О четырех стихотворениях, посвященных теме Великой

 «БАБУШКА ГОВОРИТ...». О НЕКОТОРЫХ ОСОБЕННОСТЯХ ПОЭТИЧЕСКИХ ПРОИЗВЕДЕНИЙ ВОЛОГОДСКИХ АВТОРОВ НАЧАЛА XXI ВЕКА НА ТЕМУ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ


В статье выявляются и анализируются свойства четырех стихотворений, созданных вологодскими поэтами Антоном Черным, Натальей Усановой и Андреем Таюшевым в середине 2010-х годов и посвященных теме Великой Отечественной войны. Особенности произведений рассматриваются с учетом регионального и общероссийского лирического контекста, на разных уровнях структуры. Установленные в результате сравнительного анализа сходные признаки позволяют сделать вывод об общем характере воплощения темы, отличиях данных стихотворений от лирических произведений поэтов-фронтовиков и поэтов поколения «детей войны», а также возможности восприятия этих четырех произведений как единого цикла, внутри которого последовательность текстов зависит от читателя.


вологодский автор, стихотворение, война, контекст, нарративность, опыт, цикл, связь поколений


Для аналитической характеристики и определения главных особенностей выбраны четыре стихотворения, в которых тема Великой Отечественной войны, ее событий, становится и главной мотивацией и содержательной основой лирического переживания. Все тексты опубликованы в сборниках вологодских авторов в середине второго десятилетия XXI века. Кратко представим поэтов и источники цитируемых произведений (последовательность в данном случае определена хронологией собственного прочтения):
1. Антон Черный (1982 г.р.), поэт, прозаик, переводчик, литературный критик, издатель, член СРП. Родился в Вологде, в настоящее время живет в Ростове-на-Дону.  Два его стихотворения: «Бабушка говорит...» (цитата включена в заглавие статьи) и «В болото за поселком...» опубликованы в книге «Зеленое ведро» (2015) на соседних страницах [9, с.8,9].
2. Наталья Усанова (1988 г.р.), поэт, член СРП, родилась в городе Харовске Вологодской области, на момент издания дебютного сборника «Живая земля» (2013) [6], куда вошло стихотворение «Пуля», жила в Вологде, однако цитируется данное произведение с учетом авторского исправления, внесенного в одну строку, по объемной поэтической книге «Первоогонь» (2015) [7], изданной уже в Калининграде.
3. Андрей Таюшев (1968 г.р.), поэт, член СРП. Родился в г. Саратове, с 2002 г. живет в Вологде. Стихотворение называется «9 мая 1987 года», вошло в книгу «Об Пушкина» (2015) [5].
Совпадение авторов по изданным в 2015 г.  книгам показательно: оно может быть не только точкой отсчета в рассуждениях о том, как влияют юбилейные даты (70-летие Победы) или внимание к русской словесности в Год литературы на лирическую поэзию, повышая также интенсивность публикаций, но и позволяет увидеть, что все указанные стихотворения действительно написаны незадолго до или в 2015 г. Это позволяет при выявлении их особенностей опираться как на давний тематический контекст, созданный, в частности, вологодской поэзией военных лет (1941–1945), так и на одновременный с данными произведениями поток обращений к теме Великой Отечественной войны в пределах второго десятилетия XX века. Правомерной кажется и постановка вопроса о соотношении названных авторов с поколениями поэтов-фронтовиков и поэтов, чья детская память сохранила картины военного лихолетья.  Среди изданий военной эпохи обращает на себя внимание поэтический сборник, изданный в Вологде в 1942 г. «Вперед, товарищи!» [1]. Очевидны резкие отличия составивших его произведений от четырех стихотворений, опубликованных во втором десятилетии XX века: и на уровнях внешнего объема стихотворения, длины строки, строфической организации, и по акцентным темам, характеру нарративности, способу проявления лирического переживания. Сложно предположить и то, что Антон Черный, Наталья Усанова, Андрей Таюшев были знакомы с этим редким изданием стихотворений авторов, чьи имена не вошли в историю вологодской поэзии. В большей степени на их поэтическое сознание могли прямо или косвенно влиять стихотворения о Великой Отечественной войне, написанные на разных этапах военного и послевоенного времени, то есть в XX столетии, а также включенные уже в XXI веке в сборники известных поэтов, специальные региональные подборки и методические издания. Наиболее заметным в этом ряду стал «Вологодский альманах» (2015) [2].  