Салон Неформальный канон

Литературный кружок Рудина

Очередное занятие

     За окнами сгущались ранние сумерки октябрьских дней. В классе собрались лишь шестеро учеников — участники читательского салона «Неформальный канон», где книги говорили на современном языке. Обычно приходило человек двенадцать, но сегодня половина не явилась: кто-то сослался на завалы с домашкой, кто-то — на напряг со спортивными секциями или музыкальной школой, кто-то простыл, а трое и вовсе пропали без объяснений, хоть и обещались быть клятвенно. О последних говорили «он опять не вернулся из боя», делая ударение на слове «опять».

     За пятнадцать минут до занятия столы и стулья были сдвинуты в полукруг. Ребята примеривались, подстраивали их положение, поглядывая друг на друга. Получился не парадный строй, а живой, чуть неровный круг — будто граница между обычным уроком и тем, что должно было вот-вот начаться. Девочки вытерли пыль, полили растения, привели в порядок доску.

     В этот вечер компания оказалась разношёрстной.
     Трое десятиклассников. Артём с одной серьгой в ухе. Елисей с татуировкой розы и именем первой любви на запястье, и прозвищем, разумеется "Королевич". Близорукая Оля в толстых очках.

     Двое одиннадцатиклассников. Галя, которая вечно зябла и уже с сентября, не стесняясь прозвища «Не месяц май», носила толстые свитера с высоким воротником.
     Женя с отросшими до лопаток непокорными светлыми волосами, мечтавший стать нейрохирургом, вечно погружённый в учебники по биологии. В классе его прозвали «Базаровым»: за имя, привычку цитировать научные статьи, за взгляд, будто препарирующий собеседника. Прикиньте, у него даже отчество было Васильевич.

     Пришла и тринадцатилетняя Анечка — полненькая, маленькая, с живыми глазами и пышной густой шапкой кудрявых волос, то и дело вертящая в руках брелок — маховик времени Гермионы. Девочка сама была, как маховик времени.

     На доске — ни единого слова, только разноцветные стикеры с названиями книг: «Война и мир», «Отцы и дети», «Герой нашего времени», «451° по Фаренгейту». Они смотрелись как метки на карте неизведанной территории, где каждый маршрут ведёт к спору, в котором рождается истина.

     В воздухе смешивались запахи старой бумаги из потрёпанных учебников, свежего мела, чуть-чуть — металла от батарей. Тихо тикали настенные часы, отсчитывая секунды до первого слова.
     Пространство словно сузилось до этого круга, до напряжённого молчания, в котором каждый ждал, кто заговорит первым.

     Дмитрий Николаевич сидел за столом в центре полукруга, слегка откинувшись на спинку стула. Держал в руках томик Некрасова. Он не перелистывал страницы, а наблюдал за ребятами. Те перешёптывались, обмениваясь многозначительными взглядами. Видно было, что они заранее о чём-то сговорились.

     Наконец вперёд подался Женя. Его светлые волосы были собраны в хвост и не падали на лицо, но в глазах — привычный холодный блеск, будто он уже расчленял вопрос на составляющие. Голос звучал ровно, почти бесстрастно, но в нём чувствовался вызов:
     — Дмитрий Николаевич, мы тут сговорились. Да, не скрываю этого. Зацените.  Если вы ответите не так, как мы от вас все ждём, начнёте нам заливать про то, что все книги священны, и всё такое прочее с вашим обычным растеканием мыслью по древу, то мы вообще ничего сверх программы «для души», которую я лично ещё не нашёл, читать не будем. Только в сокращении — и чтобы ОГЭ и ЕГЭ сдать. Только так будем читать. И вот к вам вопрос: есть хотя бы один роман — не важно, зарубежный или русский, нашего времени или прошлого, — который вы не ставите ни во что? Назовите одно название.

     Рудин слегка наклонил голову, словно примериваясь к логике подростков.
     — А если я скажу, что такой книги нет? Что каждый текст, даже слабый, учит нас чему то — например, тому, как не надо писать? Вас это устроит?
     — Нет! Не устроит!
     Старшеклассники ответили почти хором.
     Лишь Анечка промолчала. Она думала про себя: «Только не про Гарри Поттера называйте! Только не про Хогвартс!»

