Волжская симфония с пирожком

Волжская симфония с пирожком

Теплоход «Волга-82» отчалил от пристани Нижнего Новгорода с ленивым, протяжным гудком, словно извиняясь за то, что потревожил величавое течение реки. Палуба вибрировала под ногами от работы двигателей, смешиваясь с ритмом их бесконечного путешествия. Воздух над Волгой был плотным и насыщенным — пахло свежей водой, водорослями, дизельным топливом и далекими грозами. Солнце, пробиваясь сквозь рваные облака, раскрашивало воду в миллионы золотых чешуек, а противоположный берег тонул в сизой дымке, казался нарисованным на старом холсте.

Ржевский, развалясь в плетеном кресле на корме, с видом заправского гастрономического критика изучал меню. Его лицо, обычно отмеченное печатью цинизма, сейчас выражало почти детский интерес.
—Смотрите-ка, — провозгласил он, стуча пальцем по пластиковой карточке. — Специальное предложение для компании: «Волжская уха царская», «Пельмени ветлужские по-старорусски», «Пирог воскресенский с судаком» и чай малиновый с медом. На пятерых. Похоже на меню какого-нибудь дореволюционного купеческого парохода. Интересно, они хоть понимают, что такое настоящая царская уха?

Ренье, прислонившись к поручням и наблюдая за проплывающими мимо чайками, вздохнул.
—Идеально. Вот только нас четверо. Пять порций на четверых — это уже не трапеза, а обжорство. Или, если делиться — скудость. Всегда этот проклятый дисбаланс. В жизни всегда либо слишком много, либо слишком мало. Золотой середины не существует, она лишь математическая абстракция.

В этот момент к их компании приблизилась женщина. Лет сорока, с лицом, на котором жизненные бури оставили свои следы, но не сумели погасить внутренний свет. Простая куртка, потрепанная сумка через плечо.
—Простите, — сказала она тихим, но уверенным голосом. — Я слышала, у вас некомплект. А я как раз... без места. Ирина. Могу восполнить недостающую пятую часть компании. И, если что, оплачу свою долю.

Ржевский оценивающе посмотрел на нее, затем на Лизу, которая кивнула с легкой улыбкой.
—Судьба, — коротко бросил поручик. — Мессир, ваше мнение?

Баэль, сидевший в тени рубки, медленно повернул голову. Его глаза, казалось, видели не просто женщину, а всю ее историю.
—Вселенная редко бывает столь любезна, чтобы предлагать случайных попутчиков, — произнес он. — Обычно она подсовывает нам именно тех, кто нужен для завершения картины. Присоединяйтесь, мадам Ирина. Надеюсь, ваш внутренний мир столь же интересен, сколь своевременным оказалось ваше появление.

Интересно, — подумал про себя Ржевский, этот Баэль всегда говорит загадками. Но в этот раз, возможно, он прав. Война научила меня — случайных встреч не бывает. Каждая несет в себе либо пулю, либо крупицу истины. Посмотрим, что принесет эта женщина.

Вскоре стол на палубе ломился от яств. Подали уху. Это была не просто уха, а настоящая волжская симфония. В огромной глиняной миске на дне лежало прозрачное, как слеза, желе из рыбного бульона, а поверх — осетрина, стерлядь, сиг, налим, луковица, черная икра и веточки укропа. Пахло дымком от поленьев, на которых варили бульон, и свежестью речных трав.

Ржевский, зачерпнув ложкой, закрыл глаза.
—Божественно. В этом вкусе — вся Волга. И ее мощь, и ее меланхолия. Как будто пробуешь саму историю этой реки — и купеческие караваны, и бурлацкую долю, и современные теплоходы. Все смешалось в этом бульоне.

Да, — думал он, смакуя каждый глоток. Именно так пахло детство у деда в Астрахани. Тот же дымок, та же жирная рыба. Странно, как вкусы и запахи могут быть мостом через время. Кажется, вот-вот обернешься — и увидишь его, седого, улыбающегося, с сетями в руках...

