Вызов Судьбе

                Ступени восхождения


Когда Славику исполнилось семнадцать, Серафима Леонидовна, поставив раввину Самуилу Исааковичу последнюю пломбу, сказала:

- Сёмочка, берегите зубы, я в Житомир больше не вернусь. 

- А что Вам тут плохо, столько евреев, и сколько у них зубов, при всей моей любви к математике, мне не сосчитать.

- Вам и не надо считать, потому что только я ставлю пломбы и сохраняю канал, а придёт на моё место молодой специалист, он Вам все зубы повырывает, как говорится по большой любви, чтобы Вы зубы народу не заговаривали и наведёт мосты… Я уже свернула в саквояж все свои бебехи и в конце мая, закончив школу, мы со Славиком сядем в поезд, мальчик мой сядет с книжкой у окошка, он такой любознательный, такой смышлёный, знаете, на днях принёс мне кучу денег…

— Это нам мамочка на дорогу, - сказал он как-то по-мужски…

- Где ты, сыночка, взял деньги…

- Борис Аронович дал…

И притушив голос сказал:

- В школе попросили всех собрать металлолом, а я, гуляя возле железнодорожных путей, набрёл на заброшенный заводик…, он уж копотью покрылся, стоит себе, никому ненужный, я заглянул внутрь, а там гора с велосипедными цепями, народ поуходил, ну что они цепи с собой потащили, нет, конечно, вот и остались сваленные, бесхозные. Сам же я нести не мог, вот и объяснив ему суть просьбы, попросил Бориса Ароновича, с грузовиком помочь, по-соседски…

- А сколько тебе денег дадут в школе…, - спросил Борис Аронович.

- Обещали Каверина…

- Знаешь, я тебе этим Кавериным весь путь выложу от Житомира до Одессы…, я слышал, вы туда собираетесь…

Борису было на тот момент за пятьдесят, крутиться он начал рано и к своим годам уже много чего повидал, пару раз сидел, ну, правда, откупался, не оставив следов в биографии, поменял нескольких жён, с последней, с Юлей, получил в подарок близнецов, детей любил по-своему, но особым вниманием не баловал, образование старался дать правильное, отправив после школы сыновей вместе с Юлей в Киев, купил им там квартиру, первые годы мол дети должны быть под присмотром мамы, сам раз в месяц баловал своим приездом… А дети его радовали хорошими отметками, учились в престижной Киево-Могилянской академии, на факультете компьютерных наук и математики…

И можно сказать, он смирился на достигнутом, мечтал о покое, довольствовался своей не хлопотной жизнью… И вдруг, на горизонте появился Славик со своим заводиком, энергией и юной благодарностью в глазах… Можно сказать, с ключиком в новую жизнь, с перспективой на более высокий уровень…

Ну как же не воспользоваться такой добычей…, парнишку как он душевно назвал Славика, надо обогреть и обдуманно пропускать вперёд, тогда тот, скромно назвав себя посредником, будет нести мне добычу… Сколько таких заброшенных заводиков пустуют по всей России…, правда, и Абрамовичей хоть отбавляй…, поэтому, надо торопиться и случай посланный, не скажу, чтобы Богом, скорее системой, упустить непростительно…

Дети пусть получают образование в Киеве, потом грамотно вольются в нашу, практически созданную семью, и ничего, что Славик немного младше…, подрастёт, сравняется, главное, что почувствовал Борис Аронович, что парнишка с головой.

Вот так неожиданно и у Бориса Ароновича, и у Серафимы Леонидовны, кстати, и у Славика, жизнь круто повернула русло, сперва словно медленно текла по Житомирской реке, как старый самовар, медленно пыхтел, но с паром, а скоро поплывёт по Чёрному морю, дай Бог не нарвётся на девятый вал…

Одесса и Житомир — это не разница между городами, это несколько другая философия…

И Вы, Симочка, не единственный Житомирский стоматолог, идущий по тротуару, как светская дама с кружевным зонтом, там другая шляпка в моде, с пером пойдёте по бульвару, как по подиуму, под внутренней защитой и гордостью сына Владислава…

Одесса город базаров, балконных чаепитий, шумного причала, город, где каждый день спектакль...

И уже не ехала Серафима Леонидовна в поезде в Одессу, и не сидел Славик возле окошечка с книжечкой, а боинг 737, словно серебристое крыло сказочной птицы, спокойно раздвинув облачную пелену, уверенно войдя в прозрачный голубой простор, невесомо понёс Влада над родными полями с колосистой пшеницей и извилистой рекой, над пройденными дорогами, оставляя навсегда святую память детства…

И неслась крылатая птица до тех пор, пока цветущая, с запахом акаций юность, не встретила Влада с распростёртыми объятиями, подарив ему город мечты, юмора, морской солёный ветер и многоликий город Одессу, как обещание нового дыхания.
 
Такое ощущение, что город давно мечтал приобрести это деловое содружество. За неделю до прилёта, Борис предусмотрительно послал своих тропарей и они, как незримые слуги, расчистили дорогу, безукоризненно выполнив необходимые замыслы мэтра; встреча, дом, обученный персонал и списки всех элитных клубов, посещаемых нужными людьми… При этом, тропари невзначай сообщили и Владу, что все распоряжения мэтра выполнены, а смышлёный Влад, необсуждаемо, принял, предложенную ему роль…

Читая меню предлагаемого ужина, Борис приятно для себя отметил и то, как к нему обратился Влад, и что Серафима Леонидовна, хорошо воспитавшая сына, поняла свою роль в этом спектакле, так что он остался доволен, что ему не пришлось тактично её ставить на место.

