Засада

 а когда унесёт водой
 сор, что нынче имеет вес,
 я вернусь падучей звездой
 в тёплый август твоих небес
 Регина Бондаренко.

1


      Не оглядываясь и не чувствуя острых колючек, впивающихся в ступни босых ног, Олег что есть духу бежал по степи, растрескавшейся от августовской жары; силы таяли. Табун лошадей, возглавляемый высоким, широкогрудым гнедым жеребцом, стремительно приближался. Чёрным знаменем развевалась на ветру его блестящая длинная грива, из-под мощных, размером с суповую миску, копыт вылетали комья спёкшейся земли. Мальчик метнулся к старой ферме, но куда бы он ни направился, лошади были умнее и проворнее его. Они предугадывали каждое его движение; уже отчётливо слышалось их хриплое рваное дыхание. На непослушных ватных ногах Олег с трудом добежал до маленькой кладовки, трясущимися руками захлопнул хлипкую дощатую дверь и прижался к ней спиной, лихорадочно нащупывая засов. Пересохшим ртом Олег хватал воздух, сердце неслось бешеным галопом. Конские копыта зацокали у двери; мальчик, распластавшись всем своим тощим тельцем по неструганым доскам, приготовился к самому страшному. В этот момент он вдруг ясно услышал мамин голос: “Сынок, Олежка, открой!”.


     Олег вздрогнул и открыл глаза. Сердце проворачивалось разбалансированным коленчатым валом, и словно тяжёлая ватная подушка лежала на груди, мешая дышать. Ещё не осознавая себя, Олег осмотрелся и увидел тёмный прямоугольник плотных штор на светлой стене, силуэт притаившегося в углу трёхглавого торшера, блик зеркала встроенного шкафа; услышал ровное дыхание спящей рядом жены. Стараясь не потревожить Нину, Олег тихонько поднялся, нашарил на спинке стула халат и вышел из спальни. Не включая свет, на кухонном столе нашёл флакон с таблетками, дрожащими руками открыл его, сунул одну под язык и босиком шагнул на балкон.

 
    Медленно, как два больших оранжевых жука, проползли по улице поливочные машины, желто-чёрной осой пролетело стремительное такси. Улица была ещё тиха и пустынна, окна домов темны, тротуары безлюдны. Олег любил эту просыпающуюся, неторопливую Москву с её гаснущими фонарями, с ручейками воды на свежевымытых улицах, с запахом мокрого асфальта, с капельками росы на пыльных листьях деревьев. Всего лишь спустя час эта тишина будет смята урчанием сотен двигателей, шуршанием тысяч автомобильных шин, многоголосицей толпы. А пока Олег, стоя босыми ногами на холодной кафельной плитке, пытался стряхнуть ночное наваждение и выдохнуть опустошающий липкий ужас.


   Дождавшись, когда лекарство подействует и бешеный сердечный аллюр перейдёт в спокойный ритм, Олег принял душ, вскипятил чайник, по привычке в любимой китайской кружке из тонкого прозрачного фарфора заварил себе зелёный чай. Дом потихоньку просыпался, загудел лифт, подъезд захлопал входными дверями. В спальне запищал будильник, Нина с растрёпанными волосами и отпечатанной на щеке складкой подушки, зевая и зябко кутаясь в шёлковый халатик, прошла в ванную. Олег отхлёбывал чай, думал, как совсем недавно мечтал об июльском отпуске, о поездке в деревню, и вот уже август перевалил за экватор, а он так никуда и не выбрался. В апреле неожиданно предложили подработать в архитектурном бюро, заказ оказался интересным, творческим, и Олег втянулся в работу так, что все майские праздники в Турции больше времени проводил в номере с ноутбуком, чем на пляже. Довольный клиент рекомендовал Олега друзьям, и он всё лето с удовольствием занимался тем, что когда-то было целью его жизни, да и оплата за выполненную работу оказалась как нельзя кстати. Летний отпуск прошёл в душной Москве, в поездках на стройплощадки; мечта побродить с фотокамерой по берегу речки его детства так и осталась мечтой. Лето заканчивалось, а тут ещё стало барахлить сердце. Всё чаще и чаще Олег просыпался в холодном липком поту, с трясущимися руками и удушающим комком в горле. Вот и сегодня во сне снова бешеная погоня, снова изумленные Колькины глаза с отражающимся в них парящим коршуном, мамин зовущий голос...
 Решение пришло быстро.


 — Нина, — вскинулся он, — я после работы в Сарматово уеду!
 — С чего это вдруг? Ты ж не собирался… — Нина из-под намотанного чалмой полотенца удивлённо смотрела на мужа, суматошно бросавшего вещи в распахнутую спортивную сумку.
 — Мне рубашку свежую приготовь с собой. Я только на выходные. В понедельник сразу на работу, думаю, что успею.
 — Что за спешка? Покупатель нашёлся?
 — Вроде того, — глядя мимо жены, рассеянно ответил Олег.
 — Тогда я с тобой, — оживилась Нина. — Ты знаешь, я ещё неделю назад думала про материн дом, скорей бы его уже продать. Такие дела нельзя на самотёк пускать. Хватит с нас истории с твоим дачным участком. Да и продавец ты у нас ещё тот, тебе что шило, что мыло — всё едино. Имей в виду, все вопросы с покупателями буду решать я, а то сейчас начнётся нытьё “давайте подешевле”. Во сколько выезжаем? — она уверенными движениями уже собирала вещи в дорогу.
  — Нашла что вспомнить, ты меня всю жизнь из-за этого пилить будешь? Между прочим, я не один тогда этот треклятый участок покупал!


     Тогда, в девяностых, Эдик, коллега из соседнего отдела, предложил Олегу земельный участок, и не в каких-то “мармыжах”, а буквально в десятке километров от Москвы. Дескать, один чиновник, его хороший знакомый, может посодействовать. Решать нужно быстро, потому как желающих много, а возможностей мало. Предложение казалось заманчивым, денег же у молодой семьи с двумя сыновьями-погодками не было совсем.
   — Там такое место обалденное, лес кругом, сосны высоченные, а воздух какой! Знаешь хоть, что Марк Твен говорил по этому поводу? “Покупайте землю, — он говорил, — её больше не производят.”. Ну что ты тут думаешь, это ж инвестиция, —ввернув новомодное словцо, напирал Эдик, — сейчас платишь три косаря зелёных американских денег, а весной продаёшь свою фазенду за пять, и два косаря у тебя в кармане. Здесь, чтоб такие деньжищи получить, нужно три года вкалывать до мозолей на заднице. Всё тебя учить надо, деревенщина. Да его с руками у тебя оторвут. Умные люди инвестируют деньги в несколько участков сразу, потому что видят свою выгоду! Я беру три. Потом два продам, а на моржу  дом построю на третьем. С башенками на крыше.


     Нине такая арифметика пришлась по душе, и она, навестив родственников и знакомых, собрала нужную сумму, пообещав уже к лету вернуть долги с процентами.               
  Ранним воскресным утром, оставив детей у тёщи, Олег и Нина отправились покупать недвижимость. Желающих приобрести кусочек родины набралось на два “Икаруса”; до большой округлой поляны, занесённой глубоким снегом и местами поросшей кустарником, доехали быстро. Окружавшие поляну высокие янтарные сосны вперемешку со стройными стволами тоненьких берёз и искрящиеся под яркими лучами январского солнца заснеженные просторы  на будущих землевладельцев произвели колоссальное впечатление, да и принимающая сторона не поскупилась: на расчищенной бульдозером площадке дымились самовары, источали невероятный аромат шашлыка пышущие жаром мангалы, трио баянистов выдавало виртуозные пассажи на темы русских народных песен. Прямо на поле, где колышками были размечены прямоугольники участков, провели лотерею по их распределению, за пару часов договоры были подписаны, деньги уплачены, шашлыки съедены, и под сопровождение ансамбля баянистов счастливые “фазендейро” с ветерком были доставлены до ближайшей станции метро. В автобусе новоявленные соседи перезнакомились, обменялись контактами, и у Олега даже появилось несколько потенциальных клиентов на разработку индивидуальных проектов загородных особняков. Перспективы радовали.
  Гром грянул с первыми лучами тёплого весеннего солнышка. Кто-то из самых состоятельных участников освоения подмосковной целины, не дожидаясь весенней распутицы, решил завезти на вожделенную усадьбу стройматериалы. Два нагруженных фундаментными блоками КамАЗа и подъёмный кран на базе военного “Урала” уверенно двинулись по заснеженному полю. Почти в центре поляны твердь под тяжестью техники вдруг разверзлась, и все три грузовика погрузились по самые крыши в пучину не очень глубокого, но болотистого озера. Дальнейшие события походили то ли на преодоление Дороги жизни, то ли на Ледовое побоище. Вместе со льдом растаяли надежды незадачливых покупателей: там, где три месяца назад стояли колышки с номерами участков, плескались волны и плавали прилетевшие из южных краёв утки; организаторы аферы растворились в робко зарождающемся безбрежном рыночном пространстве развалившегося Союза. Как выяснилось, Эдик в январе ушёл сперва на больничный, потом в отпуск, после чего уволился и больше в институте не появлялся… С долгами и процентами по ним Олег расплачивался около четырёх лет.


