Комната для Ирины

 Комната для Ирины
 
В жизни Михаила не было хаоса. В его сорока пяти годах всё было не просто уложено, а зафиксировано, словно на чертеже. В шесть — звон будильника, в шесть пятнадцать — чашка крепкого, чуть остывшего чая, в шесть сорок — обход. Он был школьным завхозом. Этот род деятельности стал его жизненным порядком. Порядок должен быть всегда и во всем, иначе мир, как старая стена, просто рассыплется на куски.

Михаил знал это не понаслышке. Пять лет назад его жена, Светлана, погибла в нелепом ДТП на соседней трассе. Это был единственный, неразрешимый хаос, который он не смог ни починить, ни предотвратить. С тех пор его педантичность стала щитом. Он контролировал каждый угол дома, каждый час своей жизни, чтобы никогда больше не столкнуться с внезапной, неуправляемой болью.

Дом был старый, крепкий, из векового бруса. Он являлся продолжением самого Михаила — идеальной, безупречной крепостью чистоты. Каждая вещь отзывалась на свое место с почтительной тишиной.

Ирина приехала неделю назад. Эта племянница взяла крепость штурмом. Не применяя силы, не повышая голоса — просто фактом своего существования. Ирина была двадцатилетней отчисленной студенткой. Ее мать лишь сухо сказала: «Ире нужно побыть в тишине и подумать». Но тишины она не привезла, только странный, звенящий хаос.

Михаил помнил ее маленькой, в аккуратных косичках. Приехала высокая, сутулая, в одежде, которая была ему непонятна: дорогая, но мятая, словно спала в ней, и с яркими, почти театральными тенями на глазах. Она привезла один большой, помятый чемодан. Его она немедленно опустошила на пол. Еще она привезла полу бродячего кота. Кота назвала Схема, а сам он был цвета пыльного асфальта и немедленно проявил интерес к портьерам.

Нарушение началось с самого порога. Сначала она заняла гостевую комнату. До этого комната была святилищем, где даже пыль боялась осесть. К вечеру гостевая комната перестала быть таковой. Она превратилась в какой-то склад: там валялись раскрытые книги, какие-то чудные провода и, самое страшное, — забытый свет. Он горел до самого утра, словно маяк в ночи. Это раздражало Михаила до нервного тика.

— Ира, свет, — сказал Михаил на второй день. — Лампочки не казенные.

— Ой, дядя Миша, забыла, — отмахнулась она, продолжая смотреть в старый, поцарапанный мобильный телефон.

Дальше — больше. Начались ночные бдения. Ирина жила в каком-то абсолютно нечеловеческом ритме. Она спала до обеда, а оживала, когда весь маленький городок укладывался спать. В два, в три часа ночи из-под двери ее комнаты доносился низкий гул музыки. Потом начинались долгие, громкие разговоры по телефону. Она говорила быстро, с использованием каких-то нездешних, столичных слов.

А еще были мелочи. Незакрытый тюбик зубной пасты на раковине — Михаил поправил, закрыл. Мокрое, скомканное полотенце было брошено на стул в коридоре — Михаил поднял, повесил. Дом, который был его гордостью, теперь покрывался пятнами и признаками лености. Каждый день, убирая за ней, Михаил чувствовал, что его покой и его привычка к чистоте подвергаются настоящей, почти воинственной атаке.

Его крепость Порядка превращалась в захламлённую казарму.

Михаил не стал кричать. Крики — это беспорядок. Он решил действовать методично как завхоз. Он наводит порядок в актовом зале после выпускного.

Он купил новый, крепкий замок и вбил его на сарай. Ирина пыталась протащить кота, чтобы «устроить ему там временную студию». Затем на кухонном шкафу появилось распечатанное крупным шрифтом «Расписание пользования общественными местами». Были введены строгие ограничения. Среди них был «комендантский час» для музыки и обязательный пункт о том, что кот должен сидеть в комнате Ирины, а не облезать на дедовском кресле.

Ирина увидела расписание, вежливо кивнула. Она прикрепила к нему свою резинку для волос, чтобы не потерялась. Эффект был нулевой, даже обратный. Она стала чуть громче включать свою странную музыку. На вопросы она отвечала с той же небрежной вежливостью.

— Ира, я же сказал, что в десять! Ты шумишь.

— Дядя Миша, я же говорила, я работаю ночью. Я сова. Я же тебя не трогаю днем, — отвечала она, не отрываясь от телефона.

Михаил воспринимал это как откровенную ложь. Какая работа? Он видел только хаос и леность. Никакой ответственности.

Конфликт окончательно перешел в открытую фазу. Под угрозой оказалась его репутация, которую он строил десятилетиями. Михаил всегда был человеком, к которому обращались в городе. Это был человек, который мог что-то «достать» или договориться о ремонте. Его ценили за педантичность и умение решать вопросы.