Она ему напомнила британскую поэтессу и певицу, и внешне, и поразительная свобода в общении их роднила, словно сестёр с разных берегов…, Флоренс с Темзы, а Сима с Тетерев. Обе реки играли важную роль в атмосфере своих городов и обе женщины независимы, умны и, по-своему. привлекательны… 

О происхождении Влада в таком маленьком городе, как Житомир, ходили разные слухи, кто-то поговаривал, что практика у неё была в Скандинавии, намекая на то, что соблазнитель мог быть из тех краёв…, может и непростых кровей…, а что недурён собой, неоспоримый факт, и он присутствует в мужественном лице Влада, единственный недостаток которого, мягкое мамино воспитание.
 
Но Борису это только на руку, он предпочитает общаться с услужливыми, добродушными людьми, ими легче незримо, дипломатично управлять. Ему нравилось быть покровителем и воспитателем, скажем, трёх сыновей, вроде бы приняв Влада в свою семью, он многому его научит, беззвучно требуя послушания …

Их первое совместное лето было беззаботным, даже где-то трогательно-безоблачным. Юля с мальчиками приехала на каникулы в Одессу, Борис взял напрокат в меру дорогую яхту и великодушно пригласил Серафиму с Владом в морское путешествие.

На самом деле, Сима была молодая женщина из очень бедной еврейской семьи, ютились они в общей квартире втроём, в маленькой комнатушке, но родители говорили, что знания много места не занимают и учение не груз, а крылья…, вот и нарастив учёные крылья, она купила хорошую квартиру в элитном доме, обещающей неплохую клиентуру. Врачом она была похвальным, местная синагога чуть ли не молилась на неё, вот только вкусы на женскую красоту у юношей из их благочестивой среды были… несколько другие…

Серафима была невысокая, худая, с копной рыжих, тугих кудрей, с огнём заката в каждом завитке, не прическа, а стихия. Во взгляде бледно-зелёных глаз, светился острый ум и понимание, это не многим нравилось в общении с ней, и к ухаживанию совсем не располагало, хотя, врач она была хороший, тут ничего не скажешь. Славик был её солнцем, её радостью и вознаграждением, и он относился к матери с особой нежностью, и с не детской заботой и пониманием…

В том морском путешествии, Борис, впервые находясь с ней в таком тесном контакте, был приятно удивлён лёгкостью общения…, вот что значит юмор, и ещё раз вспомнил ту британскую поэтессу, хотя Сима и не читала стихов, но, юмор, с которым она рассказывала о своих пациентах, побеждал и Борис, которого не так легко было рассмешить, хохотал до слёз… 

Влад знал, что с мамой интересно, им никогда не было друг с другом скучно, в отличии от Юли…, жены Бориса. Вылитая Барби, хоть и не так уж молода, она как-то потерянно бродила по палубе, надеясь, что смена купальников и поз для Инстаграма поможет заполнить пустоту дня…, она была хорошей, безобидной, простецкой женщиной и Саратов за двадцать лет из её облика не выветрился… Зато на Бориса она смотрела глазами преданной собаки, которую взяли из приюта.

На самом деле, его верные гонцы нашли её в Саратове, когда ей было всего восемнадцать лет и она отчаянно искала подработку, а Борис только что вышел из тюрьмы, и ему нужен был уход во всех отношениях… Юленька только через три месяца ему призналась, что под грудью носит два сердечка, раньше молчала, полагая, что может выгнать.

А пока он сидел, пусть и недолго, но настрадаться успел, и человек-то он, в сущности, был неплохой, да, в бизнесе он был твёрдый, но справедливый, парнишку не обманул, пригрел, уму-разуму учит, и Юлю при детях оставил, в белое платье обернул, статус жены поддерживает, и вот уже почти что двадцать лет живёт она с ним, как у Христа за пазухой, с детьми неразлучна… А ей пофорсить охота, хотя бы с фотографиями…, вот она и носит юбочки повыше колен, и удивлённые голубые глаза с закрученными ресницами, и делают её похожей на Барби.

Борис на эти штучки внимание не обращает, пусть ходит, как хочет, главное, она его ни в чём не обманывает, обман он считает предательством и тут он опасен… По молодости был особо горяч, с возрастом остепенился, женщины не были его слабостью, но сказать, что он не обращал на красоту внимания, невозможно, он любил красиво жить, любил красивых женщин, хотя был и невысок, и слегка полноват, а успехом пользовался…, с ним было уютно, мягкий, внимательней взгляд и, конечно, голос, вкрадчивый, обволакивающий баритон.

И выглядел он сам по себе очень уютно, зимой предпочитал носить бархатные пиджаки, но не малиновые, как в то время многие носили, а мышиные с чёрным, кашемировым свитером, элегантно, но в то же время буднично, а летом, в мятых льняных пиджаках и белых батистовых косоворотках, смотрелся вальяжно…

И возраст не отнял у него ни живости ума, ни способности очаровывать. Он говорил неторопливо, с лёгкой иронией, умел быть щедрым и подаренное морское путешествие, несомненно, было продиктовано внутреннему велению, и это тоже входило в обаяние.