2


    В обеденный перерыв Олег извлёк из глубин шкафа ещё одну сумку, не спеша проверил содержимое, и отнёс её в багажник припаркованного на стоянке Рено Дастер. Сходил в магазин, накидал в корзину продуктов, не забыв литровую бутылку Хеннесси и банку камчатской лососёвой икры.
  В пять вечера, подхватив ожидающую у метро Нину, автомобиль Олега встроился в вялотекущую пятничную пробку.
 — Вот засада! Не могу понять: вроде август, пора отпусков, Москва обычно пустая в это время. Откуда столько машин?
 — Кроме чертежей и телевизора ты что-то другое видишь? Когда в последний раз за руль садился, да ещё вечером в пятницу? Ты ж на метро ездишь всегда, а от него пешком ходишь, — заметила жена. — Не бубни, мы ж путешествуем. Нам до Сарматово километров пятьсот ехать?
— Чуточку больше. — Олег усмехнулся. — Восемьсот.
— Ого, не ожидала. Бутерброд будешь? — Нина щёлкнула крышкой контейнера. — Слушай, мне девочки из отдела такую идею сегодня подкинули, я прямо загорелась. Они предлагают в шуб-тур съездить, — хрустнув огурчиком, добавила она.
 — Куда? — напрягся, не расслышав, Олег. — В какой ещё жоп-тур?
 — Ну в Грецию, в шубный тур. Есть турфирмы, которые почти бесплатно возят в Грецию, там и экскурсии включены, и отдых у моря. Отели, правда, не очень, но это пустяк.
 — Не пойму, где кидают-то… Позволь полюбопытствовать, а в чём смысл такой благотворительности?
 — Понимаешь, там обязательное условие — покупка шубы не меньше чем на полторы тысячи евро.
 — За такие деньги мы можем и на Кубу в хороший отель слетать, на кой хрен эта нищая Греция?
 — Нам вдвоём с тобой лететь невыгодно, шуба-то одна нужна. Я возьму отгулы и слетаем с девочками: и отдохну, и шубку куплю. Я даже знаю какую, в каталоге сегодня смотрела. Жемчужная норка, автоледи. И воротник у неё прикольный. Представляешь, зверушка лапками вот так держится за мордочку, ну прямо как живая.
 — Со зверушкой? Автоледи, значит?  Ну да, это то, что надо. Машину ты виртуозно водишь. Стиральную, — подначил жену Олег. — Ты их солить собираешься, эти шубы? Я что-то не пойму, в мае в Турции ты что покупала?
 — Ой, та шуба чёрная и в пол, её только в театр с вечерним платьем носить, а мы ж никуда не ходим, мы ж дома твой телевизор караулим! Я в этом году из-за тебя ни на одной премьере не была— раздражённо ответила Нина.
 — Ну так укороти, там на две шубы хватит. И ещё на шапку останется. И ходи одна на свои премьеры, я тебя не пускаю, что ли? В чем дело, не понимаю…
 — Вот именно, что не понимаешь. Она чёрная. Чёр-на-я, — повторила Нина по слогам. — А я хочу жемчужную. Могу я себе позволить белую шубку, честное слово?! Между прочим, я в министерстве образования всей страны работаю, мне неприлично круглый год одно и то же носить.
 — Тебе разве можно что-то запретить…Тем более если ещё и  образованием всей страны заведуешь… Образование наше пропадёт, если такой крутой спец без новой шубки останется. Да и ты, пожалуй, права, летом в чёрной шубе жарковато. Лети, отдыхай, покупай. И полторы тысячи евро у тебя уже есть, как я понимаю?
 — Оставь свой идиотский сарказм при себе. Пока нет. Вот дом продадим — и будет. Я прикинула: мы деньги на три части поделим, чтоб не обидно было. Макс машину собирался менять, Славику на ипотеку, как раз погасить хватит, и нам с тобой. Кухню пора менять, холодильник хочу большой, двухдверный. У тебя скоро юбилей, я решила на теплоходе “Рэдиссон” его отметить. Ты представляешь, как круто будет? Из ваших так ещё никто не отмечал. Твои тётки в отделе удавятся от зависти. Ну и на шубку хватит.
 — Какая ты у меня хозяюшка! Какая рассудительная! А я, тупица, ни хрена не понимаю… Только вот говорят, что курочка в гнезде, а яичко пока ещё в… Ну, в том самом месте...  А Макс со Славиком, может быть, сами свои проблемы начнут решать в конце концов? Они взрослые самостоятельные мужики, сколько ещё ты их под юбкой держать будешь? Р-расповадила! — рявкнул Олег и, газанув, вырвался на встречку, обгоняя выстроившиеся цепочкой тяжёлые фуры.
 — Тише ты, малахольный! Щас улетим к чёртовой матери! Окно закрой, устроил свистодуй! В машине климат-контроль есть, между прочим, а у тебя сроду всё по-колхозному! — Нина обиженно замолчала и отвернулась.  Минут через пять она, откинув спинку сиденья, уже спала, подложив ладонь под разрумянившуюся щёку.
 Олег включил диск любимого Марка Бернеса, поправил сползшую с плеча жены кофточку, тяжело вздохнул.
 Почему-то вспомнилось, как прошлой весной к ним заехал Макс.
 — Мы столярный станок тестю на день рождения купили. Так теперь он всё мастерит что-то, с дачи не вытащишь. Бать, а у тебя какое хобби? Тоже ведь юбилей скоро, надо и тебе что-нибудь стоящее подарить, для души, — вроде бы между прочим спросил тогда Макс.
 Олег опешил от неожиданности, соображая, о чём же он мечтал в последнее время. Из замешательства его вывел голос Нины:
 — Тю, сыночка, нашёл у кого про хобби спрашивать. Ты у меня спроси, я тебе всё расскажу. У Хвостикова два хобби: сигареты и пиво. Да ещё диван и пульт от телевизора. Мы больше тридцати лет вместе, и я не помню, чтоб он чего-то хотел. Главное, чтоб его не трогали. Так что не заморачивайтесь с подарками, у вас и так затрат выше крыши. Это тесть у тебя рукастый: ему что ни дай, всё в дело пустит. А твой отец ни украсть, ни покараулить не способен.
   Не найдя, что ответить, Олег молча вышел на балкон, курил сигарету за сигаретой, и впервые понимал, до чего они с Ниной друг другу чужие.

 
   В последнее время его бесконечно раздражало её желание контролировать всё и вся, её безапелляционные суждения по любому поводу. В каждом вопросе последнюю жирную точку непременно должна была поставить Нина, и, если Олег в чём-то не соглашался, начиналась долгая позиционная война. Нина замолкала и уходила спать в гостиную на диван, всем своим видом демонстрируя разочарование в муже. Через пару-тройку дней Олег сдавался, шёл просить прощения, соглашался со всеми предложениями жены, а она, великодушно позволив поцеловать себя в щёчку, принимала капитуляцию мужа. “Сам виноват, дурак! Тебя всю жизнь это устраивало, а теперь поздно революции устраивать, — ругал себя в мыслях Олег.— Тебе ж удобно было не лезть в домашние дела, отдал зарплату и всё, обязанности закончились. Хвастался всем, что жена хозяйственная, что у неё всё до копеечки рассчитано, что дом полная чаша. За всё приходится платить. Вот теперь ты, старик, для неё — пустое место… Разведусь! — кипел Олег.— Нужно разъехаться, чтоб не видеть её саму и даже голоса больше не слышать. А это её дурацкое “Хвостиков” уже в печёнках сидит, будто у меня имени нет.”.
 — Бать, не принимай так близко к сердцу, мать брякнула, не подумав, а ты не слушай. — Олег оглянулся. Широкоплечий, на голову выше него, сын тихонько вышел  на балкон, приобнял отца и ободряюще толкнул.— Я же помню наши вылазки на природу, походы с ночёвками. И как с тобой к бабуле на каникулы ездили. Мои немного подрастут, и мы вместе рванём в деревню. Млечный путь детворе покажешь, созвездия разные. Куришь ты, конечно, в самом деле много, поберёг бы здоровье. Бать, не дрейфь. Ты только намекни, чего тебе не хватает, мы со Славиком всё организуем.
 — Не надо ничего, — глухо ответил Олег и опустил голову, чтоб скрыть подступившие слёзы. — Мать права, у вас свои заботы. Дети — большая ответственность. Спасибо, сын, разберёмся, — уже с облегчением выдохнул он.


 3

   А мечта у Олега была.
   Ему исполнилось десять лет, когда однажды к ним в деревню прибыл настоящий фотокорреспондент газеты “Правда”. Немолодой дядечка в помятом костюме и стоптанных ботинках, в кепке, повёрнутой козырьком на затылок, он вместе с председателем колхоза приехал снимать ударников социалистического соревнования. А самой главной ударницей была его, Олега, мамка, простая доярка с колхозной фермы. Ради такого случая мама надела своё самое красивое крепдешиновое, в горошек, платье, венцом уложила вокруг лба тяжёлую косу, накинула на плечи газовый платочек. Олег крутился рядом, разглядывая диковинный фотоаппарат, на тонком кожаном ремешке висевший на шее московского журналиста: светло-коричневый чехол, изящный алюминиевый корпус камеры, опоясанный широким тёмно-серым ободком с витиеватой надписью ФЭД-2, и отражающий синеву неба глаз объектива… Олег с запрокинутой головой наблюдал за съёмкой, путался под ногами, прислушиваясь к каждому слову корреспондента, пока тот не заметил мальца. Подмигнув Олегу, он поманил его к себе пальцем.
 — Это мамка твоя? Красивая она у тебя. Эх, был бы я холостой да молодой... Хочешь сам снять? — Он перекинул ремешок фотокамеры мальчику на шею, и Олег почувствовал в руках приятную тяжесть прохладного металла, ощутил кисловатый запах дубленой кожи от нагретого солнцем чехла. — Смотри сюда, поворачивай это колёсико, теперь задержи дыхание и нежно жми на эту кнопочку. Готово. Ну иди к мамке, вместе вас сниму.

 
  В тринадцать лет на первые заработанные на зерновом току деньги Олег купил простенькую фотокамеру. “Смена” стала его верной спутницей, а через пять лет героически погибла в Афгане.
   Потом, после армии, купить новый фотоаппарат как-то не сложилось. Учеба в институте, женитьба, дети… Много раз пытался откладывать, брал левые проекты, но всякий раз возможность ускользала вместе со сбережениями. Когда очередную заначку сожрал новый дефолт, Олег плюнул и больше о покупке камеры не задумывался. Из чисто мужских радостей жизни у него остались только ежедневная пачка "Капитана Блэка" и ежевечерняя бутылочка “Черного монаха”. И на то, и на другое ежемесячно выделялась из его зарплаты определённая сумма денег, и сумма эта секвестру не подлежала. Впрочем, покупался ещё проездной на месяц, в остальном Олег оставался неприхотлив, легко полагаясь на жену.


  В тот вечер колкость Нины больно ударила по его самолюбию, вынудила Олега собраться и, сжав зубы, переиначить свою жизнь. Впервые он не выбросил белый флаг, не понёс свою повинную голову, как делал это более трёх десятков лет семейной жизни, а гордо переселился в гостиную; одиноко жарил себе яичницу и варил покупные пельмени; в день зарплаты перечислил жене на карту лишь сумму для погашения коммуналки. Отрастил усы, больше похожие на растрёпанную рыжую зубную щётку, но Олегу они очень нравились. После работы он не спеша обходил фотомагазины и примерялся, присматривался к ассортименту камер и объективов, изучил уйму видеообзоров и наконец определился с мечтой. Правда, её воплощение в жизнь стоило, по выражению известного блогера, “конских денег”. Проведя ревизию накоплений и предстоящих поступлений, Олег подсчитал, что уже к середине лета он, фотовооружённый до зубов, сможет смело планировать путешествие. Впервые за последние два десятка лет он обозначил себе июль отпускным.


