Старик с мыса

В штиль марина была гладка и однообразна; когда же бывало ветрено, она оживала парусами — хотя в ней все равно не было ничего необычного, чтобы вглядываться в нее часами, как это делал старик Д.

Он ежедневно приходил из своей покосившейся лачуги на мыс, садился на лавчонку, снимал замызганную кепку и вперивал взгляд в бескрайний простор моря, иногда рябящего иногда исполосованного бороздами волн, а порой бессмысленно-гладкого. Никто не знал, чего он ждет от этой равнодушной синей поверхности — с местными жителями он разговаривал мало, ни с кем не сближался и даже на обычное "Как поживаете?" ничего не отвечал и лишь молча смотрел — что, впрочем, расценивалось не как грубость, а как нежелание тратить слова на столь бессмысленный вопрос.

Когда он поселился в городке, никто точно сказать не мог: было это очень давно, но все сходились во мнении, что жил он здесь не всегда.  Кому принадлежал его дом до него, тоже никто вспомнить не мог.

Несмотря на свою вызывающую нелюдимость, дурной популярностью он не пользовался и фигурантом сплетен никогда не становился. В редкие промежутки между созерцанием гавани он делал свои скудные дела: покупал рыбу, заглядывал на почту, бывал у зеленщика. Казалось, не было на свете вещи, которая могла бы его удивить: однажды в те края занесло танкер, сбившийся с курса из-за непогоды (об этом потом судачили еще долгие месяцы) — весь город высыпал на берег, и только Д. по-прежнему сидел на своей скамейке, не сводя взгляда с моря и не меняя выражения лица.

Почему оно так занимало его? Потерял ли он кого в пучине? Этого так никто и не узнал. В один из дней, ничем не отличавшихся ни от предыдущих, ни от последующих, он просто пропал, никому не сообщив, куда он направляется. Некоторые из тех, кто видел его перед этим, утверждали, что он находился в состоянии несвойственной для него ажитации и передвигался чуть ли не бегом; а зеленщик вспоминал, что в тот день лицо у него как бы светилось, а уходя из его лавки, он бормотал: "Я дождался!"