В полдень яхту разморило, её дыхание становилось всё реже и реже, и постепенно лёгкое журчание соединилось с движением волны…

Натянутые белоснежные паруса дрожали, как накрахмаленные простыни, споря со встречным ветром и подкрадывающиеся синие волны, касались неподвижной яхты…, только изредка, крыло альбатроса на фоне лучистого бескрайнего простора, словно оживляло застывшую картину живописного полотна.

Юля с мальчиками пошла в открытый бассейн, что само собой говорило о престижности яхты… 

- Странная у Бориса жена, - вскользь заметила Серафима…, - она выглядит тут, словно приглашённая гувернантка, сопровождать своих же, двадцатилетних сыновей…, И видно, что она не о роли своей думает, а о том, что она, мол, из окраины Саратова…, а тут же, с вами, на шикарной яхте и купальник на мне из последней коллекции Миу-Миу…, и всё это тихой сапой, я сама…, получила…, и меня ласкает изумрудно-прозрачная волна, и моя душа купается в тишине морской нирваны...

И Сима, глядя на неё, проводя параллель, тоже подумала, что… сопровождает негласно сына, но почему-то даже не окунается в морскую пучину и не наслаждается солнцем в парео, а, прихватив с собой на яхту журнал, “Стоматология”, сидит и изучает сенсационную статью “Титан в стоматологии — металл будущего”, статья про титановые импланты, благодаря которым, пациенты смогут восстанавливать утраченные зубы с минимальным риском, и максимальной надежностью, и всё это благодаря исключительной биосовместимости, и прочности металла.

- Придётся продолжать отращивать крылья, поднимая свой врачебный статус, - прочитав эту статью, подумала она, - осваивать новую профессию.

Она привыкла надеяться только на себя…, и надо сказать, что это барское путешествия на яхте, при её прозорливости, рождало некую настороженность… 

Нарядная яхта с белоснежными, надувными парусами стояла неподвижно на тёмно-синей глади, посреди бескрайнего моря, как невеста на выданье в белом платье с воланами…

Борис решил, что сейчас самое время с Владом поговорить… Есть на палубе укромные теневые островки, в одном из таких уголков стояли два шезлонга с мягкими полосатыми матрасиками, рядом, перламутровый сплющенный шар, на котором промытые фрукты ещё хранили капельки воды, сверкающие под солнцем и в высоких фужерах, с запотевшими стёклами, спокойно ожидал подошедших, фруктовый фреш, разбавленный бисерными кристалликами льда.

Туда Борис и пригласил Влада, запросто сказав: 

- Ну как тебе тут…, нравится…, то ли ещё будет…, - и садясь в шезлонг продолжил, - это только начало нашего с тобой пути, мы с тобой такие, брат, дела наделаем, что это яхта покажется нам детским корабликом… Подрасти тебе только надо, подучиться, я вот что думаю…, надо бы отправить тебя в пару мест, ты парень смышлёный, несмотря на юные годы…, справишься, значит, заработаешь себе на обучение и поедешь учиться в Лондон, в лучшую школу бизнеса… Вот так-то, Владик, -ласково сказал Борис и потрепал его по высветленной под солнцем копне волос…, - привязался я тебе, - и хитро посмотрев в глаза добавил, - вот и взял, как говорится, тебя третьим сыном или третьим глазом, - и сам засмеялся каламбуру…

И Симу, что не говорите, а солнечный зной и колыбельные звуки от монотонно набегающей волны, и полуденный покой…, разленили, но мысли о переезде, о работе, о расширении своей врачебной практики, согласно этой статье, о заблаговременно снятой Борисом квартире, оставались…, и опять вплёлся в них Борис со своей обескураживающей заботой… Её юная доверчивость прошла, а зрелая подозрительность, задавала вопросы…
 
- Как-то уж ретиво взялся он за устройство нашей жизни, - думала она…, - ну ладно, мы сами собирались в Одессу и тут подвернулась…, история с металлоломом, наверное, этот гешефт Борис так выгодно прокрутил, допускаю, что это и послужило поводом высокой степени его доброты…, и даже, что нашёл нам квартиру рядом с местом, где собирается строить себе дом, не спросив о моих возможностях, тоже ладно…, сказал, что продаст нашу квартиру и рассчитаемся… Но при чём тут наше присутствие…, для чего мы тут…, веселья от нас нет и философские разговоры вести не с кем…, если только с Юлей, - с усмешкой подумала Сима….

И как говорят, легка на помине…, и она…, так…, знаете ли…, на нравах хозяйки, не озабоченная тактом…, бесцеремонно, нет…, не спросила, а как бы ставя Симу в “свои сани” сказала:

- Такой отдых, считайте, Вам с неба свалился…, купайтесь, пользуйтесь случаем…, я ведь тоже свой случай не упустила…

- Простите, Вы это о чём…, - спросила интеллигентно Сима.