  Вообще-то путешествий в его жизни было более чем достаточно. Трижды в год они с женой обязательно летали в тёплые страны. В марте и ноябре, когда надоедала серая московская хлябь, выбирались поближе к экватору, к солнышку, к проливным тропическим ливням, изобилию экзотических фруктов и свежевыловленных морских деликатесов. Жарились дочерна на пляже, ездили на экскурсии, катались на черепахах, слонах и страусах, кормили аллигаторов и акул, на память о стране покупали новые шляпы, бейсболки и футболки. Со временем кухонный холодильник, как пузатый сазан, сверху донизу покрылся чешуёй разноцветных и разномастных магнитов. На майские праздники, когда большинство москвичей в многочасовых пробках с боем пробивались на свои подмосковные дачи, они на недельку отправлялись в близкую Турцию. И программа, и отель там не менялись уже десяток лет. Гостеприимные турки принимали их как драгоценных постоянных клиентов, оказывая дополнительные знаки внимания. Своими округлыми формами белокурая и белокожая Нина приковывала к себе взгляды смуглых турецких мужчин, что очень ей льстило.


  Через неделю после ссоры Нина, как ни в чём не бывало, накрыла ужин на двоих и без предисловий сообщила, что она выбрала тур для мартовской поездки.
 — Знаешь, Хвостиков, мы давно не были на Шри-Ланке, я забронировала отель в Унаватуне. Двенадцатого вылетаем.
 — Я никуда не лечу. — Олег отодвинул в сторону тарелку с котлетами.
 — То есть как? — мигом вспыхнула Нина. — Что за дурацкие фокусы?
 — Не хочу. Ты можешь лететь куда угодно. Возьми с собой того, кто и украсть, и покараулить мастер. Счастливого полёта. Да, и ещё. Меня зовут Олег, — напоследок произнёс он, заступив за порог кухни и стараясь выдержать спокойный тон.
 Через час Нина с покрасневшими глазами и распухшим от слёз носом тихо зашла в гостиную и присела на краешек дивана, где Олег, заложив руку под голову, лежал и смотрел в планшет.
 — Олеж… — тихо позвала она мужа и погладила его коленку. — Я и не думала никогда, что тебя это так раздражает. Я думала тебе нравится, что я по фамилии — она всхлипнула и икнула, — я думала, что это тебе значимости придаёт, по фамилии если…
 — Именно поэтому ты свою фамилию менять не стала, а нашим детям мою дать не позволила. Удивляюсь, как ещё ты отчеством не погнушалась? Очень значимо это. Значимей уже некуда, — оторвался от экрана Олег. — Куда нам, Хвостиковым, равняться с вами, Новинскими. Как ты ещё замуж за меня, колхозника, вышла, вот что удивительно.
 — Ты маме понравился очень, она сказала, что ты не испорченный, как городские, что ты настоящий. Что ты по бабам таскаться не будешь, и что отец из тебя хороший получится.
 — Вот это откровения, вот не знал! То есть вы меня, как подкинутого котёнка подобрали? Для вас главное, что я к лотку приучен оказался, так? Ай да тёщенька, ай да молодец! Я догадывался, что она меня любит больше, чем ты, — дрогнувшим голосом произнёс Олег и повернулся к стене.
 — Ой, ну ты загнул: котёнок, лоток. Не начинай, а? Ну, мир? Мы с тобой никогда так долго не ссорились, хватит дуться-то. Пойдём ужинать, есть очень хочется — и Нина взъерошила его волосы.



4


 К ночи движение на дороге стало посвободнее; фуры, словно стаи китов, скучковались у придорожных кафе; вереница из легковушек светящимся ожерельем легко катилась прочь от шумной столицы. После полуночи, преодолев половину пути, Олег свернул на заправку; достал из багажника дорожный плед и осторожно укрыл спящую жену. Она, не просыпаясь, что-то промурлыкала и счастливо улыбнулась. Потом залил полный бак бензина, умылся холодной водой из канистры, походил вокруг машины, разминая ноги и затёкшую спину, выпил чашку крепкого кофе.
    К рассвету вдоль дороги потянулись пирамидальные тополя, яблоневые сады, бесконечные поля подсолнечника и сахарной свёклы, арбузные бахчи.  Олег на ощупь достал из подстаканника флакон с таблетками, зубами открутил крышку и закатил под язык скользкий шарик; приспустил стекло, в лицо ударил терпкий запах полынной степи, и он вздохнул полной грудью, как вздыхает пленник, выпущенный на волю из тёмного и душного застенка.


     К Сарматово они подъехали как раз в тот момент, когда из-за ниточки горизонта показался огромный оранжево-красный солнечный диск и, легко заскользив по пунцово-золотистому небу, вкатился на вершину кургана, возвышающегося посреди степи высокой сизо-зеленой шапкой.
   В их незатейливом босоногом детстве это было самое таинственное место на земле. Старшие пацаны шепотом рассказывали, что в давние времена  здесь похоронили монгольского хана Сармата и вместе с ним засыпали землей золотую карету и весь ханский гарем. Тем не менее, ничто не останавливало детвору от проведения на кургане и у его подножия шумных баталий, игр в догонялки, лапту, штандер, штурмов за овладение званием царь горы. Здесь же они с удовольствием хрустели  сочными, ещё недозрелыми яблоками, ворованными из колхозного сада.

 
    Свернув с шоссе на просёлочную, с жалкими остатками выщербленного асфальта дорогу, Олег аккуратно объезжал колдобины, стараясь не повредить колёса. Навстречу медленно двигалось стадо, коровы шли вразвалочку, останавливались и с любопытством заглядывали в окна машины. Пыль, окрашенная багровыми лучами солнца, кровавой кисеёй повисла в воздухе, запах навоза непривычно щекотал ноздри.
  Нина проснулась и с удивлением огляделась вокруг.
— Где мы? Приехали? А мне снится, что летим в Индию и пилоты не могут шасси выпустить, и такая тряска, и так страшно. Земля вроде уже близко, а самолёт на брюхо сажать будут. Реально испугалась, что мы все сейчас погибнем. Просыпаюсь, а тут и трясёт сильно, и коровы вокруг, ну прямо как в Индии. Фухх, душа в пятки ушла. — Она приподняла спинку сиденья. — Ой, спину отлежала… Я думаю, нужно было Максу со Славиком с нами поехать.
 — Выдумаешь тоже. Сколько лет они здесь не были. Что им в заброшенном доме делать?


     Медленно пробираясь по разъезженным в весеннюю распутицу и уже заросшим мелкой полынью и типчаком колеям, Олег первым делом направился к деревенскому кладбищу. Здесь мало что изменилось за те пару лет, что он был тут в последний раз — разве что появился десяток новых крестов да кусты терновника расползлись и заполнили пространство от покосившегося забора до ближайших захоронений. Олег поёжился то ли от утренней свежести, то ли от нахлынувших эмоций и медленно двинулся к родительским могилкам, словно корабль раздвигая волны из колосящейся тимофеевки, мятлика и золотистого овсюга. Нина, завернувшись в плед, молча шла следом. К их удивлению, могилки были ухожены, трава вокруг скошена, из песчаных холмиков торчали острые штыри срезанного терновника. Видно было, что весной кто-то подновил голубой краской кресты и скамейку.
 — Это Серёга покрасил, наверное.
 Нина тихо присела на скамью, Олег ладонью вытер пыль с фотографии совсем молодого здесь отца, потом наклонился к портрету матери, прожившей долгую вдовью жизнь.
  — Пора уже памятник родителям поставить. Что мы, нищие что ли? Солидный — гранитный или мраморный.
 — Здесь не принято “тадж-махалы” возводить. Ты ж видишь, тут ни у кого нет монументов. Это вы, москвичи, один перед другим вымахиваетесь. А здесь всё просто, главное, какую память человек о себе оставил. Вон дружок мой Колька, — и Олег повернулся к маленькому зелёному деревянному обелиску с выгоревшей фотографией худенького мальчика на эмалированной табличке — голосок у него был звонче, чем у Робертино Лоретти. На всех праздниках “С чего начинается Родина…” пел. Душу переворачивает, когда её теперь слышу.
— А почему умер?
— Разбился. Лошадь понесла, он упал, а нога в стремени запуталась… Там, возле кургана… Мы с ним вместе в тот день были, к его дядьке напросились коров пасти.
  К дому они ехали молча, каждый размышлял о чём-то своём. В открытые окна машины врывался горький аромат прожаренной солнцем полыни, к нему примешивались медвяные нотки пунцового чертополоха; стайки жаворонков перепархивали через дорогу; в погоне за пчёлами сновали над автомобилем сине-зелёные щурки. Машина, цепляясь за хрустящие кустики пастушьей сумки и чернобыльника, попискивала датчиками парковки, словно хихикала от щекотки.


  Родительский, небольшой, обложенный кирпичом дом под четырехскатной шиферной крышей стоял на отшибе от всей деревни, на высоком берегу речки в тени исполинского векового дуба. Пустырь перед воротами и дорожка к дому были выкошены, всё остальное поместье густо заросло молодыми вязами, отпрысками диких груш и яблонь, кустами бузины, крушины, вездесущим терновником и сорным американским клёном. В палисаднике буйствовали ирисы и пионы, уже отцветшие и начавшие засыхать, зато золотые шары и крупный глазастый нивяник чувствовали себя раздольно, заполонив всё пространство перед домом. Уже много лет в нём никто не жил, и он, будто громадная серая черепаха, дремал с закрытыми ставнями окон. Поколдовав немного над заржавевшим замком, Олег открыл калитку; по хрустящим будыльям скошенных купырей и полыни они прошли к дому. На согретом утренним солнцем деревянном крылечке, скрутившись в тугое смоляное колечко, спал уж.
   — Гадюка!— взвизгнула Нина и вцепилась Олегу в руку. Потревоженная шагами змейка, демонстрируя два ярко-жёлтых ложных глаза, приподняла головку, угрожающе зашипела, легко скользнула по ступенькам и скрылась в зарослях полыни.
 — Что ж ты так орёшь-то? Уж это. Самый обыкновенный уж. Видишь два жёлтых пятнышка у него на голове? Он сам тебя боится. Кстати, ужи мышей ловят лучше, чем кошки.
   Олег отпер входную дверь, и она удивлённо-радостно скрипнула, словно приветствуя долгожданных гостей. Из сумрака сеней пахнуло затхлостью, старым деревом, пылью, мышиным помётом. С притолоки густо оплетённых паутиной дверей не спеша опустился на пол и с трудом протиснулся в трещину под стеной толстопузый паук-крестовик. Где-то в глубине дома послышались возня и писк мышей.
   Олег переступил порог, чуть охрипшим голосом произнёс: “Мам, я приехал!” и прислушался, будто ожидая ответа.