Открывающий его раздел «Поэты Вологодского края о Великой Отечественной войне» содержит отдельные (преимущественно по одному) стихотворения таких вологодских авторов, как Александр Романов, Александр Яшин, Сергей Викулов, Сергей Орлов, Валерий Дементьев, Владимир Карпов, Виктор Коротаев, Владимир Кудрявцев, причем первое в подборке называется «21 июня 1941 года» [2, с.5], а заключительное – «В День Победы» [2, с.14]. Это издание и иные публикации позволяют видеть созвучия и несовпадения в лирических произведениях о войне поэтов-фронтовиков (например, С. Викулова, С. Орлова, В. Дементьева, А. Яшина и др.)  и поэтов, относимых к категории «дети войны» (Н. Рубцов, О. Фокина,  А. Романов, В. Коротаев, Ю. Максин и др.)
Указанные выше произведения поэтов-фронтовиков и тех, кого принято называть «дети войны», задают определенный фон для восприятия стихотворений, написанных уже в XXI веке. В том числе и для не столь прямо связанных с темой Великой Отечественной войны. Такое лирическое произведение есть у Наты Сучковой:  «Говорит дед Никола, окая, давно уже мертвому деду Борису...»(опубликовано в книге «Ход вещей» [4, с. 9], открывает и подборку автора в «Вологодском альманахе» [2, с. 301]). В  потустороннем разговоре умерших дедов Николая и Бориса, упоминаются шинель, солдатский кисет. Лета Югай в стихотворении «Теплое одеяло памяти»  (книга «Вертоград в августе» [11, с. 112-113]) выделяет один из фрагментов лоскутного одеяла от солдатской гимнастерки: по нему героиня вспоминает, как была получена похоронка.
У Инги Чурбановой  в лирический отклик на чеченские события «Уже не чувствуя вины...» включается аллюзия на  «Жди меня» К. Симонова: «Я обучалась ждать с войны Не своего героя»[10, с. 43].  У нее же публицистическое стихотворение открывается строками: «Мы виноваты, говорят. Но, Боже, в чем я виновата? – Что дед стоял за Сталинград, А не пропал в тридцать девятом?..» [10, с. 37]. ¬
Все отмеченные произведения и строки опубликованы в изданиях XXI века, однако этот вроде бы ближайший по времени контекст обнаруживает еще меньше созвучий с теми лирическими особенностями, благодаря которым объединяются в новую целостность рассматриваемые нами далее четыре стихотворения Антона Черного, Натальи Усановой, Андрея Таюшева.
В данных нет тех мотивов и сравнений, которые обобщенно заявлены в строках Александра Яшина «Все шло не так, как представлялось, Как в книгах вычитал, – Не так...» [12, c. 53], отсутствуют в них темы памяти павших, женской верности и материнского ожидания, нет здесь лирических рассказов об отдельной судьбе стойкого духом героя или однополчанина-земляка, нет обращения к образу матери, потерявшей всех своих детей, к подвигу единичному или коллективному. Если расширить контекст, то есть принять во внимание поэтические произведения не только вологодских авторов, то основные отличия можно увидеть прежде всего в самом способе воплощения трагического, связанного с ужасами войны: возможностью внезапной гибели, утратами. В этих стихотворениях трагедии лишь кратко обозначены: «Не узнаю квартал. Юрка потом пропал» [9, c. 8], «Измочаленный Сталинград» [7, c. 25] даны их обобщенные и распространенные  определения:   «горе и воронье» [9, c. 8], «голод, страх и смерть – в одном лице» [7, c.25], «проклятые фашисты» [9, c. 9], «чужой солдат» [7, c. 25],  а горечь переживания и потрясения не воплощены прямо, а оговорены в отказе  «смотреть Парад» [9, c. 8], репликой «Ахнули, когда про все узнали». [5, c. 25]. Стихотворения не содержат плачевых, надрывных интонаций, в них нет примет поэтики стенания и заклинания, нет и того, что могло бы способствовать публицистической заостренности, придавать характер коллективного призыва.