     Учитель медленно встал, положил «Кому на Руси жить хорошо» на стол. Он нащупывал какую—то невидимую грань. Грань в себе, или в окружающем пространстве, в котором стало так тихо, что слышно было, как одинокая синица клюёт в кормушке за окном корм.
     — Надо будет еды птичкам подсыпать. — Тихо сказала Галя, которая любила всех «тварей наших меньших».
     — А я чай принёс в термосе. — Сказал Артём с серьгой. — И курабье.
     Он вынул из рюкзака огромный термос, упаковку печенья, пластиковые стаканчики и салфетки.
     — Будете, Дмитрий Николаевич?

     В глазах Рудина мелькнуло что то, похожее на благодарность, а ещё на усмешку, но без насмешки — скорее на признание некой общей правды.

     Галя и Оля разлили всем чай по стаканчикам, разложила на салфетках печенье.
     — Хорошо. — Произнёс затем Дмитрий Николаевич. — Вы хотите конкретный ответ.  Не философствование, не обтекаемые формулировки, а имя. Название. Слабый роман.  Несостоятельный. Тот, который, по моему мнению, не выдерживает художественной критики.
     Он сделал паузу, давая им прочувствовать вес сказанного. Никто не перебивал.
     — Но прежде, чем я его назову, давайте договоримся о правилах. Вы просили честности — значит, получите её целиком. Это будет не просто «мне не нравится».   Это будет разбор: почему именно этот текст, на мой взгляд, не работает. И если вы хотите настоящего разговора — а не просто громкого заявления, — придётся слушать.  И думать. И, возможно, спорить.
     Рудин слегка наклонился вперёд, словно приглашая их в зону, где нет простых ответов.
     — Вы готовы к такому разговору? Или всё таки предпочтёте услышать, что «все книги священны»?
     В классе повисла напряжённая тишина. Кто то нервно сглотнул. Кто то переглянулся с соседом. Оленька выставила перед собой «Маховик времени», как охраняющий крест, в который раз мысленно твердя: «Только не Гарри Поттер…»
     — Готовы. Говорите. — Ответил Женя за всех.

     — Отвечу откровенно, — продолжил учитель, сложив перед собой руки. — Есть книга, к которой я отношусь с изрядной долей скептицизма. Это «Утраченный символ» Дэна Брауна.
     Почему для разноса я выбрал именно «Утраченный символ», а не «Код да Винчи»? Потому что вокруг «Кода…» сложился настоящий культ — и это мешает чётко увидеть его реальные недостатки. А в «Утраченном символе» все изъяны обнажённее, откровеннее: здесь механизм бульварного чтива виден как на ладони.
     Смотришь и понимаешь: тут сплошные сюжетные хитросплетения, а глубины — ноль.  Автор сыплет псевдонаучными теориями, крутит сюжет как хочет — лишь бы читатель не отвлёкся. Герои какие то неживые, будто куклы на ниточках: ни характера, ни развития. Только и делают, что толкают вперёд эту механическую историю.
     А оформление-то какое! Всё красиво, динамично, полно «тайных знаний». Читаешь — захватывает, конечно. Но потом ловишь себя на мысли: «А где же настоящее? Где то, что душу тронет?» Получается, это просто аттракцион: много слов о символах, древних учениях — а внутри пустота.
     И самое опасное — как всё гладко написано! Техника на высоте, и из за этого даже не сразу понимаешь: за всей этой красотой ничего нет. Прямо как золочёная резная рама, а в ней — пустой холст. И художник, или в нашем случае писатель, будто гордо показывает на эту пустоту и спрашивает: «А видели вы когда-нибудь, как течёт река?» (1.)