- Да бросьте Вы, Вы ж прекрасно понимаете, что я не родилась с серебряной ложкой во рту и что я не из тех, кто прожил жизнь легко, с ветерком, с бокалом шампанского в руке, с улыбкой, не думающей о завтрашнем дне… Нет, я всю жизнь была Саратовским муравьём, не по метафоре, а по сути — тащила, терпела, не задавала вопросов, потому что не;когда было их задавать и не;кому…, сирота я детдомовская…, в восемнадцать нас выпустили, как ста;ю серых голубей, летите мол, страна о вас позаботилась, комнату в барачном доме дала и направление на консервный завод, где в сыром, гулком цехе, пропитанном запахом рыбы и уксуса, я целыми днями стояла у конвейера, по локти в студёной воде и, понятное дело, под тяжестью неотвратимого желания вечно пьяного начальника. Там и неделю выдержать невозможно, и пропала бы я с этим вонючим начальником, если бы не разослала во все места объявления… И не сейчас, стоя на этой яхте, среди шумных парусов, среди, пусть даже чужой роскоши, я ещё в Саратове поняла, что не хочу жить муравьём, хочу, пусть хоть на мгновение, но хочу пожить стрекозой. И не хочу внизу натягивать эти паруса, а хочу стоять на палубе и слушать, как ветер играет с ними. Я осуществила свою мечту, и я летаю, как стрекоза, в золоте лиловых крыльев, даже, если это моё заблуждение…

Сима промолчала, ей не хотелось приводить свои аргументы и неважно, что она из другой детской, у самой семейная жизнь не сложилась, поэтому, понимала Юлю, которая искала удобное пристанище и нашла с Борисом свою гавань утешения.

А Юля, видно искала своей душе оправдания, поэтому продолжала:

- Я ведь не понаслышке знаю, как живут те, кто не летает…, возьмите хотя бы лесорубов, они встают затемно, и не слышат целомудренный скрип снега, он ещё не скрипит, только ждёт первого шага, а они идут спящие, и им не до этой душевной радости… Они идут в тайгу, где корабельные сосны в эмалевом небе, неподвижны и величественны, и всё вокруг сказочно прекрасно, но они не смотрят, не замечают, потому что в их замёрзших руках топор, в спине усталость и в голове только считают, сколько шагов осталось до горячих щей с сальцем, до запотевшего гранёного стакана, до сна, который не отдых, а пауза между двумя сегодня и завтра…

— Вот я и думаю, может смысл не в том, чтобы тащить, а в том, чтобы хоть раз поднять глаза и заметить, как сверкает снег…, может, мы все на земле обетованной – гости…, так и надо жить, как гость, с благодарностью, с вниманием ко всему прекрасному, с тем самым внутренним светом, который подмечает всё с радостью…. И пусть я живу на планете своих заблуждений, но я хочу, чтобы всё небо в Рождественская ночь, светилось, как Ростовская финифть.

Незаметно Сима втянулась в её монолог, он ей чём-то напомнил Нину Заречную, слышу исповедь души, прошедшей через разочарование, страх, тяжелую судьбу, но всё же с желанием сохранить душу, и оправдать свою бесполезную жизнь тихой верой в заботе о детях, о которых, кстати, она ни слова не проронила… 

Тем временем, в кулуарах укромного уголка, разговор между Борисом и Владом набирал обороты и, постепенно, вырисовывалась цель приглашения. Борис рассказывал Владу о разных способах заработка: о переработке отходов, логистике, но главное — месторождении стратегических металлов. Их разработка и последующая продажа — путь тяжёлый, долгий, но обещающий сумасшедшую прибыль. Такие проекты требуют значительные вложения и это под силу только крупным компаниям с серьёзными вкладчиками.

- Но есть и другая возможность привлечь к себе капитал, это посредничество, доход меньший, вложений, сущий пустяк, а на широкую жизнь, уверяю тебя, достаточно и ещё останется, чтобы твоя мама не горбатилась круглый день над беззубыми пациентами…

Влад рассеянно слушал, особо не вникая, ну что вы хотите, семнадцать лет, но Борис Аронович, прожив за полвека разные жизни, ли;ца считывал вмиг и он сразу понял, мама – это его ахиллесова пята …, и как только речь зашла о Симе, его безграничная любовь проснулась, и включилась в разговор.

- Партнёрство, доверие и вложение – посредник, винтик, соединяющий продавца и покупателя – это моя часть, а ты поедешь на разведку, справишься, поедешь подучишься, гляди и аналитиком станешь…

Вот и всё, это было первое дело, порученное Борисом в обход Серафимы Леонидовны.

И оказалось, что безграничная любовь, и преданность матери на перекрёстке… споткнулись…. И правда с истиной близка, но невидимая глазу сеть, и протянутая Борисом паутинная нить на солнечной палубе, лишь поблёскивала, и деликатная просьба слетать на пару дней в Мурманск, не показалась опасной, зато перспектива Лондонской школы, маячила под тем же солнцем ослепительным светом…

Любопытно то, что и Сима, в безобидной просьбе Бориса, не просчитала какой-то для Влада опасности…, хотя это была не просьба, это было предложение…

Может покажется странным, но по молодости Влада, ей не приходило в голову, что Борис, таким образом, подготавливал себе команду выращенных специалистов, оба сына через три-четыре года покажут себя, как незаурядные программисты и Влад подтянется с Лондонской школой, и это будет уже крепкая компания не из случайно собранных людей, а выросших под его надзором и направлением.

