Зарисовки в метро, 55

Микроскосмос в вагоне метро.

На вид ей было лет двадцать с небольшим. Невзрачная, одетая просто, но чисто и аккуратно.
Даже всепроникающая московская слякоть почти не забрызгала ее сапожки. Она была миниатюрной, словно фарфоровая куколка, с ногой не больше тридцать восьмого размера.

Рядом стояла ее мать — в этом не было никаких сомнений.
Одинаковый разрез глаз, форма лица, и та самая маленькая родинка над губой, будто поставленная кистью художника на обеих портретах.
Девушка оживлённо рассказывала о кофемашине в новом офисе и о чём-то ещё столь же бытовом и банальном, что я вскоре перестал вслушиваться в слова, уступив потоку их диалога.

Моё внимание полностью захватило её лицо, а точнее — глаза.
Серо-голубые, с темными, изящно изогнутыми ресницами, они жили собственной, напряжённой жизнью.
Их взгляд то вспыхивал, то мерк, отражая целую гамму чувств, бушующих в глубине её души.
Я с почти физической остротой ощутил эту внутреннюю наполненность, то самое состояние, когда желаниям и мыслям становится тесно в границах обыденности.

Боже мой, что это были за глаза!
 Они будто вели безмолвный диалог с неведомым собеседником.
 Эти глаза шептали слова нежности, эти глаза кому-то пели — тихим, срывающимся голосом Земфиры:
Хочешь сладких апельсинов,
Хочешь вслух рассказов длинных,
Хочешь, я взорву все звёзды,
Что мешают спать...

И тогда мне почудилось, что на кончике её ресницы на миг задержалась пушистая снежинка.
 Она медленно растаяла от нерастраченного тепла, что излучало её хрупкое тело под неброской одеждой, и превратилась в сверкающую каплю.
Нет, не в каплю — в слезинку, в крошечном зеркале которой отразилась вся её ещё юная жизнь.
 Пусть это будет слеза счастья.
Мне так хотелось в это верить.
 И я мысленно пожелал ей всей полноты мира, всего хорошего.

Я снял очки, задумчиво протёр их краем рукава и, водворяя их на переносицу, в последний раз скользнул взглядом по той самой родинке.
 Легко, почти невесомо, словно касаясь губами на прощание.