диалог в стиле Середина-Рубинштейна

— Середин, ты, конечно, извини, но я должен тебе сказать, — Довлатов затянулся сигаретой и выпустил дым прямо в лицо Середину, — ты как тот самый художник, который рисует жопу, а называет это «глубоким осмыслением современности».

Середин подавился пивом:
— Ты чё несёшь? Я же за правду! За настоящее!

— Правда, говоришь? — Довлатов наклонился ближе. — А не кажется ли тебе, дружище, что твоя «правда» — это просто ещё один способ выделиться? Типа как эти ваши инсталляции из использованных презервативов?

— Да ты… — Середин вскочил, но Довлатов поднял руку:

— Сядь, не кипятись. Я не говорю, что ты не прав. Просто… может, твоя «честность» — это тоже форма искусства? Такая же, как и все остальные. Только с другим названием.

Розенбаум, до этого молча пощипывавший струны гитары, вставил:
— Довлатов дело говорит. Искусство — оно как музыка. Можно играть классику, можно рок, а можно и на унитазе. Главное — чтобы слушателям нравилось.

Середин сел, потёр переносицу:
— То есть ты хочешь сказать, что я такой же, как эти… как их там… современные художники?

— Нет, — Довлатов усмехнулся, — я хочу сказать, что ты такой же человек. Со своими тараканами, амбициями и желанием быть услышанным. И в этом нет ничего плохого. Просто не надо строить из себя святого.

Шура, до этого молчавший в углу, вдруг захохотал:
— А по-моему, главное — чтобы бабло капало. А как ты это называешь — арт-дадизм, поп-арт или просто «***ня» — дело десятое.

Середин молчал. Впервые кто-то так откровенно ткнул его носом в его же убеждения.

А Довлатов, довольный произведённым эффектом, снова закурил:
— Вот видишь, Середин. Искусство — оно как жизнь. Можно делать вид, что ты выше всего этого, а можно просто жить и творить. Без этих ваших «измов».

Середин посмотрел на него, потом на Розенбаума, потом на Шуру. И впервые за долгое время почувствовал, что, может быть, не всё так однозначно, как ему казалось.