В сущности, Борис не подставлял его ни к какой криминальной опасности и если мечтать о предполагаемых будущих блага;х, полученных при помощи Влада, то нет ни малейших сомнений, что им руководила простая схема..., маленькая компания, работающая на перепродаже…, вникать в ещё несуществующий от сделок доход, рано…, время покажет. 

Конечно, Сима не вникала в его планы и то, что Борис предложил, а не попросил, Влад опустил, тут-то и споткнулась его любовь к маме с долей откровенности, и пошли в будущую, взрослую жизнь не как детская открытая душа, как прежде, а как две параллели – любовь к маме и взрослая забота о ней… 

Ещё в Житомире, Борис обратил внимание на Славика, так его называла Серафима Леонидовна, насколько подробно и детально мальчик рассказал ему и про заброшенный завод, и про количество оставленных цепей, и ещё он обратил внимания, что в глазах был азарт, но не было жадности…, вот тогда он подумал:

- Жаль, что он ещё совсем мальчишка, было бы ему лет сорок, был бы идеальным партнёром…

Он ему напомнил себя в молодости… А потом решил рискнуть, подождать лет пять, гляди и мои подрастут, им, правда, уже и сейчас не дотянуться до его смышлёности, Юлька своими мозгами простецкими разбавила, а у этого-то, откуда такие мозги, как у Киссинджера, при внешности Олега Видова…

А на утро, Борис сделал Серафиме Леонидовне предложение, от которого она не только не отказалась, но приняла его со всей сердечностью… 

- Итак, - улыбаясь сказал Борис, - благодаря Вашему вундеркинду, Вы не поездом едете в Одессу, а мы все вместе, двадцать пятого мая, летим в Одессу первым классом…

Вторую половину июня Влад провёл на Кольском полуострове в Мурманской области, на озере Ко;лмозеро, именно в глубинах этих недр и залегает литий. В северной тишине, где стальное небо не радовало блеском восходящего луча, да там и земля местами оставалась промёрзшей, хотя ржаво-белёсый лишайник пробиваясь редкими заплатками сквозь поверхность гранита, прирастал к нему, невзирая на пронизывающий ветер, дующий с озера.
 
Влад, оказавшись в Мурманске наедине с ветром, не раз мысленно поблагодарил маму…, в рюкзаке было всё необходимое, и даже ватник, тот самый, хотя он уверял, что не на север ведь собрался, и всего на пару дней…, теперь ему было тепло и уютно, благодаря маминой заботе.

В Мурманске он дозвонился до руководителей, с которыми ему поручил встретиться Борис и в обустроенной лаборатории его приветливо встречали, не предполагая, конечно, увидеть настолько молодого партнёра.

В лаборатории ему показали образцы породы — сухие, серые камни с вкраплениями литиевых минералов, словно минерал ещё спал, не зная себе цены, но путём дробления, обжига, растворения, пройдя все стадии преобразования, на выходе страна получает ценнейший белый порошок Литий, лёгкий, герметично упакованный, готовый к транспортировке.

А уж где только он не применяется…, везде он оказался нужен, везде применим, везде востребован…

В одних странах — для аккумуляторов, в других — для медицинских препаратов, в Индии — для энергетики, в Европе — для электромобилей. Каждая страна находит своё назначение, но литий везде имеет свой вес, свой смысл и высокую цену.
 
После того, как Влад получил ответы на все вопросы касательно ценнейшего минерала, руководители прощались с ним, уже не как с юношей, а как со специалистом.

Возвращение Влада было радостным. Борис ещё тогда, на палубе, в шуме волнующихся парусов, отметил, насколько умно и тонко этот мальчик выстраивает вопросы, в способностях Влада он не сомневался, но отчёт, который представил Влад, и правда, превзошёл все ожидания.

Объём информации, собранной за такой короткий срок, был не просто впечатляющим, он стал ещё одним подтверждением того, что Борис не ошибся. и был абсолютно уверен, что Влад заслуживает учёбы в Лондонской школе экономики, в том пространстве, где мысль обретает форму, а интуиция — вес, где учат видеть не только цифры, но и суть решений.


Удушливый, раскалённый солнечный диск, висел над городом, беспощадно отнимая все жизненные силы… Воздух в городе был густым, пыльным, с привкусом карри и запахом раскалённого камня, от этого казался одновременно живым и уставшим. Такси везло Влада по улицам, где случайно выжившие деревья казались забытыми, они давно потеряли живость и шелест листвы, всё это исчезло под слоем пыли, как и память о прохладе.

Тем не менее, по дорогам двигались поджарые рикши, переполненные автобусы, лениво шли люди. Город не знал покоя, сигналы, гудки, крики, всё сливалось в непрерывный назойливый шум.

Через час Влад был уже на выставке в И;ндия Э;кспо Це;нтр, где городской пейзаж сменился на светло-серый бетон, тяжёлое стекло, неоновый свет и ковровые дорожки… На выставке Бэ;ттери Шо;у И;ндия, долгожданная прохлада, относительная тишина и собрание людей, целью которых переговоры о поставках, маршруты, сырьё и, безусловно, литий.