Поэты здесь слушают и передают чей-то рассказ, воспроизводят чужую речь, создают воображаемую картину на основе слов участника сражений или находящихся в тылу. Для всех стихотворений образ того, кто рассказывает (свидетеля, очевидца), более важен, чем собственное отношение автора к нему. Вот почему происходит замещение, полное или же частичное, на уровне субъекта речевого высказывания. У Антона Черного в первом стихотворении вводной авторской является только начальная строка «Бабушка говорит» [9, c. 8], далее воспроизводится речь героини; во втором безымянный третьеличный повествователь из села, в котором приодели всех девок в парашютные шелка немецкого десанта, также исключает наличие «я», тем более что и завершает текст чужая прямая реплика: «Нелетная погода – вздыхали старики» [9, c. 9]. Большинство строк в стихотворении Андрея Таюшева также связаны с образом женщины, рассказывающей попутчику в тамбуре о блокадном голоде и случаях каннибализма (людоедства).  При этом авторы стихотворений отказываются от персонального волеизъявления и оценочности, избегая и обобщенного «мы», они не берут на себя и право говорить от лица поколения, что довольно часто встречается в лирике поэтов, переживших военное лихолетье.  Лирическое «я» растворяется в повествовании. Даже при наличии перволичного местоимения и его форм («Пуля» Натальи Усановой) не наблюдается актуализации и обособления этого личностного опыта: он не выделен из опыта семьи. В этом отношении при всей разности стихотворений «Я помню соседей по тем временам ...»  Ольги Фокиной [10, c. 224 –126] и «Пуля» Натальи Усановой общими в них оказываются нарративные сближения образов «я» и «мои родные», мотив   преемственности, стремления выжить, желание спасти близких. В первой части стихотворения Ольги Фокиной есть и отдельные неразвернутые образы, знаки трагического. Важнейший из них – «веревка для петли в поветном углу» [10, c. 225]. Но все же главное лирическое содержание здесь  обретает повышенную  эмоциональность, прорыв этой эмоциональности  в нарративе отмечен словами «криком кричала», «ради меня», «мщу» [10, c. 226]. Такого прорыва нет в концовке стихотворения Натальи Усановой.    Даже возникающая в завершении и вроде бы контрастирующая с сжатым и строгим повествованием «Милосердному Богу слава!» [7, с. 25] воспринимается и как итоговая реплика самого деда, рассказавшего о своем чудесном спасении от гибели, и как возглас всех дождавшихся его с войны близких, и как благодарность тех, кто родился уже в мирное время,  его потомков. Имплицитность, стертость единичного «я» и   множественность других «я», соединяющихся в подобных строчках, таким образом, способствует движению к лирическому обобщению, преодолению лирического эгоцентризма.
И в целом при том, что рассказчиком, субъектом речевого высказывания   здесь становятся бабушка, старики (Черный), дед (Усанова), женщина в возрасте бабушки (Таюшев), то есть те, кто лично пережил Великую Отечественную войну, будучи на фронте или в тылу, по идейно-художественным своим особенностям эти стихотворения больше сопоставимы не с поэзией военных лет, не со стихами фронтовиков, а с лирическими произведениями поколения, застигнутого войной в раннем детстве. Определенного рода опыт детского неведения, неготовности к страданиям и ужасам обуславливает простую, будничную реакцию на услышанное, сосредоточенность на бытовых деталях, а не на батальных и боевых событиях войны. Нет ничего парадоксального и в поддержке радости при неожиданном обретении парашютного шелка, о которой говорится в стихотворении «В поселок по болоту..» (Черный), естественно выглядит и отсутствие ответных реплик попутчика, слушающего рассказ женщины о блокадном голоде (Таюшев).
Нарративность лишена экспрессивных свойств, все повествования и портретные характеристики предельно лаконичны, сюжеты стихотворений вписаны в обыденное, будничное течение жизни. Вот почему и средства выразительности в данных произведениях немногочисленны: можно отметить лексический повтор «горит, горит» [9, c.8], метафору и эпитет в сочетании «пузо топи мшистой» [9, c.9], гиперболу «эта пуля летит века» [7, c.25], натуралистический образ-деталь – «пальцы человечьи в холодце» [5, с.25]. Сдержанная интонация предопределена и краткостью строки (от 2 до 5 слов, чаще 2-3), нарушением правильного чередования ударных и безударных слогов (дольник в «Бабушка говорит...» и «Пуля», ритмом-отклонением во втором катрене «9 мая 1987»); отсутствием резких синтаксических переносов и неожиданных эпитетов – даже в случае их учащения: пуля в стихотворении Натальи Усановой летит «тяжело, аккуратно, прямо» [7, c.25]. 
Синтаксический облик (назывные конструкции) экспозиционной части в лирическом произведении Андрея Таюшева, общность темы и образа вагона невольно отсылают к стихотворению Владимира Соколова «Хлеб»:.
Сорок второй. Поземка. Стужа.
До города верста.
Теплушка наша чуть похуже
Вагона для скота.
[3, c. 13]