За ухой последовали пельмени — ветлужские, размером с кулак, сделанные из темной ржаной муки. Внутри — нежная смесь трех видов мяса — говядины, баранины и медвежатины, с луком и душистым перцем. Их подали с растопленным маслом и сметаной, такой густой, что ложка стояла в ней.

— Это не пельмени, — провозгласил Ренье, с наслаждением прокалывая один из них. — Это географическое открытие. В каждом — вкус северного леса. Чувствуется, что делали их не повара, а потомки тех, кто веками жил в гармонии с этой землей.

Удивительно, — размышлял он, как простое блюдо может нести в себе генетическую память целого народа. Вот она, подлинная культура — не в музеях, а в таких вот пельменях, в которых зашифрована вся история волжского севера. Совсем иное дело, чем безликая еда в парижских ресторанах.

Но главным действом стал воскресенский пирог с судаком. Круглый, золотистый, размером с колесо телеги, он испускал такой аромат, что чайки слетались с соседних пароходов. Тесто — слоеное, воздушное, тающее во рту. Начинка — пласты филе судака, перемежающиеся с обжаренным луком, вареными яйцами и рисом, и все это было залито яично-сметанной заливкой.

— Ну, судак, брат, твой звездный час настал, — пошутил Ржевский, отрезая огромный кусок. — Из речной прохлады — прямиком в историю кулинарии. Интересно, догадывалась ли эта рыба, плывя в волжских глубинах, что станет частью такого шедевра?

Когда пирог был почти съеден, а малиновый чай, густой и ароматный, разлит по стаканам, Ирина отпила глоток и посмотрела на компанию.
—Спасибо за угощение, — сказала она. — Пирог... он напомнил мне одну историю. Вернее, притчу. О пирожке.

Все взгляды устремились на нее. Даже Баэль, обычно погруженный в свои мысли, проявил интерес.

— Вокзал, — начала она, и ее голос приобрел особую, повествовательную интонацию. — Пахнет угольной пылью, дезинфекцией и вечной человеческой тоской. Человек стоит у прилавка, за стеклом — румяные пирожки. Он хочет пирожок. Не просто хочет — он чувствует его тепло в своих пустых руках, вкус на своем сухом языке. Но в кармане — ветер.

Ирина рассказывала тихо, но ее слова падали в наступившую тишину, как камни в воду.

— Первый путь — взять. Не украсть. Взять. Потому что ты сильнее. Потому что можешь. Это путь воина, а не вора. Ты не крадешь в темноте — ты берешь открыто, глядя в глаза продавцу. Ты принимаешь на себя весь груз этого выбора: его осуждение, возможное сопротивление, тяжесть чужого страха. Да, пирожок не будет пахнуть так, как пах бы, будь он куплен. Он будет пахнуть властью. Властью над обстоятельствами, над чужим "нет", над собственной слабостью. Этот путь требует мужества — не того, что рождается в бою за идею, а того, что нужно, чтобы посмотреть в лицо другому человеку и сказать своей силой: "Мне нужно это больше". Это путь Волка. Он не для слабых духом. Он короток. Прям. Но он оставляет за собой выжженную землю — и в душе того, кто взял, и в душе того, у кого взяли.

Ржевский слушал, обхватив свой стакан с чаем. В его глазах вспыхнул знакомый огонек.
—Здравая мысль, — проворчал он. — Иногда пирожок просто должен быть твоим. Без лишних слов. Это честнее, чем притворяться, что у тебя есть деньги, которых нет. На фронте я видел, как люди делились последним сухарем. А некоторые — отбирали. И знаете что? Те, кто отбирали, часто выживали. Это не хорошо и не плохо — это просто факт. Жизнь.

Да, — думал он, глядя на бесконечную водную гладь. Сколько таких "пирожков" было за войну... И не сосчитать. И всегда этот выбор — поделиться или взять. И никогда не знаешь, правильно ли поступил. Эта женщина, кажется, понимает что-то очень важное о жизни.