Он прошёл мимо стендов, не задерживаясь, павильоны разделены по темам, и Влад быстро находит нужный: логистика, транспортировка, редкоземельные металлы… Сначала его доброжелательно встретил господин Сингх, индийский партнёр, связанный с аккумуляторными заводами, ему Влад изложил суть и передал папку с подтверждающей спецификацией, Сингх проявил интерес и пообещал встречу с шефом.

Трейдер из Шэньчжэ;ня, без китайцев не проходила ни одна серьёзная сделка, у них были переработка, логистика и влияние на цены. Их интерес к литию был постоянным, почти ритуальным, они не покупали сразу, но всегда смотрели первыми, задавали вопросы, на некоторые Влад отвечал уклончиво, считая информацию закрытой. Словом, Влад проявлял себя грамотно и достойно, и несмотря, что ответа не последовало, интерес в его узких глазах, Влад уловил и визитку сохранил…

Последним был господин Ме;хта, он был вполне осведомлён, чувствовалось, что он остался довольный, предложенной сделкой и прощаясь, с улыбками открытой жизнерадостности, договорились о встрече в Лондоне.

Солнце всё ещё висело над городом, но теперь оно казалось менее тяжёлым. Влад сел в машину, закрыл глаза, и впервые за день, позволил себе выдохнуть.


   

                Лондонский климат



Каждый город имеет не только своё лицо, подумал Влад, но и запах…, хотя Житомирский, потихоньку из памяти выветривается…, Одесский, непривлекательный, специфический, о котором говорят, тянет сероводородом со дна морского, гарью и тлением…, словом, никакой душистой весны, цветущими каштанами, морем и горячем солнцем…, эти все запахи для рекламы, а сероводород, реальная правда, хотя город тонет в зелени и это радует, поэтому, Влад, выйдя из аэропорта, шёл и улыбался своим мыслям…

Борис был сказочно доволен, обнимая по-отечески и хлопая по плечу, приговаривал:

— Ну всё, собирайся… Откровенно говоря, ты заработал на своё обучение и проживание, и эта поездка — не пенсионерская. Когда-то, в царской России, в Академии художеств, Карла Брюллова поощрили, как талантливого ученика, пенсионерской поездкой в Италию. Так вот, твою поездку в Лондонскую школу экономики, я рассматриваю в какой-то степени, как твой вклад в нашу будущую компанию… Индусы довольны, китайцы в игре, Ме;хта, так тот вообще сказал, что приглашает тебя к себе на работу, высокую цену за тебя давал, между прочим, но я сказал, порядочные люди своих не продают...

Влад улыбнулся, по душе разливалась мальчишеская радость, ему было важно оправдать доверие Бориса, и приятно было его сердечное отношение.

Почему-то сейчас Влад с грустью подумал:

- Где же ты, папа… Я так хотел, чтобы ты мною гордился, я и учился поэтому на пятёрки, и читал много… Но маму ни разу не спросил, думаю, время не пришло…, она же считает меня ещё маленьким…

Но в душе продолжал надеяться, поэтому, и не мог ответить на сердечность Житомирского соседа той же открытостью…, не потому, что не ценил, а потому, что не хотел предать жившее сокровенное желание… встречи…

Подумать только, насколько легче стала жизнь с приходом электроники…, ещё пару лет назад, в Житомире, она часами сидела в библиотеке, листая иностранные стоматологические журналы, переводя их с помощью словаря… А теперь, с чувством гордости, поехала без колебания сопровождать и опекать своего сына и открыв ноутбук, в группе “Русские в Лондоне”, всё нашла для их совместной счастливой жизни.

Туманный серый день встречал недружелюбно…, мелкий, бисерный дождик моросил, кем-то забытый…, словно всё ждал небесного покровителя, который затянет небо в лиловый шёлковый шатёр и наступит тишина, пусть влажная, но тишина…, а пока что, низко нависшие тучи нагоняли тоску…

Зато снятая не глядя квартирка, на Португальской улице, оказалась практически меблированной бонбонье;ркой, в весёлом ситце с мелкими синими цветочками, принаряженная и отглаженная, ожидала их с подушечками, занавесочками, креслом и торшером, с запахом лаванды и чего-то незнакомого…, обещающего уюта. Вошли и, не сговариваясь, улыбнулись, забыв про нудный дождь…, и усталость отступила.

Город просыпался рано…, сквозь сон доносился гул машин и уличное оживление. Влад встал, прошёл на кухню, Сима уже сварила пару яиц всмятку, сделала бутерброд с сыром и налила кружку горячего чая с бергамотом…, благо на кухне всё оказалось сподручно.

В школу решили в первый день пойти вдвоём, Симе ведь и самой хотелось посмотреть на пресловутую Лондонскую школу, о которой она слышала столько хвалебных рассказов. Пройдя, можно сказать, уже свою Португальскую улицу до угла, свернув на Королевский путь и миновав пустырный сквер, без обещающей зелени, но с редкими прохожими, которые торопливо кивали, не отвлекаясь от ускоренного шага…, они за десять минут дошли до сердца Лондона… И совсем рядом с Трафальгарской площадью, величественно расположилось здание светло-серого бетона, украшенное флагами различных государств и разбавленное множеством стеклянных окон, за которыми кипела жизнь, и скрывались сокровища великих умов…

Это престижное здание и было, прославленная на весь мир Школа экономики…, заполнявшаяся потоком жаждущих знаний студентов, среди которых был и Славик, никому неизвестный Житомирский мальчик, - с радостью в душе, подумала Сима…
Славик, наскоро прощаясь, услышал знакомое мамино:

- С Богом, сынок…

И с легкостью в душе скрылся в этом шумном потоке...