5


    Быстро переодевшись в рабочее, Олег продрался сквозь заросли тёрна, вербы, чертополоха и репейника к речке, окинул взглядом зеркальную гладь и хороводы кувшинок, раскрывающих жемчужно-белые лепестки на глянцевых буро-зелёных  блюдцах листьев. Не чувствуя брезгливости, он раздвинул осклизлые водоросли; распугав лягушек, медленно вошёл в тёплую, прогретую щедрым южным солнцем воду и с наслаждением поплыл, разминая уставшее в долгой дороге тело. Он выгреб на середину реки, повернулся на спину, расслаблено раскинулся звездой и сквозь полуприкрытые веки стал смотреть в высокое-высокое голубое небо, на разбросанные по нему кучеряшки облаков, на неспешно парящего между ними коршуна. Желейно-мягкая, ласковая вода хрустальными подвесками мелодично звенела в ушах, успокаивая и убаюкивая.
   — Господи, хорошо как! Наконец-то я дома… — прошептал Олег.


    После купания, наскоро перекусив бутербродами, Олег занялся уборкой, чтобы вдохнуть жизнь в давно осиротевший дом. Первым делом открыл ставни и створки окон, свежим полынным веником собрал паутинные кружева из углов, с потолка, со стеклянного абажура, с потемневшей от времени иконы Спасителя в массивном деревянном киоте и с выгоревшими бумажными цветами, обрамляющими лик,  с висящих на стенах в крашеных рамочках выцветших фотографий; разогнал по щелям пауков; протёр пыль на серванте с выставленными на стеклянных полках хороводами чайных чашек и рюмок из помутневшего от времени хрусталя. На мгновение он замер, рассматривая в потемневшем зеркале высокого фанерного платяного шкафа отражение, искажённое растрескавшимся слоем амальгамы, и удивился, впервые осознав свой сегодняшний возраст. Он распахнул скрипучие дверцы: на деревянной перекладине на неуклюжих металлических плечиках сиротливо висели пара маминых платьев, зелёная вязаная кофта, темно-синее осеннее пальто и мягкая шубка из шкуры серого козлика, купленная Олегом на “Черкизоне” к какому-то маминому юбилею. Из-за шкафа Олег извлек деревянную прялку с недопряденной куделью белого козьего пуха, задумчиво крутнул рассохшееся деревянное колесо.
    Из-под панцирной сетки металлической кровати вымел мышиный помёт, и вместе с мусором оттуда выкатился когда-то давно потерянный и уже заржавевший шарик от никелированной спинки.
   Нина хлопотала на кухне. Она согрела кастрюлю воды, перемыла покрывшуюся пылью посуду, протёрла и включила старенький холодильник, разложила по полочкам привезённые с собой продукты.  Довольно урча мотором, словно соскучившись по работе, хлюпала пенной водой старенькая стиральная машинка, вынесенная Олегом из чулана на крылечко.


  Уже через пару часов в доме был наведён порядок: две небольшие, скромно обставленные, но уютные комнаты через настежь распахнутые окна наполнились ветром, солнцем, радостью и жизнью. На заборе и вынесенных из дома скамьях и стульях прожаривались под солнцем одеяла, матрацы и подушки; парусами раздувались постиранные и развешанные на натянутые веревки простыни, пододеяльники, воздушные шары цветастых наволочек, снежно-белые кружевные подзоры, вышитые гладью алые маки накидок; птицами реяли на ветру тонкие занавески. В колодце деловито гудел насос, выкачивая застоявшуюся за годы воду. Пока Нина, босая, в легкой футболке и шортах домывала пол, Олег по-хозяйски обошёл обширный двор, огороженный толстыми жердями с натянутой на них сеткой-рабицей; выдернул вросшую в землю цепь с заскорузлым ошейником и аккуратно сложил её на крыше конуры любимого маминого пса Кутьки, заглянул в сараи, бывшие когда-то коровником и свинарником, в пристроенный между ними небольшой курятник. Продрался через заросли бурьяна к полуразвалившемуся сеннику с остатками догнивающей соломы, обошёл дичающий яблоневый сад, набрал в бейсболку розовобокого, в оранжевую полосочку аниса и жемчужных, просвечивающих насквозь яблок белого налива. В невысокой односкатной пристройке к дому отыскал заржавленную косу, топор с расколотым топорищем, штыковую лопату; налил в старое корыто воды и опустил туда инструменты. Пристройка эта раньше служила помещением для дров и угля, там же находился лаз в глубокий погреб, куда на зиму опускали урожай картошки, подвешивали завёрнутые в газеты кочаны капусты, ставили кадушки с солёными огурцами, помидорами и арбузами, а на полки — стеклянные банки с вареньем. Над погребом глубокой осенью выставляли дубовую бочку с антоновкой, прослоенную тонко нашинкованной квашеной капустой. Теперь же здесь царило запустение, клочьями свисала с деревянных балок паутина, в рассохшихся кадках лежали пустые пыльные банки.


  Вскоре к дому, выстрелив выхлопной трубой, подъехал потрепанный жизнью бортовой УАЗик, из его кабины спрыгнул худощавый и до черноты загоревший невысокий мужчина в майке-алкоголичке, растянутых на коленках трениках и резиновых шлёпанцах на босу ногу. Из-под прилипших к потному морщинистому лбу черных с проседью прядок волос он весело смотрел на Олега сквозь круглые, в тонкой металлической оправе, очёчки и всем своим видом был похож на сказочного кота Базилио.
 — Олег, зараза,чё ж не позвонил-то? Гляжу — на вашем заборе красные флаги вывесили, решил проверить, что тут за революция. Знал бы, что едешь, рыбалку на прудах замастырил бы, шашлычки-машлычки там всякие.
— Привет, Серёга! Ты не меняешься, не тарахти. Я буквально на сутки, в понедельник с утра на работу. Отложим на лучшие времена и рыбалку, и ночёвку.
 Они по-братски обнялись, похлопали друг друга по спине, Серёга легонько ткнул пальцем в округлившийся живот Олега.
 — Ну ты и мамон отрастил на московских харчах…Ты ж у нас всегда сиклёй был. А это кто, баба твоя? Новая, чтоль? — вытягивая шею, он указал на Нину, снимающую с верёвки высохшее бельё.
 — Это? Нина. Не узнал?
 — А она тут когда последний раз была? — вопросом на вопрос парировал Серёга.
 — Приходи с женой вечерком, шашлык не обещаю, а коньячок хороший будет. Слушай, лодка жива твоя? Хочу утречком по речке пробежаться.
 — С хозяйством управимся и зайдём. Тогда и лодку пригоню. Да, держи вот, с нашей бахчи, — и Серёга ловким движением достал из кузова пару небольших черно-зелёных арбузов. — Местные. Вкус не забыл ещё?
  Через полчаса неугомонный Серёга вернулся и привёз плетеную из телефонного провода корзинку с разномастными куриными яйцами, трёхлитровку молока, банку домашней сметаны, пакет пупырчатых колючих огурцов, крупных розовых, растрескавшихся от спелости и солнца помидоров, щедрый букет зелёного лука, укропа и кучерявой петрушки.


  К обеду Нина нарезала большую эмалированную миску салата, щедро заправила его густой, как сливочное масло, сметаной, не скупясь посыпала душистой зеленью, водрузила на стол большую чугунную сковороду шкворчащей яичницы с аппетитными ярко-оранжевыми одуванчиками желтков. Уставшие после долгой дороги, работы и разморённые жарой, пряными запахами раскалённой земли, Олег и Нина молча и с удовольствием обедали в тени старой, скособочившейся от времени яблони-антоновки, широко раскинувшей могучую крону над двором. К завершению обеда Олег разрезал остуженный в колодезной воде арбуз; его тонкая кожура треснула, и он развалился на две половинки; кристаллики сочной сахаристой мякоти заискрились в солнечных лучах.


   — А в деревне-то, оказывается, хорошо! — Нина широко зевнула и потянулась. — Продукты свежие, всё своё, никакие магазины не нужны. У тебя хорошее детство было. Нет, мы, конечно, тоже не голодали, мама всё-таки в Елисеевском завотделом работала. Я вот подумала: а почему твои родители не хотели больше детей? Дом у вас большой, мне кажется, вы ни в чём не нуждались.
    — Не хотели… С чего ты взяла, что не хотели? Надорвалась мама на ферме, поэтому детей у неё больше и не было.
    — Как это?
    — Фляги с молоком на тракторную тележку грузила. Доярки тогда тягали на себе и мешки с дроблёнкой, и силос корзинами, и фляги с молоком. А они килограммов по шестьдесят будут. Молоко в райцентр на маслозавод возили на тракторном прицепе. Конец ноября, дожди шли, дороги развезло. На этом прицепе мамку с фермы и увезли в больницу; рядом с флягами положили два тюка соломы и брезентом её прикрыли, чтоб грязью не закидало. Домой она к новому году только вернулась.  Уже потом, много позже, отец мне рассказал про мою неродившуюся тогда сестрёнку. Не было декретных отпусков в колхозе. И лёгкого труда тоже. А ты говоришь, не хотели...