— Второй путь — создать, — продолжила Ирина. — Посеять зерно. Ждать. Бороться с сорняками и засухой. Смолотить, замесить, испечь. Это путь бесконечно долгий. Путь, где победа измеряется не мгновенным насыщением, а достоинством процесса. Твой пирожок будет несовершенен. Но он будет твоим не только в момент съедения — он будет твоим на каждом этапе его создания. Ты вкушаешь не еду, ты вкушаешь вложенное время, терпение, преодоление. Это путь Садовника. Он учит смирению перед временем и уважению к собственному труду.

— Вот! — воскликнула Лиза, ее глаза горели. — Это единственный достойный путь! Взять чужое — аморально. — Это не выход, это слабость. Настоящая сила — в созидании, в духовном росте, в том, чтобы самому стать тем, кто способен создать свой пирожок!

Созидание, — пронеслось в голове у Лизы. Вся моя жизнь — это попытка создать свой "пирожок". Не воровать чужую музыку, не подражать, а найти свой ритм, свой голос. И даже если он будет несовершенен — он будет моим. Эта притча как будто специально для меня.

Ренье покачал головой, его прагматичный ум уже анализировал ситуацию.
—Оба пути контролируются законом, — заявил он. — Явно или неявно. Путь Волка ведет в тюрьму. Путь Садовника — к банкротству, если ты не учел рыночную конъюнктуру. Есть третий путь — стать Законником. Изучить правила, по которым продаются пирожки. Стать тем, кто устанавливает цены, контролирует поставки муки, выдает лицензии. Тогда ты не берешь один пирожок. Ты получаешь долю со всех пирожков. Это путь Власти. Менее романтичный, зато более сытный.

Всегда есть система, — размышлял Ренье. Всегда есть правила игры. Глупо их игнорировать. Надо изучить их и использовать. Эта женщина предлагает архаичные решения, не учитывающие современные реалии. Мир устроен сложнее, чем она думает.

— Бюрократ! — фыркнул Ржевский. — Ты предлагаешь променять душу на стабильность. Лучше уж тихо взять и бежать, чувствуя ветер свободы, чем гнить в конторе, пересчитывая чужие крошки.

Спор разгорался. Волга текла мимо, равнодушная к их философским баталиям. И тут вмешался Мессир Баэль. До сих пор он молча слушал, его лицо было непроницаемо, но в уголках губ играла хитрая улыбка.

— Вы все говорите о путях обладания, — произнес он, и его голос, тихий и глубокий, перекрыл шум спора. — Но вы не задались главным вопросом: а что есть сам пирожок?

Он сделал паузу, давая вопросу проникнуть в их сознание.
Ирина смотрела на Баэля с каким-то странным пониманием, как будто он озвучил то, о чем она давно догадывалась. И продолжила:

- И вот, когда последняя крошка будет съедена, Бог, наблюдающий за этой аллегорией, отодвинет свою кружку и произнесет, и в его голосе не будет осуждения, лишь констатация вечной истины:

"Furatus panem, famem non fugabis,
Sed proprium sudore,animam quoque pascis.
Sic transit vita:non quod rapis, sed quod facis,
Hoc te definiet.Ceterum umbra vanus."

«Взяв силой хлеб, голод ты утолишь,
Но свой собственный пот— и душу ты питаешь.
Так проходит жизнь:не то, что ты отнял, а то, что ты создал,
Тебя определит.Все прочее — суетная тень.»

Он отхлебнет чаю, и в его взгляде будет не тяжесть выбора, а ясное понимание цены каждого пути. И того, что оба они — лишь разные формы диалога человека с его собственной природой...

Теплоход плавно покачивался на волнах, солнце клонилось к закату, окрашивая небо в багровые тона.

— Сам пирожок, — продолжил Баэль, — и есть искушение. Вне зависимости от пути. Сама покупка его за установленную цену — разве это не сделка с совестью? Ты соглашаешься с системой, где один может позволить себе пирожок, а другой — нет. Ты легитимизируешь это неравенство. Ты становишься соучастником. Поиск других путей — это не выход из греха, а лишь иная форма грехопадения. Взять силой — падение в варварство. Создать — падение в гордыню, ибо ты возомнил себя творцом, забыв, что зерно и печь даны тебе свыше. Стать законником — падение в лицемерие, ибо ты начинаешь служить системе, а не истине.

