Суматошный

Серия: ХОХМАТАЯ ХОХМА

По мотивам «Суматошный» Анатолия Леня http://proza.ru/2025/11/24/752

КРАТКАЯ ИСТОРИЯ ОДНОГО ВОЛНЕНИЯ

Жил-был человек, у которого всё было нормально. Но это его и настораживало. Утром он просыпался и сначала беспокоился, что проспал, потом — что не проспал, затем — что проснулся слишком вовремя, а значит, где-то поблизости кроется подвох. Он даже ставил будильник на выходной — на всякий случай, чтобы было из-за чего нервничать.
Если в доме было тихо, человек беспокоился о тишине. Если шумно — о шуме. Если соседи молчали — значит, что-то задумали. Если здоровались — тревожно улыбались. Если не здоровались — тем более.
Особую стабильность беспокойству придавали деньги. Когда их не было — человек нервничал, как выжить. Когда появлялись — начинал волноваться, как их не потерять. Если лежали в кармане — беспокоился о ворах. Если на карте — о банке. Если под подушкой — о подушке.
С возрастом беспокойство росло вместе с семьёй. Родился ребёнок — и тревога вошла в дом, даже не разуваясь. «Если спит — плохо, вдруг не дышит. Если не спит — ещё хуже, вдруг думает». Со временем ребёнок вырос, но беспокойство — нет. Оно просто сменило предмет вопроса.
Когда человек влюблялся, беспокойство становилось особенно нежным и изощрённым. Если любимый человек рядом — тревожно, вдруг надоест. Если не рядом — вдруг опасность. Если долго не пишет — паника. Если пишет слишком часто — подозрения. Если любит сильно — страшно. Если любит спокойно — ещё страшнее.
Особенным испытанием был покой. Стоило человеку устроиться поудобнее, как он начинал волноваться: «А не слишком ли мне хорошо?» Тогда он срочно начинал вспоминать нерешённые дела, старые обиды или хотя бы прогноз погоды на следующую неделю.
Однажды, устав, человек решил избавиться от беспокойства. Он прочитал книги, поговорил с умными людьми и даже попробовал не беспокоиться целых пять минут. Результат оказался пугающим. Мир вокруг стал подозрительно спокойным. Настолько, что человеку срочно пришлось заволноваться — уже по вполне уважительной причине.
Так он понял главное: беспокойство — не враг и не друг, а сосед по комнате. Его можно попросить говорить тише, иногда отправлять гулять, но выселить насовсем — опасно. Вдруг станет неуютно.
И с этого дня человек живёт так:
немного волнуется — чтобы быть живым,
немного успокаивается — чтобы не сойти с ума,
и никогда не беспокоится о том, что беспокоится.
Хотя… иногда всё-таки да.


СУМАТОШНЫЙ-2: РОДИТЕЛЬ


Родителем человек становится внезапно. Ещё вчера он волновался изредка и по мелочам, а с этого момента беспокойство оформилось официально, зарегистрировалось по месту жительства и получило право собственности на нервы.
Если ребёнок спит — родитель тревожится, что спит слишком тихо. Если дышит — проверяет, не слишком ли глубоко. Если не дышит пару секунд — родитель уже переписал завещание. Если ребёнок бегает — переживает, что упадёт. Если не бегает — что отстал в развитии.
В школе беспокойство выходит на новый уровень. Оценки тревожат ещё сильнее, чем здоровье. Хорошая оценка — вдруг списал. Плохая — жизнь кончена. Средняя — ни то ни сё, самое подозрительное состояние.
Когда ребёнок взрослеет, родительское беспокойство становится философским. Оно уже не бегает за ребёнком, а сидит на кухне, пьёт чай и тихо думает о смысле жизни, выборе профессии и неправильной куртке в мороз.
Если ребёнок ушёл — плохо. Если не ушёл — ещё хуже. Если редко звонит — опасность. Если часто — что-то случилось. Любое состояние ребёнка требует немедленного внутреннего переживания, желательно на ночь.
Апофеоз наступает, когда взрослый ребёнок сам становится родителем. Тогда беспокойство передаётся по наследству, без завещания и без налога. Родитель смотрит на внука и волнуется уже дважды: за ребёнка и за того, кто теперь тоже постоянно волнуется.
Так беспокойство перестаёт быть личным чувством и превращается в фамильную ценность, передаваемую из поколения в поколение, как форма носа или характер.
И если вдруг родитель случайно чувствует покой — он тут же начинает за него беспокоиться.


