Цена кадмия красного

Он был двадцатидвухлетним художником. Уже не новичок, но еще не профессионал. Он стоял перед чистым холстом в своей маленькой, прохладной студии. Пахло маслом и скипидаром.
-Так. Белый холст. Опять. Эта чертова пустота, которая смотрит на меня в ответ.
Уже восемь вечера, а я весь день только и делал, что ходил кругами. Почему сегодня не идет? Вчера же... вчера была искра. А сегодня — стена. Может, я просто устал? Или это оно? Конец? Выгорел в 22 года. Отличный результат.

Петя вот... Петя из моего потока в универе. Он сейчас сидит в офисе, чертит свои схемы, получает свои тысячи стабильно. Ипоте-е-ека у него скоро будет. Пётр Петрович...
 А я? У меня три тюбика кадмия красного и банка кофе! И все.
Но вчера, когда я закончил набросок... когда линия легла именно так, как нужно... этот момент стоил всех Петькиных зарплат, честное слово. Вот для этого рисую и живу. Для этого чувства, когда я — не я, а просто проводник чего-то большего. Когда руки делают то, что голове еще только снится.
 Я должен пробиться. Я не хочу быть посредственностью. Мир должен это увидеть. Мои работы должны кричать, говорить с людьми, шептать, но только не оставаться незамеченными. Я не хочу, чтобы через десять лет обо мне вспоминали как о «перспективном парне, который бросил живопись и ушел в какой-нибудь дизайн».
Но как? Как достучаться до них? Отправить еще одно письмо в галерею? В прошлый раз они даже не ответили!  И это больно. Это страшно. Страшно, что им… плевать!
 Ладно. Хватит ныть… Это все страхи.
Мне нужно просто начать. Взять кисть, цвет. Какой цвет сегодня? Ультрамарин... Да, он глубокий. Он как раз про это мое состояние. Про одиночество и надежду одновременно.
Мне просто нужно работать. Уединение — это не проклятье, это мой инструмент. Моя сила. Я — художник. И я не одинок. У меня есть этот холст. Мы с ним сейчас поговорим.
 Он решительно взял широкую кисть, обмакнул в синюю краску и сделал первый уверенный мазок.
 Этот самый первый мазок открыл шлюзы. В ту ночь он создал картину, которая стала манифестом его поколения. Она была наполнена такой искренностью и отчаянием, что сам он испугался того, что вышло из-под кисти.

Что ж было дальше…
 Его друг, фотограф в модном журнале, увидел эту картину и сделал фото.
Статья о "новом голосе русского экспрессионизма" взорвала интернет. Картина молодого художника - "ПОКОЛЕНИЕ ПРОЧЕРК"!
Ему позвонили из московской галереи. Агент пообещал ему мировую славу. Его картины стали продаваться за огромные деньги, хотя он сам еще не верил в свою цену.
 Деньги, вечеринки, новые "друзья", которые хотели погреться в лучах его славы.Они льстили его эго, говорили, что он гений, что он изменил мир искусства. Он начал верить им.
Успех требовал жертв. Рынок жаждал новых работ, похожих на ту, первую, «Поколение Прочерк».
Творческий конвейер: он перестал творить для себя. Он начал производить «продукты». Агент диктовал сроки, галерея требовала определенный стиль и размер холстов. Исчезли внутренние монологи, остался только дедлайн. Каждый новый холст был бледной тенью первого. Он чувствовал фальшь, но деньги и аплодисменты заглушали голос разума.Он начал терять себя в этом вихре. Его работы стали более поверхностными, он начал копировать самого себя, чтобы удовлетворить спрос рынка.

 И вот ему уже двадцать шесть.
Он "выгорел". Он понял, что стал заложником собственного успеха и потерял ту самую искренность, которая принесла ему славу. Однажды, проснувшись в дорогой квартире после очередной бессонной ночи, он посмотрел на чистый холст и не почувствовал ничего. Абсолютная пустота. Он понял, что потерял себя.
Он впал в глубокую депрессию, забросил студию. Целыми днями не вставал с постели или бродил до поздней ночи по городу, паркам, сидел в кофейнях. Он отключил телефон, перестал “появляться” в сети. Он разорвал контракт с агентом, не отвечал на звонки галереи. Он исчез из поля зрения публики. Сначала о нем говорили, потом вспоминали, а потом просто забыли. И забыли намного быстрее, чем можно было подумать.
 Он собрал свой старый этюдник и уехал. Никто не знал куда.
Он уехал. Чтобы снова найти себя и свой голос. Поселился в маленьком домике где-то в российской глубинке.
 Он снова одинок, но теперь это одиночество-выбор, а не изоляция. Он снова рисует. Он все еще художник. Но теперь он рисует для себя, а не для публики и рынка. Рисует медленно, возвращая себе ту самую страсть и жизнь. Он не знаменит и не богат, но он снова художник. И, возможно, он наконец-то нашел счастье, поняв, что истинное.