А когда Влад скрылся за стеклянной дверью, растворившись в потоке студентов, Сима с минуту не двигалась…, пролистывая свою жизнь, вспоминала, как папа вечно говорил:

- Ты должна…

А потом на автомате…, сама себе говорила:

- Я должна…

И вдруг, в этом мрачном, незнакомом городе, она неожиданно вдохнула полной грудью, почувствовав, что она больше ничего себе не должна… И не потому, что автомат состарился, и неисправен, нет, она почувствовала, как перед Богом, что выполнила свой долг перед всеми…, и сбросив оковы долга, она, словно изнутри помолодела, даже повеселела, и легкой походкой, улыбаясь встречным прохожим, бездумно бродила узкими переулками…

Не спеша, позволяя себе дышать вольготно, как будто впервые за долгое время, ей не нужно было никуда торопиться, только с нежностью и огромной любовью хотелось заботиться о сыне, это святое, он для неё можно сказать, подарок божий…

Когда-нибудь, лет в двадцать, в двадцать два, когда Славик будет так влюблён, что плакать захочется от счастья, так же как ей в те безумные ночи, когда она, увидев его…, так и поплыла в неизведанном допрежь страстном потоке бытия…

Вот тогда она ему всё и расскажет про его замечательного отца, но пока рано, пока он не поймёт…, а между ними не должно быть непонимания..., надо подождать, пусть школу окончит… 
 
- А как же они похожи, один в один, - часто, глядя на Славика думала об этом Сима…

В народе говорят, если он тебя крепче любит, ребёнок будет на тебя похож, а если ты его, то на него… И это правда, Симочка влюбилась, как говорят, без памяти, с первого взгляда, а расставаясь…, так рыдала, что только ребёнок и спас её…, о нём она уже в конце месяца узнала…, и если бы не ребёнок…, и не спрашивайте, какие тёмные мысли бродили в голове рыжей бестии…

И что ни говорите, но возможность легко тратить деньги, пусть не абсолютная, даёт волю фантазиям, освобождает от тревоги, подсчётов, которые всегда были фоном её Житомирской жизни, всегда нужно было выбирать между необходимым и желанным.

Разглядывая витрины, она, подумывая о смене стиля, о её сходстве с той поэтессой Флоренс Уэлч…, о которой на палубе говорил Борис, Сима внутренне с ним согласилась…, её богемная свобода в монохромном соединении с женственностью, ей казалось, тоже подошла бы. Сливочные брюки с туникой или длинные юбки с большими уютными карманами, батистовые рубашки, с длинными вязанными жакетами, с костяными большими пуговицами и всё это, в тёплых молочно-сливочных тонах… И кудри можно сохранить, придав им форму, слегка разгладив завиток, мягкие волны до плеч, пусть струятся…, это молодит, не всё же мне пучок под гребешок носить… Пора менять белый халат с кабинетом на сливочное вдохновение…, и лёгкую походку…

И, постучав с порога в новую жизнь, она вошла в ослепительно роскошный спа-салон… Вошла с надеждой…, а вышла уверенная, интересная, молодая женщина.

Ей понравилось, что при входе её приветливо встретила дама и проводила к креслу…, а когда Сима, со стеснительной улыбкой, скрывающей восторг, прощалась, та же дама протянула ей визитку, восторженно сказав:

- Лёгкий макияж подчеркнул ясность вашему образу и придал сияние, в прическе появилось дыхание… Вам не хватает воздуха… В этом бутике есть всё для завершения Вашего стиля…

И Сима, не споря, поблагодарив всех участников её преображения, через пятнадцать минут была в маленьком лабиринте свободного дыхания, где отдавалось предпочтение и этническим мотивам, и бархату, и кружевам, и бахроме, ковбойским сапогам и мягким, невесомым балеткам…

В интересной многослойной юбке, нижней белой, кружевной, а верхней песочной, укороченной…, в белой льняной, свободной блузе и в длинной вязанной, песочной кофте на трёх перламутровых пуговицах, величиной с грецкий орех, и с большими уютными накладными карманами, она была очаровательна, женственна.

Оставив свою прежнюю одежду в магазине и завершив свой стиль светлыми балетками, она медленно пошла в сторону Португальской улицы… На углу стоял Славик, который в похорошевшей, совсем незнакомой девушке… маму не признал…

Их жизнь протекала размеренно, не сказать, что однообразно, в конце недели посещали выставки, иногда ходили в музей, чаще на спектакли…, особенно, если гастролировали русские театры, они были в первых рядах. За их общим досугом следила Сима, как и вообще за всем хозяйством.

А вот каникулы редко удавалось проводить вместе. Влад моментально влился в коллектив и чувствовал себя частью студенческой жизни, так, как будто эта жизнь была его колыбельной…  Он был общительный, добродушный и открытый, к нему тянулись студенты и он всегда был в ореоле друзей. Поэтому каникулы — это кемпинг и ха;йкинг…, студенты часто организовывали групповые походы с палатками, особенно летом. Байдарки и кано;э на Те;мзе или в районе Ри;чмонда, а иногда и гребля в Ке;мбридже или О;ксфорде. В зимние каникулы ездили в Шотландию, а на другой год запланировали Францию, лыжное высокогорье… Шамони;.