     Вот в чём обман «Утраченного символа»: он делает вид, что откроет тебе великие тайны, а на деле — только иллюзии множит. Обещает интеллектуальное приключение, а даёт просто развлечение. С «Кодом да Винчи» проще — в нём всё честно, развлекаловка и есть развлекаловка. А тут автор будто говорит:  «Сейчас ты познаешь истину!» — а вместо истины одни эффектные, но пустые символы.
     В общем, книга мастерски сделана, но внутри — пустота. Умеет развлекать, но не умеет говорить с душой. Затягивает погоней за символами, а настоящей мысли не пробуждает. И это опасно: привыкаешь ценить красивую обложку больше, чем содержание.
     Но давайте разберёмся вот с чем: чем польза отличается от псевдопользы. Польза — это когда книга тебя прямо здесь и сейчас обогащает. Ты читаешь — и находишь что то ценное: новые знания, глубокие переживания, пищу для ума, опыт, который меняет взгляд на мир.
     А псевдопольза — это другое. Это когда книга сама по себе ничего не даёт, но толкает тебя на поиски. Не отвечает, а задаёт вопросы. Не ведёт к цели, а показывает направление.
     Как это работает на примере «Утраченного символа»? Ну вот, скажем, читаешь ты его — всё красиво, увлекательно. И вдруг понимаешь: «А где глубина? Почему за всеми этими символами ничего нет?» И это осознание важно. Ты начинаешь отличать блеск от настоящего смысла. Как если бы попробовал красивый торт, а он оказался безвкусным: зато потом лучше понимаешь, чего хочешь на самом деле.
     Или вот ещё: в книге мелькает что то про масонство, древние ритуалы. Тебе становится интересно — и ты идёшь искать ответы в серьёзных источниках. Книга не дала знаний, но разбудила любопытство. Это и есть псевдопольза: не готовое знание, а толчок к поиску.
     Бывает, обсуждаешь книгу с друзьями, и завязывается спор: где граница между развлечением и искусством? Почему одни книги забываются сразу, а другие остаются на годы? Такие разговоры учат думать, формулировать мысли, находить свой вкус. И снова — ценность не в самой книге, а в том, куда она тебя ведёт.
     И самый важный момент: дочитываешь «Утраченный символ» и чувствуешь — «Не то. Хочется чего то настоящего». И тогда открываешь Умберто Эко, Борхеса — авторов, которые действительно заставляют думать и чувствовать. Книга не привела тебя к истине, но показала, что ты её ищешь.
     Так что, да — сама по себе эта книга не учит, не наставляет, не открывает истину. Но она может разбудить желание искать. И в этом её странная, парадоксальная ценность. Для того, кто готов сделать следующий шаг, она может стать отправной точкой.
     А насчёт «Кода да Винчи»… Ну, тут всё просто: суть та же, только шума больше.
     В конце концов, не будем же сжигать книги. Будем читать, думать, искать то, что не просто развлекает, но и пробуждает душу.

     В классе повисла тишина, растянувшаяся на несколько ударов сердца. Рудин медленно обвёл взглядом притихших учеников — от напряжённого Жени до Анечки, которая залезла на парту, и сидела по-турецки. Ей так было удобней.

     — Ну, кто станет спорить? — наконец произнёс Рудин негромко, но внятно. — Кто возьмёт на себя смелость защитить «Утраченный символ»?
     Пауза затягивалась. Артём пощёлкивал ручкой, Елисей вообще зачем-то вынул вайп. Анечка втянула голову в плечи, пытаясь стать незаметнее: «Только не надо мне тут битву за Хогвартс устраивать…» Женя слегка наклонил голову, изучающе глядя на Рудина. Он понимал, что учитель ждёт ответ не от него. Он и так сделал всё, что мог — сформулировал вопрос.