   Оставшуюся часть дня Олег расчищал двор от зарослей.
  — Нина! — позвал он. — Посмотри, какая у меня красавица. — Олег протянул жене стеклянную банку, на дне которой, пытаясь выбраться из плена, метался паук. Со спичечный коробок размером, он угрожающе поднимал длинные передние лапы, покрытые светло-серыми и тёмными волосками; из-под круглой чёрной шапочки четыре пары бусинок-глаз внимательно следили за склонившимися над горлышком банки людьми; спина и брюшко мерцали шевелящимися бисеринками.
   — Боже, какое чудище! Ты меня специально пугаешь? — Нина вскрикнула и отпрянула в сторону. — Он же ядовитый, зачем ты его поймал? Их здесь много? — И она испуганно огляделась вокруг. — Только не вздумай говорить покупателям, что здесь водятся эти ужасные пауки и змеи.
  — Тарантул не ядовитее осы.  Он кусает, лишь когда на него наступишь. Мы всё детство босиком носились, и я не помню, чтобы на кого-то паук напал. Что ты так реагируешь на всё?
   Нина осторожно заглянула в банку ещё раз.
  — Что это на нём шевелится?
  — Паучата. Тарантулихи отменные матери, они очень долго таскают детей на себе. Прямо как ты. Партнёрши из них, надо сказать, хреновые — самцов сжирают сразу после спаривания, если, конечно, тот, как последний лох, без подарка явится. Между прочим, в честь тарантула назван танец “Тарантелла”. И Мизгирь в “Снегурочке” — это тоже он, наш паучок.
  — Жуть какая. Тут везде что-то страшное. И ночи эти чёрные, брр. — Нина передернула плечами. — Убери его с глаз подальше.
   Олег осторожно вытряхнул паучиху на землю, и она торопливо юркнула в спасительную норку.


   Олег прорубил к речке тропинку, сколотил мостки из пары найденных в сарае старых досок, скосил водоросли, заполонившие некогда песчаную отмель, и они с Ниной долго и с удовольствием плавали в прогретой солнцем прозрачной воде.
  — Вот на этой горке я чуть не замёрз, — смеясь, указал на крутой подъём Олег. — Тогда я совсем мелкий был, в школу ещё не ходил. На льду у нас и поле хоккейное было, и карусель устраивали, весело было. Как-то спуск этот укатали в стекло. Пацаны постарше были, к вечеру разбежались по домам. А я не могу выбраться. С середины соскальзываю и вниз лечу, и санки на меня сверху. Одежда колом, руки-ноги окоченели, темнеет уже, страшно… Сижу, реву, дом рядом, а я тут пропадаю... И нет чтоб санки свои бросить, волоку их, богатство же. Потом разозлился, заполз, причём вместе с санками. Домой притащился, лицо опухшее, нос обморожен. Родителям ничего не сказал, побоялся, думал, что ещё и ввалят. Сейчас-то понимаю,что отец меня сам нашёл бы, не дал замёрзнуть.


6


 Отыграл багряными красками закат, солнце закатилось за чёрную стену леса, высоко в небе гортанно прокричала о чём-то пара длинноногих цапель, прошумели крыльями пролетевшие низко над домом лебеди.
 В проржавевшем мангале Олег разжёг костёр, растопил найденный в чулане под грудой хлама старинный, с позеленевшими боками и отвалившейся ручкой самовар. Нина хлопотала, накрывая стол к приходу гостей. Спустя некоторое время на тропинке, поднимающейся от реки к дому, показались Серёга с женой.
— Знакомьтесь: Наташа, моя супруга, — представил он высокую, статную спутницу. — А вас я грешным делом не угадал сегодня, всё-таки давно не видались. — Сухой шершавой ладонью Сергей легко пожал мягкие пальчики Нины и повернулся к Олегу. — Вёсла в лодке оставил, катайтесь. Нам всё равно пока не до рыбалки, целый день в поле.
 — Держите, я на скорую руку пирогов к чаю напекла, — протянула Наташа укрытое полотенцем блюдо.
— Душистые-то какие... —потянула носом Нина.
  — Да мои из газовой духовки. Вот вашу печь бы реанимировать, в ней тёть Нюра знатные пироги пекла.
 — Да что вы говорите? А я думала, что этот сказочный раритет только впустую полдома занимает. Ну, давайте к столу, присаживайтесь,— засуетилась Нина,— в ногах правды нет. Мы тоже сегодня наработались. Наташа, спасибо вам за деликатесы, я, ей-богу, раньше такой вкусной сметаны не пробовала.— Щебетала Нина.— Нет, всё-таки жизнь деревенская правильная, здоровая. Не то что мы, горожане. Мы в метро — как червяки в яблоке: в одну дырочку занырнули, из другой вынырнули, вся жизнь под землёй, солнца не видим...
   — А я б от метро не отказался — чисто, тепло, красиво, как в музэе. Нет, мне только компотику, я с храброй водой завязал, — твёрдо произнёс Серёга,— свой лимит, как говорится, исчерпал. А вы на меня не глядите, всё нормально. Рассказывайте, как там, в столице, жизнь протекает? Сыновья-то не женаты ещё?
— Женаты. И уже трое внуков у нас. Злата, Магдалина и Елисей. — заулыбалась Нина.
— Как замудрёно назвали-то. Вон какие имена нынче в моде, Мандалина…— крякнул Серёга.
— Вы кушайте, кушайте, — угощала Нина, — вот сервелатику возьмите, икорки. Сырок французский с голубой плесенью, любите такой?
 — Серёг, спасибо тебе, братан, — моих не забываешь. И дом догляжен, а я думал, что здесь руины уже. Ну, как живёте, кто из наших остался?
 — О чём ты, Олег? Мы ж свои. А рассказывать… Да особо нечего... Загибается наше Сарматово. Тут через один дома стоят заколоченные, а в соседних деревнях уже и фундаментов не осталось. Всё с землёй сравнялось и кущерями заросло. Комплекс закрыли, коров на мясо сдали — народ в город потянулся. Кто постарше, те на сезонку ездят, вахтами, а молодёжь… та в один конец билет покупает. Тут ещё водка палёная покосила порядком, столько мужиков сгорело, не приведи Бог. Так что у нас одни бабки остались, ну и те, кому ехать некуда. Да и мы вот с Наташкой. Пока здоровье есть, будем в земле ковыряться; корову держим, курей, гусей в нонешнем году завели — если зверьки не потаскают, будем зимой с мясом. Сыновьям опять же подмога, они в городе. Там хоть работа есть...
  Под весёлый треск огня в старом мангале, трели сверчков и цикад, уханье филина в лесу за речкой поговорили о видах на урожай, о московском житье, посмеялись, вспоминая босоногое, почти беспризорное детство.
 — Да, чуть не забыла, — встрепенулась Наташа и протянула Олегу цветастый пластиковый пакет, — тут документы ваши из музея. Школу-то у нас закрыли.
 — Музей? Краеведческий? — поинтересовалась Нина.
 — Да, наш, школьный. В честь знаменитых односельчан. У нас тут и ветераны, и воины-афганцы. Олегу и его маме отдельный стенд был посвящен, семья Хвостиковых в наших краях знаменитая.


 Нина вскинула на Олега пристальный взгляд, а он, как ни в чём не бывало, острым ножом спокойно колол щепу. Оранжевые искры снопом вырывались из трубы гудящего самовара и улетали ввысь, теряясь в чёрном звёздном небе.
— А почему школу закрыли? Где же теперь дети учатся? — Нина снова повернулась к Наташе.
— В районе. Наша школа нерентабельной стала.
— Это ж неблизкий крюк, по такой дороге тем более. Как же дети добираются?
— Приспособились, — грустно улыбнулась Наташа. Я здесь учительницей работала, теперь вот с детьми езжу. Осталось всего семнадцать ребятишек. Когда закрывали, было побольше, так несколько семей сразу уехали. Рейсовый автобус утром нас забирает, а к вечеру на нём же и возвращаемся.
— И вы так легко согласились с закрытием школы?
— Кто ж нас спрашивал? Прислали бумагу — решение министерства, наше районное начальство перечить не стало. Мы коллективное письмо отправили в Москву, так пришёл ответ про ту самую рентабельность и какую-то оптимизацию. Не скажу дословно, но смысл был ещё и в том, что мы, педколлектив, плохо прививали патриотизм детям, раз молодёжь из деревни в город побежала. Посмотрел бы этот чиновник моим первоклашкам в глаза, когда они в семь утра в метель на дороге автобус ждут. Какой уж тут патриотизм… Впору самой куда-нибудь в гувернантки подаваться.
  Олег внимательно посмотрел на жену; она, опустив глаза, молча вертела в руках вилку.


  После ухода гостей Олег составил две скамьи вместе, застелил домотканой дорожкой, пристроил под голову поношенную мамину телогрейку и лёг, молча глядя в звёздное небо. Нина занесла в дом посуду и остатки ужина, вернулась, поворошила догоравшие в мангале угли, налила себе ещё кружку чая.
 — Приятные люди: живут в глухомани, а такие интеллигентные. Я удивлена. — задумчиво произнесла Нина.
 — Люди живут не только в пределах Садового кольца. Ты хочешь на лодке поплавать? — резко переводя разговор, спросил Олег. — Тогда давай спать, часа в четыре подъём. А я полежу ещё тут, на звёзды посмотрю.