Он обвел их своим проницательным взглядом. Волга в лучах заката казалась расплавленным золотом.

— Пирожок — это не цель. Это символ нашей вечной зависимости от материального мира. И все наши попытки обладать им — лишь тщетные потуги доказать себе, что мы чего-то стоим. Но наша истинная ценность не в обладании пирожком, а в том, способны ли мы утолить свой голод, не прикасаясь к нему.
Он тихо запел. Мелодия была легкой, но слова были ироничными и глубокими:

Sur le quai de la gare, o; le destin s';gare,
Une Madeleine attend son d;jeuner.
Un hussard ; moustache, que la faim embarrasse,
R;ve de petits choux et de g;teaux dor;s.

« Prendre ou bien cr;er ? » se demande le guerrier,
« Ou devenir le roi qui fait la loi du fournil ? »
Mais la Madeleine rit, en croquant son plaisir :
« Le vrai tr;sor, mon cher, c'est de n'en avoir nul ! »

Les comptables du droit, avec leurs gros sourcils,
Calculent le prix juste du d;sir qui sourit.
Les saints en haillons prient pour du pain rassis,
Tandis que les voleurs ont la p;te ; l'esprit.

Et le vent emporte, sur le fleuve qui court,
La miette du g;teau, le sens de nos amours.
Tout n'est qu'emprunt, du d;sir au retour,
Alors dansez, riez, et mangez-le ce jour !

Он спел, и его голос, обычно такой серьезный, сейчас звучал почти шаловливо. Он перевел, и в его глазах плясали чертики:

На вокзале, где судьба плутает,
Мадлен ждет своего обеда.
Гусар с усами, кого голод смущает,
Мечтает о профитролях и золоченых кексах.

«Взять или создать?» — размышляет воин,
«Или стать королем, что диктует закон в пекарне?»
Но Мадлен смеется, хрустя своим наслаждением:
«Настоящее сокровище, мой милый, в том, чтобы не иметь его вовсе!»

Бухгалтеры права, с нахмуренными бровями,
Высчитывают справедливую цену улыбающегося желания.
Святые в лохмотьях молятся о черством хлебе,
Пока воры мысленно тестом заняты.

И ветер уносит, над бегущей рекой,
Крошку от пирожного, смысл наших любвей.
Все взаймы — от желания до возврата домой,
Так что танцуйте, смейтесь, и съешьте его сегодня!

Песня отзвучала.
Спор был забыт. Они сидели и смотрели на закат, окрашивавший Волгу в багровые и золотые тона. Пирог был съеден. Пирожок из притчи остался неразрешенной загадкой. Но в этом мгновении, под бесконечным небом, на вечной реке, это уже не имело значения.

Теплоход поворачивал обратно к пристани. Вечерний ветер крепчал, принося с собой запах дождя и свежести. Их странное общество — циник, прагматик, моралистка, философ и случайная попутчица — сидело в тишине, объединенное общей трапезой, общим путешествием и общим, неразрешимым вопросом о пирожке, который теперь навсегда останется плавать в водах Волги, среди отражений облаков и огней далеких городов.

А ведь Баэль прав, — думала Лиза, провожая взглядом уходящий день. Мы всю жизнь спорим о том, как добыть свой "пирожок", а нужно просто научиться жить без него. Но как?

Интересная теория, — размышлял Ренье. Но совершенно неприменимая на практике. Голод не утолить философией. Мир держится на тех, кто либо печет пирожки, либо их покупает.

Черт возьми, — мысленно ругался Ржевский. Опять этот демон всех запутал. А ведь хотел просто поесть да посмотреть на Волгу. Теперь вот сижу и думаю — а кто я? Волк, Садовник или просто дурак, который не может решить, чего хочет?

И только Волга текла себе дальше, вечная и равнодушная, унося в своих водах все их сомнения, споры и откровения...