себе, звал отчаянно маму, понуро опустив голову раскачивая ей в разные стороны. 
    - Слушай, -сказал я, - все будет хорошо, - и дернул его ободряюще за рукав.
    - Дурак ты, - проговорил он обиженно и оттолкнул меня. – ты ж не идешь.
    Я немного растерялся. Представил его на небе, и мне показалось, что он уж очень большой для него. Все там будут шуметь и долго искать ему место. Очень много хлопот доставит он небесным жителям. К тому же, там его мама встретит и узнает, что он так и остался восьмилетним в семнадцатилетнем теле и конечно же его отчитает. И решил этому помешать.
    - Я пойду вместо тебя, - послышался мой голос и он звучал как-то по-особенному уверенно и низко.
    Товарищ перестал плакать и посмотрел на меня, чтобы удостовериться в серьезности моих слов. А потом улыбнулся, утер слезы огромными кулаками, и обнял меня на прощание крепко-крепко. Комиссар же ухмыльнулся, но согласился на такую замену и товарища отпустили. Он радостно размахивая над головой руками и переваливаясь тучным телом то в одну то в другую сторону, помчался назад к своему дому. А я присоединился к четырем ожидающим мужчинам, и встал поближе к тому, что был в колпаке и с седой бородой. В этот момент Елизавета вскрикнула и заговорщически шепотом просила меня бежать что есть мочи и как можно дальше. Но бежать мне не хотелось, что же я буду бегать как заяц, а потом еще назовут меня трусом! А это еще хуже, чем восьмилетний мальчик в семнадцатилетнем теле. 
    И какая-то сила меня толкала вперед и ноги понесли меня к нашей сельской площади вместе с другими мужчинами и шедшим за нами комиссаром. Мы прошли площадь, и он втолкнул нас через толпу к задней стене разрушенного завода. Там уже стояло около двадцати человек, одетые также как мы, кто в пижаме, кто в брюках и рубахе. Многие меня не замечали, и я сам не узнавал их лица. «Странно», подумал я, «все знакомые и в то же время совершенно одинаковые». Только один немного удивился, заметив меня, брови его взметнулись, сморщив широкий лоб, и он покачал головой. Это был Степа, конюх с соседней улицы. Крепкий парень, настоящий богатырь, он даже слегка пихнул меня, и тоже хотел моего побега. Мой разум протестовал, ведь бежать я не хотел, и уже выбрал идти на небо. Раздались выстрелы и не успело мелькнуть в голове о подобной странности и одинаковости нас и еще о небе, как сознание покинуло мою голову. Мне виделось, что я умер, чьи-то руки выталкивали меня наверх, тело мое очутилось в воздухе где-то наверное под облаками. Тетя Роза мрачно смотрела на меня строго и непреклонно, высоко закинув голову. «Хорошо, что она успокоилась» - подумалось мне. Ее седые кудри обрамляли белое старое лицо. А позади нее стояли генерал, умерший уже очень давно и другие жители нашего села, учительница, тощий руководитель театра, целая семья напротив, расстрелянные и умершие своей смертью. А мамы и папы не было нигде, и мне пришло осознание того, насколько необъятны небеса, и что и там наверное тоже есть первые и вольготные места и не всем суждено до них добраться, даже если очень хочется. 
    В груди заболело и хотелось пить и я увидел над собой склонившуюся плачущую Валю. А у самой моей головы стояли Соня и другие дети, но только она причитала и терла в волнении руки. Я огляделся и узнал наш сарай. Пытаясь осознать, что происходит, до меня дошло лишь то, что вокруг пахнет свежестью и свободой. Потом, когда меня перенесли домой и положили на мягкую перину наполненную сеном в подвале, где обычно мне запрещалось не то что спать, лежать, дядя Саша сказал, что я могу быть уверен: человеком я уже стал, теперь главное выжить. «Странно, - подумалось мне, - откуда дядя Саша знает про мою мечту». Дядя Саша был очень умный человек и все ему верили и мне тоже надо было верить. Однако потом меня неуклюже, но настойчиво домогались мысли, как любопытно, что на небесах также как и на земле есть тот же дом и те же люди и тоже надо выживать. Но вскоре я сказал себе, что видимо я совсем дурак, ведь, у людей на небе ничего не болит, а у меня горит в груди и животе, и раскалывается голова, и значит, до небес я вовсе не дошел, а задержался здесь на земле. «Интересно» – засыпая, подумалось мне, и в эту ночь мне приснилась вся моя жизнь.