У Андрея Таюшева:
Утро мая. Поезд. Еду в Питер
В тамбуре куря, смотрю зарю.
Женщина подходит: «Извините,
Спичек не найдётся? Прикурю?» –
[5, c. 25]

Однако у Владимира Соколова сюжет связан с преодолением слабости духа ребенком, которого, как и других детей, принимают за блокадника, поэтому готовы ему дать хлеб без очереди.
Был зябок жалкий наш нарядец.
С ларька срывало жесть.
–  Нет, – я сказал, – не ленинградец. –
А как хотелось есть.
[3, c. 14]
В стихотворении «9 мая 1987» нет такого переживания, лирическая рефлексия уходит в подтекст, внешне остается лишь констатация: «Тут – конец беседы. В Питер еду, Слушая колёс железный стук» [, c.25].
Географические названия в данных стихотворениях: Бобруйск, Сталинград, Питер (Ленинград) – позволяют, учитывая обозначенные названиями городов битвы  Великой Отечественной войны, а также принимая во внимание соотнесенность времени событий с временем рассказа, аналогию образов рассказчиков, выстроить тексты несколько в иной последовательности: стихотворение «9 мая 1987» Андрея Тюшева может переместится на 2 или 3 место , однако даже в этом случае внутренние соответствия стихотворений друг другу не сводятся лишь к топонимам.
Синтаксис, скупость и одновременная точность зрительных образов, сжатость поэтической формы, имплицитность авторского «я», сдержанность лирического волеизъявления –  способствуют внешнему уподоблению этих стихотворений репортажам с места событий, сближают с тем, что называется информационной журналистикой. Одновременно тема Великой Отечественной войны воплощена в данных произведениях как будто с позиций историка, который сознательно гасит свои эмоциональные реакции. Но такой историк еще всматривается не в логику и масштаб батальных столкновений, не в сводки потерь и примеры подлинного героизма, а в некую житейскую, бытовую составляющую войны, в частную и непарадную память.  И при том, что война в произведениях Черного, Усановой, Таюшева не противопоставлена миру, счастью, любви, мужеству, стойкости и подвигу, она как будто подавляется и заслоняется естественной и неодолимой связью поколений дедов и внуков. Данные стихотворения воспринимаются как единый цикл, основанный на сопереживании тем мгновениям и обстоятельствам военных лет, о которых не принято рассуждать в большом историческом и патриотическом контексте, но которые оказываются личностно значимы в движении рода, семьи, в истории повседневности как истории преодоления страха, горечи утрат, утверждении победы жизни над смертью.