На рынке, у мясного ряда, Зинаида Андреевна, соседка, демонстративно отказалась брать у него сдачу. Она протянула свою узловатую руку.

— Зинаида Андреевна, вы что?

— Всё хорошо, Мишенька. Просто стыдно мне.

— За что стыдно? — спросил Михаил, чувствуя, как краснеет шея.

— За девицу твою. Сидит на крыльце, как ненормальная, до трех ночи. Слушает свою музыку, курит. У нас тут, Мишенька, деревня, не столица, чтобы так себя вести. Весь город уже языки чешет, — Зинаида Андреевна сделала многозначительную паузу. — Что ж ты ей совсем воли дал?

Эти слова резанули Михаила по живому. Он, человек безупречной деловой репутации, был опозорен. Он вернулся домой, тяжело дыша. Он достал чистый лист бумаги и начал писать письмо родителям Ирины.

Письмо было сухое, как судебный протокол: «Прошу вас в течение пяти дней забрать Ирину. Ее присутствие нарушает установленный порядок проживания, и я не могу более это терпеть». Он запечатал конверт, положил его на прикроватную тумбочку. Он решил: утром, в субботу, он отнесет его на почту. Это был окончательный, бесповоротный конец.

Суббота. Солнце только начинало пробиваться сквозь тюлевые занавески. Оно отбрасывало бледные тени. Михаил проснулся, выпил свой неизменный чай. Он пошел на кухню, чтобы в последний раз проверить чистоту перед тем, как отправить письмо, которое вернет ему покой.

Он остановился в дверях. На кухне было непривычно тихо, но на столе царил небольшой, но характерный беспорядок: кофейные пятна, несколько разбросанных карандашей, стерка. Стерка скатилась на пол. А главное — Ирина. Она спала, положив голову на руки, прямо за кухонным столом. Ее яркий макияж был смазан от усталости. Выглядела она не как капризная столичная бунтарка, а как человек, доведший себя до предела работой.

Рядом с ней лежал открытый блокнот. Михаил подошел ближе. Он не смог удержаться, чтобы не посмотреть. Не стихи, не пустые эскизы, а десятки точных, мелких чертежей и расчётов. Балочные конструкции. Расчет нагрузки на фундамент, сметы. Все это относилось к одному и тому же зданию: старому деревянному амбару на самой окраине города.

Михаила словно ударило током. Этот амбар! Там работал его дед. Там прошло его детство. Власти давно приговорили его к сносу под застройку. А Михаил, не зная, как подступиться к чиновникам, только тяжело вздыхал, вспоминая старое здание.

Он смотрел на чертежи, на эти точные, инженерные линии. Они так не вязались с хаосом, который племянница принесла в его жизнь. И тут его пронзила мысль. Слова Ирины, которые он считал ложью, обрели ужасающий, но чистый смысл. «Я работаю ночью, чтобы тебя не беспокоить».

Он наконец понял. Она использовала его кухню как свой кабинет, когда он спал. Это было единственное место в доме, где был хороший, яркий потолочный свет. Она работала, жертвуя сном, не для того, чтобы ему насолить, а для того, чтобы не нарушать его ночной режим и тишину, которая была для него так священна. Все ее дневные странности были лишь следствием ночного труда.

В этот момент телефон Ирины, лежащий на краю стола, зазвонил. Михаил посмотрел на экран: высветилось «Председатель Горсовета». Он осторожно, почти с благоговением, разбудил племянницу.

— Ира, тебе звонят... из горсовета, — прошептал он.

Ирина подскочила, мгновенно придя в себя. Она взяла трубку, и Михаил услышал отрывки ее делового, уверенного разговора:

— ... Да, все сметы готовы, инвестор ждет. Согласование с фондом? Не проблема, я всё подготовила... Да, завтра утром будем обсуждать детали.

Она не просто нарисовала. Она, используя свою столичную хватку, договорилась с чиновниками и нашла деньги. Она сделала то, о чем Михаил только мечтал, — спасла часть его прошлого.

Михаил молча подошел к тумбочке, взял конверт. Он разорвал его на мелкие, нечитаемые кусочки, словно уничтожая доказательства своего заблуждения, и выбросил. Он посмотрел на Ирину, которая закончила разговор, выглядела взъерошенной, но сияла.

Он не стал ее ругать за ночной беспорядок и даже не сказал ни слова о чистоте. Он просто взял чайник, налил ей полную кружку горячего, крепкого, как его характер, чая и тихо поставил перед ней.

— Пей, — сказал он, его голос был глухим. — И сделай сегодня перерыв.

Ирина подняла на него глаза. В них не было прежней насмешки, а только усталость и благодарность. Конфликт порядка и хаоса разрешился не через победу правил, а через общее дело и тихое, невысказанное уважение к человеку, который, несмотря на внешнюю неряшливость, доказал свою ценность и упорство.