   Оставшись один, Олег отыскал взглядом Большую Медведицу. Её ковш завис над горизонтом, время от времени его пересекали, словно трассеры, сверкающие нити метеоров. Всякий раз, оказавшись где-нибудь далеко-далеко, Олег искал эти семь звёзд, будто они могли указать ему, заблудшему страннику, потерянную дорогу к дому. Он смотрел на белёсое русло Млечного пути, вглядывался в чернильный провал усыпанного мириадами звёзд неба, вспоминал, как ещё мальчишкой мечтал поскорее уехать в Москву, выучиться на архитектора, строить красивые города; как сразу после школы срезался в институте на творческом конкурсе и осенью ушёл служить в армию, а через полгода их отправили “на два месяца в командировку в тайгу”, как он в письмах врал родным. Как тосковал по ночам, находясь в карауле и вглядываясь в кромешную, абсолютную черноту узбекского  неба. Конечно, в этом были свои плюсы: благодаря службе в армии в институт он шёл уже вне конкурса, и хоть учёба давалась ему сложнее, чем однокурсникам со свежими школьными знаниями, его дипломная работа была признана лучшей. Тесть, воспользовавшись связями близкого друга, устроил Олега в столичный проектный институт, но только там ни он сам, ни его революционные идеи особо никого не интересовали, и вот уже три с лишним десятка лет он тупо протирает штаны, вписывая в чужие проекты типовые пожарные лестницы и санитарные кабины. Всё, о чём мечтал, что рисовало бессонными ночами его воображение, пошло коту под хвост. Да, есть семья — жена, двое  сыновей,  уже подрастают внуки. Вот только где он сам в этой странной системе координат? Как выглядит он в масштабах мироздания — существом разумным или же красноглазой дрозофилой? Где его, Хвостикова Олега Петровича, сбывшаяся мечта, где исполненное предназначение? Кого он искренне, самозабвенно любил в этой жизни? Ну, допустим, была пара-тройка служебных романов… Но разве ж это любовь? Так, интрижка. А с чем он придёт к финишу, как ответит  на вопрос “Что ты есть, человече?”. И есть ли она, когда-то спасённая им бабочка, которая склонит на финальном суде чашу весов в его пользу? — И вдруг закрутило под ложечкой, обожгло, будто в него плеснули кружку жидкого азота. Олег вспомнил, как на пятом курсе чаша его рассуждений склонилась не в пользу Леночки — кареглазой однокурсницы из глубокой провинции. Он зажмурился и застонал, вновь осознав, что ничего уже не исправить. У равнодушного бесконечно-бездонного космоса не было ответов на его вопросы.
   Наконец усталость и напряжение последних суток душным тяжёлым тюфяком навалились на Олега; звёзды качнулись, поплыли и, как когда-то в далёком-далёком детстве, завертелись спиралью; он вспомнил, как мама читала ему “ночь наступила, лишь звёзды не спят, по пастбищу бродят сто малых ягнят…” и провалился в глубокий, почти беспамятный сон.


  Проснулся Олег от гортанно-писклявого крика какой-то птицы и сразу  почувствовал, что продрог до костей. Утренняя роса посеребрила траву, капельками повисла на листьях. Небо уже слегка высветлилось, лиловым цветом окрасились пёрышки облаков. Какая-то неведомая пичужка из зарослей терновника выкрикивала “беги-беги, беги-беги”...
 — Куда ж мне бежать, милая? Эх, знать бы... Кто подскажет? — безнадёжно вздохнул Олег. Осторожно, стараясь не замочить сырой травой ноги, он пошёл в дом, вскипятил чайник, разбудил жену. Она сначала завернулась с головой в одеяло, потом всё-таки поднялась и почти на ощупь натянула на себя спортивный костюм. Олег тем временем наполнил термос, сложил в контейнер остатки вчерашнего ужина и пару Наташиных пирогов.


7


  Двухместная алюминиевая плоскодонка глубоко просела под их тяжестью; Олег веслом оттолкнулся от берега и не спеша выгреб на середину реки. Туман, окрашенный розовато-золотистыми лучами восходящего солнца, густой пеленой покрывал всю поверхность реки, закручивался косицами и вплетался в кроны раскидистых верб. Время от времени раздавался громкий всплеск и по неподвижной водной глади медленно расходились концентрические круги.
 — Что это? — шёпотом спросила Нина.
 — Щука гуляет, у неё на заре самый жор. О, смотри, ужик плывёт, — и он указал в сторону от лодки. Там зигзагами двигался небольшой, около метра в длину, уж. Не обращая внимания на людей, он проплыл рядом с лодкой, легко взобрался на лист кубышки и огляделся вокруг. Олег пошарил на дне лодки, из черного дерматинового кофра достал массивный фотоаппарат с серебристо-серым объективом внушительного размера. Уверенными движениями он выставил настройки; затвор мягко щелкнул, делая первый снимок. Уж соскользнул с листа и поплыл дальше. В этот момент вода вздыбилась бурунами, в воздухе мелькнули змеиное чёрное туловище и ярко-оранжевый хвост щуки. Ошеломлённые Олег и Нина наблюдали, как на фоне светлого песчаного дна пара хищниц рвали друг у друга добычу.


    Коричневый коршун, медленно барражируя, на мгновение задержался над лодкой и отправился дальше, но спустя несколько минут вернулся, угрюмо покружил над ними и, как корабельный вперёдсмотрящий, сел на засохшую вершину высокого вяза.
 — Я не знала, что ты фотографировать умеешь. Откуда это у тебя? — указывая на фотоаппарат, спросила Нина.
 — Курить бросил. И пиво пить. Ну ещё тут халтурка одна подвернулась, проект особняка сделал. На Новой Риге стройка идёт. Смотри, смотри — цапли летят!
 Почти касаясь огромными серыми крыльями крон деревьев, к ним приближались четыре цапли; над зарослями рогоза они снизились и, выставив вперёд голенастые ноги, опустились на мелководье. Деловито осматривая тину, птицы медленно перемещались вдоль берега, время от времени точным движением выклёвывали то лягушку, то рыбу и, подбросив добычу в воздухе, ловко заглатывали её широко открытыми клювами.


 Олег осторожно завёл лодку под нависший над водой куст краснотала и без остановок нажимал на затвор фотокамеры.
  — Ой, ещё цапля, только рыжая какая-то, — прошептала Нина.
  — Не, это выпь. — поправил её Олег.
 Птица, заметив лодку, резко снизилась, сделала разворот. Опустившись у куртинки камышей, она вытянулась в струночку и замерла, мгновенно слившись с жёлто-зелёными листьями.
 Осторожно оттолкнувшись от берега, Олег двинулся дальше; не выдержав напряжения, выпь бесшумно взмахнула крыльями, поднялась в воздух и вскоре скрылась за поворотом реки.
 — Откуда ты всё знаешь? — спросила Нина. — Они же почти одинаковые, эти птицы.
 — Отец лесничим всю жизнь отработал. У нас в детстве одно развлечение было — или на ферме с мамкой, или с отцом в лесу.


     Положив камеру на колени, Олег уверенными движениями направил лодку вверх по течению, обогнул заросший густым кустарником полуостров, сложил вёсла и прислушался. Впереди раздавался треск сучьев, ивняк подрагивал, потревоженный каким-то крупным животным. Через пару минут ветки раздвинулись и в воде, как в зеркале, отразились морды двух кабанят-подростков и третья, клыкастая — секача. Боясь спугнуть, Олег, не поднимая фотоаппарат, снимал вслепую в надежде, что умная японская техника не подведёт. Пристально оглядев пространство реки и не обратив внимания на неподвижную лодку, звери осторожно наклонились к воде и долго, с наслаждением пили, потом развернулись и, так же по-хозяйски хрустя валежником, скрылись в зарослях.
 — Ух ты… — выдохнула Нина. — А страшные-то какие.
 — Встреча с такой семейкой и стоила моему отцу жизни. Опасные звери. С секачом не каждый медведь справится. Ну что, хватит впечатлений или дальше поплывём?
 — Конечно дальше. Тут круче, чем в зоопарке. 
 Солнце поднималось всё выше, вскорости туман рассеялся, и впереди открылась зеркально-ровная поверхность реки. В тени высокого глинистого берега особенно чётко выделялись грациозные силуэты двух белых птиц, рядом с ними резвились около десятка серо-коричневых птенцов-подростков.
— Это Серёгины гуси? — поинтересовалась Нина.
— Опять мимо, — улыбнулся Олег, — это лебеди. Ожила река, в нашем детстве их не было.
  Заметив лодку, птицы быстро спрятались в заросли камышей, и больше ничто не напоминало об их присутствии.


 Некоторое время плыли молча. Нина опустила руку в воду, прозрачные струи приятно щекотали ладонь. В тени лодки видны были снующие на глубине стайки рыб; стрекоза с черно-лиловыми бархатными крылышками села к Нине на плечо и, вертя головкой, рассматривала сверкающий на солнце бриллиантик серьги. Олег перестал грести и делал кадр за кадром, с улыбкой наблюдая за женой — она сидела, затаив дыхание, чтобы не спугнуть нечаянную гостью.


  Две пёстрые утки с отчаянным кряканьем вспорхнули из-под развесистой ветлы,  искривлённым стволом склонившейся к самой воде, и так быстро скрылись в чаще краснотала, что Олег не успел даже поднять с колен фотоаппарат. Он собирался уже взяться за вёсла, как его внимание привлёк невнятный шорох в зарослях камыша.
   Приложив палец к губам, он кивнул в сторону дерева. Напряженно всматриваясь, Нина увидела, как по берегу у самой кромки воды ловко пробирается светленький, немного крупнее болонки, зверёк. Почти распластавшись по стволу дерева, он наклонился к самой воде и то ли принюхивался, то ли любовался своим зеркальным отражением; чёрные глазки внимательно следили за людьми в лодке, над нежно-розовым носиком вибрировали белёсые усики, чутко изучая обстановку. Боясь пошевелиться и спугнуть зверька, Нина и Олег замерли, а он, судя по всему, чувствовал себя в полной безопасности. Скользнув короткими лапками по отполированной ветле, зверушка спустилась в воду, смело, словно понимая, что люди не причинят ей вреда, подплыла к самой лодке и некоторое время спокойно плавала в полуметре от борта. Олег торжествовал. Затвор фотокамеры щёлкал не переставая, Нина поворачивалась то в одну сторону, то в другую, рассматривая пловца, как вдруг он неожиданно скрылся под водой.
 — Ну как, здорово? — шёпотом спросил Олег.
 — Я даже дышать перестала, такое и представить не могла.
 В этот момент на поверхности воды снова показалась опутанная нитками водорослей мордочка зверька, в его мелких острых зубах шевелил клешнями серо-зелёный речной рак. Вместе с трофеем зверёк быстро направился к берегу, отряхнулся от воды, тщательно очистил белую шубку от налипшего ила, и деловито побежал по натоптанной в камышах тропинке.
 — Боже, какая милота! Кто это? —вполголоса спросила ошарашенная встречей Нина.
 — Норка.
 — Не может быть! Опять шутишь? Они же маленькие, как крысы, и в клетках живут.
 — Не такие уж они маленькие… Обычные дикие зверьки. 
     Олег хотел что-то добавить, но в это время белая норка снова выбежала на ствол ветлы, за ней следом двигался ещё один, более крупный антрацитово-чёрный зверёк.