СУМАТОШНЫЙ-3: ОН ЖЕ РОДИТЕЛЬ, ОН ЖЕ ВЛЮБЛЁННЫЙ, ОН ЖЕ ЗА РУЛЁМ


Этот день начался подозрительно спокойно — а значит, всё пошло не так.
Суматошный сел в автомобиль. Уже это было поводом для тревоги. Руль — скользкий. Дорога — подозрительно пустая. Пустая дорога, как известно, хуже пробки: в пробке плохо сразу, а на пустой — неизвестно когда. Он ещё не выехал со двора, а уже беспокоился за тормоза, за тех, у кого тормоза хуже, и за пешеходов, которые внезапно захотят философии посреди проезжей части.
Телефон молчал. Это пугало.
Если был бы родитель — потому что не звонят.
Если влюблённый — потому что не пишут.
Если водитель — потому что телефон может зазвонить.
Он всё-таки проверил сообщения. Было одно:
«Ты где?»
И этим вопросом охватило всё сразу.
Он встревожился, что едет медленно. Потом — что едет быстро. Потом — что думает об этом вместо того, чтобы просто ехать. В голове загорелись лампочки:
Ребёнок — вдруг не оделся тепло.
Любимая — вдруг обиделась.
Автомобиль — вдруг обидится тоже.
На светофоре он стоял и беспокоился:
если загорится зелёный — надо ехать;
если жёлтый — решать;
если красный — ждать и думать, зачем вообще куда-то ехал.
Он доехал наконец до места назначения и не сразу вышел. Посидел. Подумал. Побеспокоился.
Жив ли ребёнок?
Любят ли его по-прежнему?
Не забыл ли он поставить машину на ручник?
Он всё проверил. Дважды. Потом ещё раз — для душевного равновесия.
И тут случилось страшное:
ему стало… хорошо.
Он замер.
Организм напрягся.
Мозг подсознательно искал повод.
«Так. Спокойствие. Это ненормально. Где-то обязательно ошибка».
Через минуту он нашёл.
Он забыл побеспокоиться заранее.
И тогда он вздохнул с облегчением — и стал беспокоиться снова.
Потому что в этом состоянии, как он давно понял,
жить тревожно, но спокойно — опасно.


СУМАТОШНЫЙ И СЛУЧАЙ ПОКОЯ


Это произошло неожиданно, а значит — крайне тревожно.
Суматошный проснулся утром и… ничего не почувствовал. Ни тревоги, ни волнения, ни привычного щемящего сомнения, что он что-то забыл, куда-то опоздал или кого-то разочаровал. Он полежал минуту, потом вторую. Мир не рухнул. Сердце билось без надзора.
Он насторожился.
Первым делом проверил список причин для беспокойства.
Здоровье — вроде на месте.
Родные — вчера были живы, сегодня пока молчат, но это ещё хуже.
Любовь — слишком ровная.
Деньги — подозрительно стабильные.
Будущее — туманное, но сегодня не давит.
Суматошный пошёл завтракать. Кофе был именно таким, как надо. Слишком таким. Ложка не выпала. Чашка не треснула. Даже новости не сообщили ничего срочно-катастрофического. Мир вел себя вызывающе нормально.
Он сел и стал внимательно прислушиваться к себе.
«Где ты?» — мысленно спросил он беспокойство.
Ответа не было.
Паника уже подкрадывалась, но и она была вялой, неубедительной. Суматошный вышел на улицу в надежде, что внешний мир вернёт всё на свои места. Однако и там — люди шли по делам, машины ехали, облака висели без драматизма.
Он вдруг понял страшное:
ему нечего исправлять.
От этого стало не по себе.
Без тревоги он оказался без привычного внутреннего диалога:
не с кем было спорить, оправдываться, забегать вперёд и заглядывать в пропасть будущего.
Суматошный сел на скамейку. Посидел.
Покой не давил. Не угрожал. Не притворялся.
Он просто был.
Минут через десять беспокойство всё-таки вернулось. Скромно. Без фанфар. «Извините, опоздало, пробки», — как будто.
Суматошный улыбнулся.
Он не прогнал его.
И не обрадовался слишком сильно — на всякий случай.
С той поры он знал:
покой возможен,
беспокойство неизбежно,
а жизнь где-то между ними и происходит.
И если вдруг становится совсем спокойно —
значит, пора ненадолго посидеть и ничего не чинить.