     Галя глубоко вздохнула, поправила ворот свитера, чуть дрожащими пальцами сжала край стола.
     — Я буду, — голос прозвучал тише, чем она рассчитывала, но Галя тут же взяла себя в руки и повторила твёрже: — Я буду защищать.
     Рудин чуть приподнял брови, кивнул и слегка наклонил голову — мол, продолжайте.
     — Вы назвали «Утраченный символ» поверхностным, но разве поверхностность — это всегда плохо? — Галя обвела взглядом одноклассников, словно ища поддержки. —    Иногда именно лёгкость входа в тему помогает человеку заинтересоваться тем, что казалось скучным. Вот пример: я никогда не увлекалась религиоведением. — Старшеклассница встала и сделала шаг от парты, жестикулируя. — Считала его сухим, академичным. Но после Брауна мне стало любопытно: а что за символами стоит реальная история? Я пошла в библиотеку и взяла три книги по масонству — не потому, что обязана, а потому что захотелось.
     — "Не месяц май", — Перебил её Женя, — масонство к религии не имеет никакого отношения.
     — Евгенюшка, а к чему имеет? К жукам?
     — Да. К жукам масонство имеет отношение… точно такое же, как к религии.
     — Давайте поговорим об этом на занятии по роману «Отцы и дети». — Мягко остановил Женю учитель. — Галя, продолжай.
     — Да, герои в романе схематичны. — Наконец после паузы продолжила свою мысль ученица. — Да, сюжет нанизан на условности. Но ведь и комиксы — условны, однако через них дети учатся читать, а взрослые — расслабляться. Почему книга не может быть одновременно и развлечением, и мостиком к серьёзному чтению?
     — Расслабляться можно по-разному. — Вставил Елисей.
     На это никто не прореагировал.
     Галин голос зазвучал ещё увереннее:
     — «Утраченный символ» не претендует на глубину Толстого, и это честно. Он играет по своим правилам: держит в напряжении, бросает подсказки, заставляет гуглить термины. И если хотя бы один читатель после этого откроет настоящую монографию — значит, книга свою задачу выполнила.
     Она на секунду замолчала, сглотнула, но тут же продолжила, разгораясь:
     — Да, там много условностей. Да, герои — не живые люди. Но ведь и театр — это условность. Мы знаем, что актёры не умирают по настоящему, но всё равно плачем. Так почему книга, которая ведёт читателя к настоящей науке, к настоящему искусству, должна считаться «пустой»? Может, это просто другой способ пробудить интерес?
     Галя перевела дыхание, опустив взгляд на свои сжатые в замок пальцы.
     В классе началось шевеление. Оля без возражений кивнула. Она обычно всегда со всеми соглашалась. Кивала и когда говорил учитель. Рудин подумал, что надо бы этой ученице больше внимания уделить. Елисей нахмурился, явно не принимая аргументацию. Расслабляться, читая книги, было не по нему.

     В классе зашептались. Только Анечка открыто скучала, таская печенье из почти полной пачки и периодически тихо упрашивая то одного, то другого старшеклассника подлить ей чай из тяжёлого термоса. Женя задумчиво стучал карандашом по парте.

     Рудин слушал Галю, слегка склонив голову. В уголках его глаз притаилась едва заметная усмешка — не насмешливая, а скорее задумчивая. «Никогда в жизни не увлекался комиксами». — Пронеслась мысль. — «Но ведь она права в главном: путь к серьёзному часто начинается с лёгкого».
     Он поймал себя на том, что невольно восхищается её смелостью. Тем, что Галя не просто повторяла заученные тезисы, а выстраивала собственную цепочку рассуждений. И делала это с искренней вовлечённостью в процесс.
     — Хорошо, — произнёс Дмитрий Николаевич. — Ты указала на важный механизм: книга как катализатор любопытства. Но давайте копнём глубже.
     Рудин остановился у окна, отодвинул штору, обернулся к ученикам.
     — Допустим, «Утраченный символ» действительно ведёт читателя к серьёзным темам. Но ведёт ли он к пониманию этих тем? Или только к их поверхностному знакомству? — Учитель сделал длинную паузу. — Допустим, что именно так. А, между прочим, на улице — первый снег.
     — Ура! — Воскликнула Анечка и рванула к окну, скрывшись за шторой.