Литература
1. Вперед, товарищи! Сборник стихов вологод. поэтов – Вологда ; Б.и., 1942. – 62 с.
2. Вологодский альманах – 2015 /Администрация города Вологды; [ред. С.Ю. Баранов]. – Вологда: Полиграф-Периодика, 2015. – 459 с.
3. Соколов, В Хлеб : стихотворение / Владимир Соколов // Была война... : четыре главы из книги, написанной поэтами послевоенных лет / составители и авторы послесловия: В. Акатин, Л. Таганов ; вступительная статья: А. Михайлов, художник Б. Чупрыгин. – 2-е издание. – Москва, 1987. – С. 13-14.
4. Сучкова, Н. Ход вещей. – М,:Воймега, 2014. – 64 с.
5. Таюшев, Андрей. Об Пушкина / Андрей Таюшев. – Издательские решения, 2015. – 62 с.
6. Усанова, Наталья В. Живая земля / Наталья Усанова. – Вологда : Легия, 2013. – 26 с.
7. Усанова, Н.В. Первоогонь / Н.В. Усанова. – Калининград : Смартбукс, 2015. – 117
с.
8. Фокина, О.А. Избранное: в 2 т. Т.1. – Вологда : Полиграфист, 2003.– 530 с.
9. Черный, Антон. Зеленое ведро / Антон Черный. – М.: Воймега, 2015. – 64 с.
10. Чурбанова, И. Клады, яды и огни: стихи / И. Чурбанова. – Вологда, Никитин, 2011. – 268 с.
11. Югай Л. Вертоград в августе /Лета Югай. – М.: Воймега, 2020. – 132 с.
12. Яшин А. Я. Избранные стихотворения. – Вологда: Северо-Западное, книжное издательство, 1971. – 255 с.



Приложение: стихотворения, о которых идет речь в статье

 


Антон Черный

Бабушка говорит:
Помню: горит, горит.
Зарево за бугром –
Папин аэродром.
Помню: бегу, боюсь.
Грохот на весь Бобруйск.
Не узнаю квартал.
Юрка потом пропал.

Нет у меня наград,
Значится, нет и льгот.
Я не смотрю парад
Вот уж который год.
Сколько воды ни лей,
Помнить все тяжелей.
Хватит уж про войну.
Ну ее, сатану.
Горе и воронье.
Хоть помереть без нее.
----
В посёлок по болоту
Вела гнилая гать.
Но в темноте пилоту
Нетрудно проморгать.
И в пузо топи мшистой,
Роняя парашют,
Проклятые фашисты
Втыкались там и тут.

За парашютным шёлком
И крепкою стропой
Гоняли всем посёлком,
Весёлою толпой.
Всех девок приодели
В немецкие шелка.

К концу второй недели
Нагнало облака.
До края небосвода
Легли они, легки.

«Нелётная погода…» —
Вздыхали старики.


Наталья Усанова

Пуля

Измочаленный Сталинград.
Сотни суток до Дня Победы.
Щёлк! – стреляет чужой солдат
В моего молодого деда.
Эта пуля летит века –
Тяжело, аккуратно, прямо.
Ей навстречу издалека,
Не родившись, выходит мама.
Вслед за мамой – моя сестра.
За сестрою и я – нагая.
Мёртвой стужей гудят ветра,
Нас толкают к земному краю...
...Только в самый последний миг –
Милосердному Богу слава! –
Отозвавшись на чей-то крик,
Дед ступил на полшага вправо.




Андрей Таюшев

9 мая 1987

Утро мая. Поезд. Еду в Питер
В тамбуре встречаю я зарю
женщина подходит: извините
спичек не найдётся? Прикурю?

Прикурила беломор
покачала головой
и вступила в разговор
как сама - с собой

я-то помню – говорит, - блокаду:
голод страх и смерть в одном лице
Вой сирен и уханье снарядов
Пальцы человечьи - в холодце

Людоеды те - не выживали…
был один, у нас на этаже
ахнули, когда про всё узнали
людоед – не человек уже

грань переступил – пиши пропало
сломленный не выживет в аду
Ладно, чёрт с ним, вспоминать устала
скоро прибываем… я пойду

Собираться. Да! И с Днём Победы!
И всего хорошего, мой друг!
Тут - конец беседы. В Питер еду
слушая колёс железный стук

(30 марта 2015, в авторской редакции)

ВЛАДИМИР СОКОЛОВ (1928-1997)
Сорок второй. Поземка. Стужа.
До города верста.
Теплушка наша чуть похуже
Вагона для скота.

Но, лишь в пути узнав, как дорог
Ее худой уют,
Закоченев, приходим в город.
Там, слышно, хлеб дают.

В ларьке, по окна заметенном,
Пимов о доски стук.
— Откуда, хлопцы? — С эшелона. —
И чей-то голос вдруг:

— Ребят вперед пустите, братцы!
Пусть первыми возьмут.
Я слышал, это ленинградцы.
Ишь, как мальчонка худ.