 И снова Олег нажимал на затвор фотокамеры, снимая необыкновенный хоровод, устроенный норками возле лодки. Вскоре, насытившись, зверьки скрылись в камышах.
   Олег направил лодку вверх по течению. Не выходя на берег, они пили горячий чай, ели Наташины пироги, и этот завтрак казался им самым изысканным за все последние годы.
 — Видишь вон ту балку? — указал Олег на спускающуюся к реке и заросшую ивняком и камышами лощину. —Вон там, где камыши, пруды раньше были.  Лето как-то выдалось очень дождливое, дамбу прорвало, и из прудов вода хлынула. А в них рыбу разводили, малёк в речку пошёл. Так мы с пацанами навязывали на леску крючков по десять, как виноградную гроздь, и без всякой наживки забрасывали. Я целое ведро наловил, а рыбёшки от силы сантиметров по восемь, ну максимум десять. Притащился домой мокрый, грязный, голодный и гордый. Добытчик, понимаешь ли, кормилец. Мамка вручила мне корыто, велела живую выбрать и в речку выпустить, а уснувшую почистить. Ковырялся я с этой мелюзгой до ночи, всё проклял. Вот тогда-то меня от рыбалки как бабушка отшептала.— засмеялся Олег.
 — Ты знаешь, я думала, что в деревне тоска смертная. Мне всегда казалось, что всё самое интересное где-то там… — Нина махнула в сторону солнца, её лицо вдруг искривилось и глаза наполнились слезами. — А эти норки… Глазки, как бусинки… Как она мордочку свою лапками чистила, это ж надо…
  — Это ты ещё весенние концерты соловьёв и лягушек не слышала…


8


  Солнце поднялось высоко, становилось жарко. Олег развернул лодку в сторону дома и  в этот момент его весло за что-то зацепилось. Он подналёг на  него сильнее и из воды показался тонкий, облепленный водорослями канат.
   — Странно, что это? —  Олег наклонился, потянул канат на себя и из воды медленно потянулась рыбацкая сеть с уже полуобглоданной и полуразложившейся рыбой. Здесь были несколько щук, пяток окуней, маленький сомик, плотва, краснопёрки и черепашка —  Какая ж сволочь, —  ругнулся Олег, — сеть здесь поставила и бросила? Сколько рыбы зря погибло, ведь ни себе, ни людям. Неужто люди настолько голодные, чтоб так варварски всё вокруг уничтожать?
   Олег перочинным ножом искромсал браконьерскую снасть, сложил её на дно лодки и хмуро погрёб дальше. Безмятежное настроение солнечного августовского утра было испорчено напрочь.


    Тем временем жизнь на реке продолжалась. Мимо них на бреющем полёте стремительно пролетали ласточки-береговушки, на лету собирая мошек и зачёрпывая клювами воду; выписывали зигзаги сине-зелёные зимородки; в зарослях рогоза верещали камышовки; стрекозы исполняли замысловатые танцы над раскрывшимися розетками белоснежных кувшинок; жёлтые кубышки покачивали головками в такт набегавшим волнам.
   — Зимородок на самом деле птенцов зимой выводит? — Нина проводила взглядом юркую длинноклювую птичку.
   — Нет, конечно. В наши зимы взрослым птицам трудно выжить бывает.  Правильнее  будет называть их землеродками. Они норки роют в крутых берегах, птенцов высиживают прямо на земле и кормят их мелкой рыбой.


    Нина протянула руку, ухватила ближайшую кувшинку. Какое-то время она сопротивлялась, стебель тянулся за лодкой, но потом хрустнул и оборвался. Нина положила цветок на ладонь, поднесла к лицу и оно озарилось солнечными бликами, отраженными от жемчужно-белых лепестков, покрытых бриллиантиками росинок. Олег поначалу растерянно наблюдал за женой, но потом всё же улыбнулся, делая кадр за кадром.


   — Вот ты оказывается какая, одолень-трава! — восхищённо произнесла Нина.— Только, боюсь, русалки мне не простят такую вольность. Есть легенда, что утонувшие девушки превращаются днём в белые кувшинки, а ночью затягивают в омут тех, кто эти цветы сорвал, или их возлюбленных.
    — Что про это думают русалки, я не представляю. Знаю только, что цветок сразу завянет. Зря ты его сорвала.
   Какое-то время они молчали, каждый думал о чём-то своём.
  — Олег, я ночью посмотрела те документы, что Наташа принесла... А почему ты мне никогда не говорил, что мама твоя орденом награждена?
 — А ты когда-нибудь о ней спрашивала? Ты на её похороны даже не поехала.
—  Тогда дети маленькие были. Или я болела... Не помню. И про ранение в Афгане ты никогда ничего не рассказывал. Про шрам сказал, что это просто царапина...


 — Царапина… — Олег усмехнулся. — Ты действительно хочешь знать? — Он внимательно посмотрел Нине в глаза, она суетливо кивнула ему в ответ. Олег тяжело вздохнул и некоторое время сосредоточенно и молча грёб вёслами. — Мы только прилетели тогда в Афган и с аэродрома в расположение части ехали. На полпути попали в засаду. Нашу колонну в ущелье зажали; у духов это чётко отработано было: взрывали головную и замыкающую машины, а потом, как в тире, щёлкали всю остальную технику. Ты понимаешь, духи, они как невидимки, появлялись из ниоткуда и пропадали в никуда. Непонятно, с какой стороны ждать, сколько их тут сейчас и сколько ещё на подмогу к ним придёт. Ну как тролли или злобные гномы какие-то. Лупили из гранатомётов с гор с двух сторон; мы у них как на ладони, укрыться некуда. Машины факелами горят, радиостанции разбиты, значит — помощь ждать бессмысленно. Нас — рота салаг зелёных, с нами старлей комроты и взвод сопровождения, а из оружия — калаши да патронов по два магазина. Прижали нас к скале, нос не высунешь. В горах темнеет быстро, ночь наступила, будто в ведро с чернилами окунули. Комроты нам тогда сказал, то ли в шутку, то ли  всерьёз: “Пацаны, каких богов знаете, тем и молитесь. Глаз не смыкать, к любому шороху прислушиваться”. Духи ракеты осветительные запускать начали и снова долбить нас, а как ракета погаснет — наваливается беспросветная чернота, хоть плачь. Космос.  Уснёшь тут… Тогда двое наших ребят погибли, троих ранило. Мне, можно сказать, повезло, осколок от гранаты в мой фотик попал. Фотик вдребезги, а у меня в правом боку дырка, как у того резинового ёжика. Только она не свистела, а огнём горела. Пить хочется, слышно — где-то ручеёк журчит, а не зачерпнёшь… Какая ж она была длинная, эта ночь. — Олег снова тяжело, прерывисто вздохнул и облизал сухие губы. — На рассвете вертушки прилетели, горы проутюжили, БТРы подтянулись. И поехали мы дальше — кто-то исполнять свой интернациональный долг, а нас, пятерых, повезли назад, на аэродром… Вот и вся моя “героическая”, — горько усмехнулся Олег,—  служба в Афгане. Потом по телевизору Лещинский сказал про нас: “Молодое пополнение прямо на марше получило боевое крещение”. После госпиталя меня комиссовали, вот и всё. — Олег отвернулся, сглотнул слюну и помолчал. — Короче, давно это было, закрываем тему. Здесь хочется думать о жизни.


  Нина смотрела на мужа и словно видела его впервые. Много лет она знала его другим: тихим, растерянным и даже неуклюжим среди стремительной столичной жизни. Там, на фоне её московских знакомых, он выглядел чересчур примитивно; Нину смущали деревенские манеры Олега, его неумение завязывать нужные знакомства и выгодно продавать свои способности, а он откровенно презирал её друзей и коллег, считая их пижонами, выпендрёжниками и жлобами.


  И вот сейчас здесь, в этой утлой лодчонке, плывущей по небольшой, затерянной в бескрайних степных просторах речке, неторопливо грёб веслами красивый, уверенный в себе мужчина. Камуфляжный костюм ладно облегал его чуть располневшую фигуру, поднявшийся ветерок трепал густо посыпанные сединой волосы, капельки пота блестели в крупных, словно плугом пропаханных бороздах на его высоком лбу, на губах играла чуть усталая улыбка и тихим счастьем светились отражающие синеву неба всё без лишних слов понимающие глаза.


 — Мне нужно сказать тебе… — Нина замолчала, подбирая слова. — Это я то письмо составляла...
 — Я это ещё вчера понял. — Олег сложил вёсла и взял Нину за руки. — Мы все иногда ошибаемся. Просто теперь тебе нужно исправить это… Нужно вернуть детям школу. Нам всем нужно сделать работу над ошибками. И тебе, и мне.— Он помолчал, пристально глядя жене в глаза. — Я сегодня решил уйти из института. Завтра же напишу заявление. 
   — Сдурел? Тут до пенсии осталось всего ничего, к чему эта спешка?
   — Не могу больше. Я задыхаюсь там.  Всю жизнь цеплялся за какую-то мнимую стабильность. Чего ради? Всё время ждал перемен. Какие, к дьяволу,  могут быть перемены в этом гадюшнике?.. Да мы там уже осточертели друг другу.
  — Что хоть тебя разнимает?
  — Пока я ещё могу делать интересные проекты, понимаешь, пока ещё могу… Хоть что-то успеть сделать. Может, жить осталось полтора понедельника...
 — Типун тебе! Хрень всякую городишь. Ты лучше скажи, когда покупатели  приедут?
  — Никогда. Не продаётся родительский дом.
  — Ну ты ж говорил… Вот оно как? Может, ты сюда насовсем переедешь? — запальчиво выкрикнула Нина.
  —  И здесь люди живут… Со временем может и перееду, во всяком случае бывать здесь точно стану чаще, чем раз в два года. Всё бежим, бежим…  А куда? Милая моя, сколько той жизни осталось? Может, дети  сюда ездить станут, сколько можно им чужие дачи снимать, — улыбаясь и не обращая внимания на гнев жены, размышлял Олег.
  — Только без меня. Я в эти игры не играю.
  — Насильно никто тебя сюда не тащит. Нужен буду — приедешь.