     Рудин вернулся к столу, оперся на него одной рукой.
     — Вот парадокс: книга насыщена символами, но не становится символической. На улице первый снег — а это удивляет и восхищает уже далеко не всех. Так и здесь: перед нами ключи к загадкам, а не язык для разговора о человеке. В чём разница?   Загадка требует ответа, а символ — размышления.
     Галя хотела возразить, но Рудин мягко остановил её жестом.
     — Я не отрицаю ценность вашего пути: от Брауна к масонству, от интриги к знаниям. Да-да, Евгений, от религии — к жукам, или хоть к лягушкам. Но спрашиваю: достаточно ли этого? Что должно быть ещё, чтобы текст стал не просто проводником, а самостоятельным художественным высказыванием?
     В классе повисла напряжённая тишина. Галя уставилась в потолок, Елисей принялся нервно что-то строчить в смартфоне. Даже Женя, обычно невозмутимый, слегка наклонил голову, будто прислушиваясь к чему-то внутри себя.
     Рудин обвёл взглядом учеников.
     — Представьте: вы нашли ключ, открыли дверь — а за ней пустая комната. Можно собрать сотни фактов, но не прикоснуться к сути. Можно разгадывать загадки, но не услышать голоса автора.
     Он сделал паузу, давая словам осесть.
     — Искусство начинается там, где текст перестаёт быть инструкцией и становится собеседником. Где читатель не просто получает информацию, а меняется. Вот чего я жду от литературы. И вот почему «Утраченный символ», несмотря на все его достоинства, для меня остаётся лишь ступенью — не вершиной.
     Галя молчала, задумчиво глядя на свои сжатые в замок пальцы. В её глазах читалась не обида, а сосредоточенность — будто она мысленно перестраивала аргументы.
     Рудин улыбнулся.
     — Не бойтесь спорить. Именно в таких разговорах рождается ваше собственное понимание литературы. Сегодня вы сделали важный шаг — не приняли мою оценку на веру, а попытались её оспорить. Это и есть настоящее чтение.
     — Хорошо, — подхватила Галя. — Вы не оправдываете книгу, а показываете её функцию. Но ведёт ли она к литературе? К тексту, который меняет оптику восприятия мира, а не просто снабжает фактами?
     Рудин подошёл к окну, посмотрел на падающий снег.
     — Если после Брауна вы идёте в библиотеку за фактами — это хорошо. Но если вы не возвращаетесь к тексту, чтобы перечитать его как художественное высказывание, значит, книга выполнила роль справочника, а не искусства. Это не приговор — это диагноз.
     — А если хочется и того, и другого? — не выдержала Галя. — Чтобы и факты были, и чувства? Чтобы герой не просто бегал по музеям, а… страдал, радовался, менялся?
     Рудин обернулся, улыбнулся по-настоящему тепло.
     — Тогда вы уже на пути. От развлечения — к литературе. Потому что ищете не только что написано, но и как.
     В классе повисла тишина — уже не напряжённая, а задумчивая.
     — Именно такие разговоры, — тихо добавил Рудин, — превращают чтение из обязанности в путешествие. Спасибо вам за это.
     Дмитрий Николаевич посмотрел на часы.
     — На сегодня достаточно. Спасибо за разговор.

     Мальчики расставили парты и стулья как полагалось для обычных уроков. За Анечкой пришёл папа, упрекнув учителя.
     — Дмитрий Николаевич, опять вы припозднились.
     — Мне интересно было! — Воскликнула Анечка, собирая портфель. — О коте рассказывали и о всяких интересных штуках почти как из Гарри Поттера. — Дмитрий Николаевич! — Выдохнула девочка напоследок. — Спасибо! Я, конечно, мало что поняла. Ещё не читала. Просто я всю дорогу боялась, что вы назовете «мутью» все книги про Гарри Поттера.
     — Прошу меня извинить. — В который раз произнёс Рудин, обращаясь к отцу ученицы. — Аня, предлагаю отдельное занятие провести именно по «семи книгам — восьми фильмам». Можешь позвать своих одноклассников.
     Девочка следом за отцом радостно запрыгала к дверям.

     — Дмитрий Николаевич, а всё-таки… — обернулся Женя. — Какую книгу вы считаете совсем-совсем никудышной?
     Учитель снова взглянул на часы. «Опять растянул на полчаса почти… До дома путь неблизкий, на улице — мерзко, слякоть, холодно. Такси? Редко себе такое могу позволить. Но надо звонить, вызывать. Тоже морока. И разбираться с оплатой — картой не умею, наличных может не хватить… Пешком, что ли? Хотя нет, сил уже нет». Несмотря на мысли, ответил спокойно:
     — Если я назову такую книгу, то это будет не занятие клуба. Потому что меня закономерно спросят: «А почему?» Иного ответа на такой вопрос, кроме «По кочану», я подобрать не смогу.
     Артём с серьгой, который принёс чай, вдруг сказал:
     — Дмитрий Николаевич, за мной мама подъедет. Я ей смснул. Вас подвезти?   Возьмите чай с печеньем, термос потом вернёте. Тут ещё много.
     Рудин на секунду замер — не ожидал такой заботы. Тепло разлилось в груди.
     — Спасибо, Артём. Очень благодарен.
     Перед уходом Дмитрий Николаевич поставил томик Некрасова на законное место в шкафу, подровняв книги рядом. Коротко глянул на название «Кому на Руси жить хорошо». Действительно, а кому сейчас легко?

----------------------
1. Фраза из рассказа Андре Моруа «Рождение знаменитости» (входит в сборник «Фиалки по средам»).

Напоминаю.
Эта сценка - рабочий материал.
Чуть позже будет перенесён в раздел "Русский-литературный"