А нас брала уже усталость,
Все вымерзло в груди.
И очередь заволновалась:
— Ребята, проходи!..

— Да вы бы сразу попросили.
— А сам-то, чай, ослеп? —
Так было тесно в магазине,
Так был он близко, хлеб.

А продавщица обмахнула
Прилавок: — Ну, так что ж? —
И вот уж в воду обмакнула
Большой и добрый нож.

Угрюмы нары эшелона.
Буханки горячи.
А мы молчали, сжав талоны.
Мы были москвичи.

Был зябок жалкий наш нарядец.
С ларька срывало жесть.
— Нет, — я сказал, — не ленинградец. —
А как хотелось есть!
1957

ОЛЬГА ФОКИНА (1937-2023)

Я помню соседей по тем временам,
Которым короткое имя – война.
Короткое имя, а память – долга...
Безмолвна деревня – по трубы в снегах.
Огромную тяжесть держа на весу,
Ни встать-отряхнуться, как ёлке в лесу,
Ни охнуть-вздохнуть ей, ни чем шевельнуть.
Застыла зловещая белая жуть.
Огромное блюдо линялых небес
Всё вычерпано, как отдел райсобес.
И новою, праздною ложкой пустой
Вращается солнышка круг золотой.
Всё помнятся ложки, которые мать
Под матицу вешала – там досыхать,
Чтоб краской не пахли, и целые дни
На них мы глазели – гони не гони.
Потом, получая, пятнали: моя!
Щербинки выкусывали по краям...
И солнышко дразнится: выкуси на!
Там где-то война. А у нас – тишина!
Как тесто, поднявшееся из квашни,
Как белые хлебы, сугробы пышны.
Зайдёшь на задворки – до самых лесов
Насорен-насыпан всё сахар-песок.
И так же блестит он, и так же хрустит!
Вот только ни капли во рту не сластит.
Вот только не сладко в сугробе тонуть
И за уши валенок мамин тянуть:
«Великий, да дикий! И старый, а глуп!
Упёрся: в сугробе остаться ему б!
Разинул, дырявый, голодную пасть
И сахаром-снегом насытился всласть».
Упрашиваю. Не сдаюсь. Волоку.
И чую, как грузнет сума на боку.
Дрожащую руку в суму, как во сне, –
В руке в колобочек сжимается снег.
...Идти по деревне куски собирать
Мы сами решили: страшно умирать.
И мать, наклонясь над грудным малышом,
Сказала спокойно: «Ну, что ж, хорошо!»
(Что стоило это спокойствие ей,
Я знаю, пожалуй, получше людей.
Была моя мама добра, но горда:
За спичкой в соседи – и то никогда!
За спичками – стыдно. За солью – вдвойне.
Но пятеро нас накопилось к войне.
Кормилец – в могиле, малец в подолу.
Верёвка для петли – в поветном углу.)
Дала нам она по суме из холста,
Велела просить, поминая Христа.
(Безбожница-мама! Колхозный актив!
Тебя не виню я, ты – тоже прости:
Ослушаться смела и, где ни была,
Я имя Христа помянуть не могла.
Зачем поминать? Для кого поминать?
Соседи и сами должны понимать.)
Я криком кричала, молчанье храня:
– Подайте, коль можете, ради меня!
И ради братишек, таких же, как я!
И руку выпрастывала из тряпья.
У каждого дома я помню крыльцо.
И помню ворота. И помню кольцо.
И тёмные сени (а чьи-то – светлей).
И двери тугие (а чьи-то слабей).
И помню пороги: одни – высоки.
Другие – пониже. И помню куски.
И помню глаза подававших людей...
Я вечный должник у деревни моей.
Перила-краюшки, ступеньки-ломти, –
Без этой бы лесенки мне не взойти,
И самую лучшую песню мою
Я людям, соседям моим, отдаю.
Но помню и этот, один изо всех,
Не сдержанный, к корке добавленный, смех.
Безжалостный, сытый, ехидный смешок,
Он ранил навылет, сквозь душу прошёл.
И тем, что живу я, и тем, что дышу,
Я этому смеху, наверное, мщу.

1970 г.