9


Лодка мягко прошелестела бортами по осоке, ткнулась носом в глинистый берег; Олег ухватился рукой за склонившуюся к воде ветку вербы и подтянулся к мосткам; помог выйти Нине, подал ей кофр с фотокамерой, выбрался сам и вытянул на траву лодку. Держа жену за руку, помог ей одолеть крутой подъём к дому. Оба напряжённо молчали.
   —  Здорово, Олег! — хрипло окликнул его кто-то из-за забора. Олег поднял голову и вгляделся в силуэт невысокого, всклокоченного и странно одетого человека. Несмотря на летнюю жару, он был облачён в надетую на голое тело драную телогрейку, синие спортивные штаны и калоши на босу ногу. В руках неожиданный визитёр держал спиннинг и садок, в котором золотистым полукольцом билась крупная щука.
     — Гриня? — удивлённый Олег обрадованно двинулся к калитке. — Заходи, сто лет тебя не видел!
    — Мне Серёга вчерась сказал, что ты приехал. Держи, — и он протянул садок, — это гостинец вам. Только что словил.
    — Спасибо, не ожидал! Отвезу в Москву, сыновей подзадорю. Давай к столу, перекуси с нами. Нина! — окликнул он жену, — быстренько собери на стол что-нибудь. Ну, как живёшь? — спрашивал он гостя, одновременно наливая в корыто воды для опущенной туда щуки.
   — Живу как-то… — неопределённо пожал плечами Гриня. — Чё нам осталось-то? Ковыряемся, как жуки навозные. Утром проснулся — и слава Богу, значит, ишшо одну ночь переночевал.
    — Это моя Нина, — представил Олег вышедшую из дома с тарелками в руках жену. — Нин, а это Гриня, одноклассник мой, мы за одной партой сидели.
    — Одноклассник? — Нина в изумлении переводила взгляд с Олега на гостя.
    — Не глядите на меня так. Я чуток постарше буду, раза два на второй год оставался. Вся моя учёба в том и была, что иногда за партой сидел. Эт уж потом Олег мне все контрольные решал, и домашки я у него списывал. Если б не он, я эту школу и по сю пору не закончил бы, — хохотнул Григорий. — Мне на речке и в лесу  интереснее было.
   — Гриня после школы в лесничестве работал. Это он моего отца нашёл, когда на него кабан напал, — пояснил Олег Нине, которая продолжала с любопытством рассматривать гостя. — На себе нёс километров пять.
   — Да ладно, будет тебе. Чё вспоминать-то? Ты б, что ли, по-другому сделал? Так-то оно. О, зырь, чё покажу. — Гриня порылся в кармане телогрейки и извлёк оттуда зачехл;нную в рыжие ножны небольшую финку с изогнутой белой костяной рукоятью. — Я тогда этого секача выследил, а из клыка нож себе заказал. Всегда со мной.


   Олег внимательно рассмотрел мастерски исполненный клинок, примерился к изгибу рукоятки, оценил, как ловко нож лёг в ладонь, и вернул финку хозяину.
  — Ты как, коньячку выпьешь?— поинтересовался он у Григория, накладывая ему в тарелку закуски. — Мне за руль сегодня, так что не обессудь, тебе одному придётся, а я себе арбуз отрежу.
   — А чё ж, выпью, коль угощаешь. Кто ж от выпивки нонешним днём отказывается? Я не язвенник и не трезвенник.  Дорогущий, наверное, — крякнул он, разглядывая бутылку. — Ни разу такого не пробовал, у нас тут только самогонка… Вкусный! — причмокнул Григорий беззубым ртом.
— Семья-то у тебя есть? — расспрашивал Олег.
— А как же. И жёнка есть, и дочерей троих вырастили, и внуки, уже и  правнук весной родился, — счастливо засмеялся Григорий.
   — А жена твоя кто? — подливая гостю, уточнил Олег, предполагая услышать какое-нибудь знакомое имя.
  Гриня, будто не расслышав вопроса, опрокинул в рот очередную стопку, блаженно улыбнулся, смакуя напиток, не спеша зажевал кусочек колбасы.
  — Так кто жена-то у тебя?— повторил Олег.
  — Жена? — удивлённо переспросил мгновенно захмелевший  Гриня. — Моя? Как это кто? Баба. — Внимательно и вместе с тем вызывающе  посмотрел на Олега.
  Нина прыснула, смущенно прикрыв улыбку долькой арбуза.
  — Ну, это уже хорошо, что жена у тебя — баба, — согласился Олег. — Одобряю. Ты давай, закусывай, а то что-то тебя повело совсем. Слушай, а кто у нас сетями рыбу промышляет? Я тут цапанул сейчас одну, потерянную.
    —  Ума хватило не трогать? — мгновенно протрезвев, поинтересовался Гриня. — Ты с этим аккуратнее. Это тебе не столица. Здесь свои правила. Райцентровские, блатные здесь хозяйничают. С ними лучше не шутить. Проводка может случайно заискрить в доме, или по пьяни воды нахлебаешься… Насовсем. Всё. Я домой. К бабе. — Гриня, покачиваясь, поднялся, и не прощаясь двинулся к калитке.
   Олег захватил остатки коньяка, поддерживая Гриню, довел его до машины и усадил на переднее сиденье.
  — Отвезу. А это тебе, — протянул он бутылку вконец опьяневшему приятелю.


     По возвращении Олег занялся расчисткой сада. Насколько хватило сил, скосил  на огороде бурьян, собрал в кучу валежник. В мангале сжёг искромсанную сеть, золу высыпал в выгребную яму. Нина набрала ведро яблок — угощение внукам. Работали молча, каждый сосредоточенно думал о своём. Так же молча сходили на речку, поплавали в тёплой прозрачной воде, смыв с себя накопившуюся за день усталость; молча вернулись домой. Нина на скорую руку собрала обед, Олег переставил стол в тень яблони, вынес из дома две крашеных табуретки. Пообедали, перебрасываясь никчёмными фразами и почти не замечая вкуса еды. Нина равнодушно ковыряла арбуз.
   Олег уже допивал чай, когда к дому подъехал Серёга. Как обычно шумный и суетливый, он выгрузил из кузова грузовичка несколько пыльных, почти чёрных арбузов, десяток ярко-жёлтых, шершавых и душистых дынек, ящик помидоров и так же быстро уехал, крепко пожав на прощание руку Олегу и смущённо кивнув головой Нине.
    Олег прошёл по двору, собрал инструменты, захлопнул полусгнившие двери сараев, поправил на крыше пристройки отогнувшийся  лист жести.
   — Нин, ты собери в дорогу бутерброды какие-нибудь и чай покрепче завари. Я прилягу, вздремну немного. Часов в семь выедем, как раз к утру в Москве будем. Разбуди меня через пару часов.


      Олег вынес из чулана алюминиевую, с выгоревшим брезентовым ложем раскладушку, развернул её под дубом, изголовьем придвинув  вплотную к могучему корявому стволу, пристроил тугую пуховую подушку в яркой цветастой наволочке и лёг. Раскладушка взвизгнула всеми заржавленными пружинами, заскрипела металлом по песку, брезент провис, и алюминиевая перекладина впилась Олегу в поясницу. Он поёрзал, укладываясь поудобнее, блаженно вытянул уставшие за долгий трудовой день ноги и широко зевнул. Яркий солнечный луч, пробиваясь сквозь кружево листьев, многоцветной радугой слепил глаза, не давая заснуть. Олег поднялся, перетащил, словно часовую стрелку, своё лежбище на другую сторону ствола, улёгся поудобнее и наконец с наслаждением расслабился.  Высоко в кроне о чём-то спорили  невидимые глазу сорванцы-воробьи, лёгкий ветерок шелестел дубовыми ладошками, по окаменевшей земле стучали срывавшиеся с черенков жёлуди. На заборе цокал жулан, словно пытаясь высечь искру из осколков кремня.  Августовский воздух, напоённый ароматами истекающих густым соком груш-черномясок, переспевших яблок белого налива, серебристой полыни, прожаренной земли, пересушенного дерева и хрустящей травы, располагал к отдыху и клонил в сон. Блики солнца вперемешку с тенями листьев мелькали на лице Олега, и даже сквозь закрытые веки он чувствовал эту игру света и тени. Ткань раскладушки  детской  люлькой обнимала уставшее тело, и Олегу казалось, что он снова плывёт в лодке, тихонько раскачиваясь на волнах, и лодка эта кружится стрелкой компаса, меняя направление своего движения.


     Кто-то бесцеремонный с жестокой силой сжал в кулак его сердце, стеганул по спине и лицу хлёсткой пл;ткой, и нестерпимая боль стрелой пронзила его плечо и скулу, хрустким осенним яблоком прокатилась по горлу и перехватила дыхание. Олег ощутил  знакомое с детства давящее удушье, какое испытывал, когда  с друзьями тренировал силу воли и на время задерживал дыхание, ныряя под воду, или когда выискивал в извилистых норах раков, или когда на спор доставал на самом глубоком месте со дна реки горсть ила. И вот сейчас он снова погружался всё глубже и глубже, темнота вокруг становилась всё гуще, а вода холоднее, воздуха в лёгких оставалось всё меньше и меньше, но он не в силах был прекратить это погружение. Опустошающий душу ледяной комок скользнул по позвоночнику и сконцентрировался где-то в копчике. Олег почувствовал, как судорога свела икры ног, окончательно лишив способности сопротивляться. Наконец он сдался, расслабился и в этот момент коснулся дна. Из последних сил оттолкнувшись от мягкого, податливого и почему-то тёплого на ощупь ила, Олег вдруг легко, как неуловимый зимородок, взметнулся вверх, к зеркалу воды, стремительно пронзив раскидистую крону дуба, взвился дальше, на волю —  к белоснежным облакам, овечьим стадом разбежавшимся по бесконечному синему небу.

 
    С высоты полёта коршуна он оглянулся: увидел привольно разбросанные по седой полынной степи кубики деревенских домов родного Сарматова, прямоугольники огородов, куртины садов, покосившиеся кресты погоста, коров, палево-пёстрыми букашками ползущих по стерне выкошенного поля, спичечный коробок Серёгиного грузовичка, поднимающего клубы густой  пыли на огибающей курган  грунтовке, широкую, извилистую, отливающую лазурью ленту реки, обрамлённую малахитом уходящего вдаль леса.  Там, на берегу, увидел себя, простёртого под высоким могучим дубом, и рядом — неистово бьющуюся в рыданиях белокурую женщину. Он скорее почувствовал, чем услышал её полный отчаяния вопль, нечеловеческий, почти волчий. Бесконечная жалость к этой женщине, к себе, разочарование из-за неосуществлённых проектов и несбывшихся желаний окатили волной его мятущуюся душу. Всхлипнув, он вздрогнул всем телом и, ещё не осознавая себя и окружающего мира, открыл глаза.

                Август 2021.