диалог в стиле лимонова

Довлатов, этот старый циник с вечным презрением в глазах, наконец оторвал свой взгляд от потёртой газеты «Правда» и произнёс:

— Середин, ты, как всегда, в своём репертуаре. Кричишь о правде в искусстве, а сам не видишь, что превращаешься в клоуна на этом празднике лицемерия.

Середин замер, словно наткнувшись на невидимую стену. Он не ожидал такой атаки от своего соратника.

— Что ты мелёшь? — прорычал он, сжимая кулаки. — Я за чистоту искусства!

Довлатов, этот ходячий скепсис, откинулся на стуле и произнёс с ядовитой усмешкой:

— Чистота, говоришь? А не кажется ли тебе, что твой арт-дадизм — это просто новая форма позёрства? Такая же фальшь, только в другой упаковке.

Середин начал подниматься, но Довлатов остановил его ледяным взглядом:

— Сядь! Я ещё не закончил. Ты не прав в одном — в своей самоуверенности. Любое искусство — это игра, и твоя «честность» — тоже игра.

Розенбаум, этот старый волк с гитарой, хмыкнул:

— Довлатов прав. Искусство — это всегда игра со зрителем. Вопрос только в правилах этой игры.

Середин сел, но его глаза метали молнии.

— То есть ты хочешь сказать, — процедил он сквозь зубы, — что я такой же, как эти… современные художники?

Довлатов, наслаждаясь моментом, ответил:

— Нет, я хочу сказать, что ты такой же человек. Со своими амбициями, претензиями и желанием быть особенным. И в этом нет ничего нового. Просто признай, что ты не единственный хранитель истины.

Середин молчал, уставившись в свою кружку, словно там было написано будущее.

Шура, этот мелкий пройдоха в дорогом костюме, вставил своё слово:

— А по-моему, главное — чтобы людям нравилось. А как ты это называешь — арт-дадизм или просто дерьмо — неважно.

Середин молчал, но внутри него что-то надломилось. Впервые кто-то посмел усомниться в его абсолютной правоте.

А Довлатов, довольный собой, снова уткнулся в газету, словно говоря: «Разговор закончен. Возвращаемся к реальности».

В пивной повисла тяжёлая тишина, нарушаемая только звоном кружек и хриплым кашлем за соседним столиком.