Часть тринадцатая. Всеобщее выживание

Часть тринадцатая. Всеобщее выживание.

...Устала так, что смотрела на Представителей Власти спокойно. Мне больше совершенно нечего было терять.

И что могли бы сделать со мною два молодых и очень, наверное, симпатичных полицейских из линейной службы охраны железнодорожного вокзала в Кашире, если я сама решала сейчас свою собственную жестокую проблему:

- Устала так, что не поднимаются уже ни руки ни ноги. Устала нервничать, устала постоянно переживать за детей и за мужа.

Устала таскать тяжести и вывозить на руках или, вместе с тяжестью и с инерцией кресло, на корпусе своем тягать, все инвалидное немаленькое кресло...

И муж, когда сидел в кресле, тоже инерции и тяжести, при перевозке, добавлял.

И организм, не надорвался еще, но сказал внутри меня свое решительное:

- Хватит! - Сама не справишься.

На детей можешь не рассчитывать. Они, для этого тяжелого дела - слабенькие.

Должна решить сейчас, каким же образом ты мужа на вокзале оставляешь.

Я не могла на это дело решилться, хотя и понимала, что мужа, за ночь, скорее всего, здесь, в Кашире, не убьют.

Но не могла смириться с таким своим решенем. Душа его не принимала.

Уж очень решение оставить мужа в Кашире оттого, что с тяжестями жизни не справилась, было настолько непопулярным, что я начинала понимать всроссийское правительство сразу:

Очень долго они тянули с решением прибавить рабочих лет людям предпенсионного возраста. Не отпускать в пятьдесят пять лет людей на пенсию.

Нелегко принимать непопулярные решения. Вся жизнь запрещает делать это, все человеческие настроения, весь окружающий электорат.

Но не было никакого другого выхода ни у меня, ни у всего русского Правительства. Ему не хватало людей по всей стране, чтобы могли люди работать.

И я тоже больше так тяжело работать всем организмом своим не могла.

Поэтому посмотрела на полицейский патруль, еще раз сказала:

- Я мужа через все ваши на;стильные полотна до перрона посадочного, до электрички, на Москву не дотащу, кресло инвалидное не вывезу.

Там доски между линиями на;сатила неровные. Если я его возьмусь везти, то кресло застрянет. И я его не вытащу.

Уже ночь. Машинист электропоезда нас не увидит. Я мужа под электричку живого и беспомощного, на смерть не поволоку.

Пока есть время, скажите пожалуйста, как мне оформить заявление, чтобы вы его забрали до утра. А я потом, по инциденту, по последствиям, приеду за ним сама. Или о помощи кого - нибудь из ответственных лиц в Администрации Подмосковья попрошу.

Длинная пауза тянется и тянется. На меня свотрят внимательно оба полицейских, весь патруль. Один из патрульных говорит:

- Странная Вы женщина! - Не возражаю.

Как объяснить хорошо отдохнувшему перед сменой молодому человеку, что есть такая усталость запредельная, после которой и койка железная в камере предварительного задержания, в "обезьяннике", райским лежбищем покажется. Лишь бы не трогали, лищь бы полежать немного дали.

Лишь бы работой непосильной не загружали больше, дали бы отдохнуть до утра.

Но вмешивается старшая дочь, меня защищая. Она говорит:

- Мать очень устала. Она все это кресло возила и на себе вывозила. - Потом дочь долго о подвигах моих рассказывает.

Я удивлялась бы, если быоставались силы:

- И что, это все тоже натворила я?!...

И чудо случается. Получается то, что не смогло бы выйти у меня, если бы просила не бросать нас всех на вокзале, который на ночь закрывается.

Пожали бы плечами тогда, как думаю, любые нас выслушивающие. И отошли бы подальше. Поспешили бы прочь.

Москва слезам не верит. Подмосковье, как понимаю, тоже.

Но я не прошу пощады или помощи. Я даже конфликта с требованиями помочь не устраиваю. Я обещаю оставить мужа, потому что сил не хватает.

. Потому что переезд через железнодорожные пути в инвалидном кресле, для этих деяний совсем не приспособленного, означает форс - мажорные обстоятельства, которые Каширским Протоколом Расследований оказались не предусмотренными.

Как преступления против человека и против личности мои будушие деяния не предусмотрены Протоколом Расследования.

А вот на оставление в опасномположении, оставлении без помощи маломобильного российского гражданина, они тянут вполне. Но отвечать за это деяние я не буду, сдохну вскоре, от перенапряжения, если не посижу немного, не отдохну.

И только лишь потом, может быть, водички немножечко, попить захочу. И мне пока абсолютно всё перед глазами фиолетово, мне все равно.

Сижу на бордюрчике у тротуара железнодорожного вокзала в Кашире. Тротуар вокруг вокзала проходит, все окрестности окаймляет.

Старшая дочь, апеллируя стандартами профессиональными, взывая к производственнвм отношениям милосердия и помощи, рассказывает о том, как обращаются с детьми на их педагогической работе психологи. Дочь старшая еще сражается.

И, кажется, уговаривает полицейский патруль нам помочь!...

Сижу на бордюре. Звездное небо рассматриваю.

Не чувствую холода от бетона. Просачивается он сквозь штаны. Но холода не замечаю. Простуда потом, если будет, то состоится. Простуды и воспаления потом скажутся.

Во время войн больших, читала в одной психологической, прикладной к жизни книге, люди во время войны не болели гастритами и вирусными гриппами.

Адреналином боев и схваток эти болезни выжигаются.

И только дожившие и выжившие от боев, ранений и схваток, могут позволить себе поболеть «гражданскими» болезнями. И то, только лишь после войны.

Не отвлекаюсь. Смотрю на небо каширское. Звезды виднеются плохо.

Сквозь небо не темное, а разбавленное разными видами освещения, как молоко, как неизвестный новый кефир. Или другой молочный продукт, названия которого я пока не знаю.

Но лучше уж смотреть на неясные звезды, чем слушать, как оживает и стонет в кресле муж, которого славные ребятишки из линейной дорожной полиции, разобрали вместе с креслом. И покатили куда - то.

И начинают везти по переходам, вдоль путей. Они выруливают креслом. Они приняли решение помочь нам и отвезти мужа на перрон посадочный.

И я должна быть благодарна им! Но это потом я буду чувствовать благодарность. Когда и если выживу.

Сейчас сижу, сторожу сумку, брошенную мне второпях старшей дочерью вместе со всеми ее дипломами. Должна была дочь съездить в Москве и документы на себя, как на специалиста на набор учителей в Подмосковье, всем пакетом документов, сдать.

И понимаю я сейчас, что главное сражение, главная схватка за жизнь мужа, разворачивается в эти минуты...

Лишь бы муж не отдышался от своей усталости. Лишь бы не оживел настолько, что не начал бы он материться, проклиная всех и вся...

Муж знает так много хороших и разных матерных слов и выражений. Обидятся ведь тогда молодые служащие в полиции.

Они и так нам от доброты своей, вразрез всем инструкциям помогают.

Я понимаю чуть - чуть, немного отдохнувшим, от усталости, своим сознанием, что больше проблем бы намного было, если бы молодые ребята душою почерствее оказались.

Если бы действовали они по инструкции. Прошли бы мимо нас, терпящих главное в своей жизни бедствие.

И я должна благодарить их всей душой, всем своим сердцем, всю свою жизнь.

Если только выживу, если сумею, если дожить до своего выживания смогу!...