Единственное, куда они не позволяли себе возвращаться, так это в Россию. Да и некуда было, Борис все квартирные дела, как и обещал, урегулировал. Житомир вспоминали с теплотой, но сказать, что туда тянуло…, не могли, а к Одессе…, так даже привыкнуть не успели.  В Лондоне было достаточно много незнакомого и интересного, что хотелось посмотреть…, так что особо не расстраивались, что Россию не навещали.

Сима от своего сына, надо сказать, тоже не отставала, месяца не прошло, не успели часы на Вестми;нстерской башне пробить ровно двенадцать, как она, ещё вчера — стоматолог из провинциального кабинета при синагоге, уже сидела за столом на курсах “Поддержка клинического здравоохранения для иностранных специалистов”, молодая, воодушевлённая и одновременно собранная, словно жизнь дала ей второй  шанс — начать сначала, не оборачиваясь.

Любопытно, что в их совместной жизни ничего не изменилось, они, как жили в двухкомнатной квартире с рождения Славика, так и сейчас живут… Учился и учится, взрослел, переходил из класса в класс, собственно, это и в Лондоне происходит…, поменялась квартира, страна, и школа, но эти переходы он прошёл не спотыкаясь, способный мальчик постепенно мужал.

Они жили, дружно, легко, не мешая друг другу, не докучая вопросами… Бывали такие тёплые вечера, когда они сидели в кухне, делились всякими пустяками и смеялись, между ними была неразорванная детская нить, не прошедшая привязанность…, общее дыхание и понимание. Влад приносил ей яблоки, замечая её усталость…, она писала ему записки, просьбы и пожелания хорошего дня, прикрепляя магнитиком на холодильник.

Симе в чём-то было легче, в чём-то труднее, но она справлялась…

Славик закончил третий год обучения, с похвальными грамотами.

Сима тоже, после года обучения, с практикой, экзаменами, сессиями и сертификатом, успела уже поработать в нескольких клиниках, а когда накопился двухлетний опыт, её пригласили в закрытую, элитарную, стоматологическую клинику, где с первых же дней доктор А. В. высоко оценил её опыт.

В разговорах, она призналась, что в России работала стоматологом и что у неё почти что двадцатилетний стаж…

Доктор улыбнулся и лукаво спросил:

- А что ещё Вы мне не рассказали…

Сима была с юмором, поэтому весело ответила:

- У меня ещё почти двадцатилетний сын, заканчивает Лондонскую школу экономики…, -и чуть промедлив добавила, - собственно поэтому я тут…
 
Клиника, была маленькой, почти незаметной, со скромной вывеской, золотых букв Др. Антон Вайт. Внутри пахло эвкалиптом и кофе, стены в светло-оливковых тонах и цветущие свежие орхидеи, вносили покой, снимая напряжение. Доктор Вайт был человеком сдержанным, с ясным и пытливым взглядом. В нём не было ни высокомерия, ни суеты, в голосе… тихого баритона, было что знакомое, далёкое, но не забытое…

      
   
                Грани души



На протяжении четырех лет, Борис частенько звонил Владу, его по-прежнему интересовали вопросы фондовых рынков, цены на различные товары и бумаги, иногда Борис, предлагая определенную тему, просил Влада проанализировать и высказать своё мнение, подтвержденное не просто интуицией… и Влад анализировал, и высказывал своё мнение, подтверждённое скрупулёзным анализом.
 
Борис, с присущим ему юмором, не раз говорил, насколько доволен течением реки Темзы в отличие от Днепра. Его дети, к сожалению, не могли обрадовать Бориса своими занятиями и стремлением сотрудничать с папой в одной компании. В этом шутливом сравнении, звучала нескрываемая грусть.

Сыновья-близнецы, окончившие престижную академию, остались жить в Киеве, выбрали свою дорогу — тихую, семейную, не связанную с отцовским делом, не почувствовали в нём своего дыхания, не видели себя вообще в бизнесе, начатого отцом при непосредственном участии Влада.

Им оказалась по душе тихая, спокойная, обыденная жизнь, в семейном кругу, с детьми, с их интересами и совместными играми.

Леонид устроился в международную IT-компанию…, тихий, сговорчивый сдержанный, полюбил девушку со своего же курса, вместе учились, вместе получив дипломы, поженились. Родители жены собрали им на кооператив, но львиную долю послал Борис. Сегодня у них двухлетний сын Илюша, похожий на Бориса и Катенька, только что родилась, дедушке шлют фотографии, сообщения и сердечно благодарят за помощь.
Сергей, во всём похож на брата, такой же спокойный и собранный, нетребовательный, оба характером пошли в Юлю. Он женился ещё раньше на девочке из Гомеля, живут вместе с мамой в старой квартире, у них родилась дочка, Юля в ней души не чает и всё хозяйство взяла на себя.

Вот вам и все грандиозные планы на семейный бизнес, так что течение Днепра имеет своё русло…
 
Иногда, вечерами, сидя у камина в своём новом доме, Борис получал из Киева короткие сообщения …, а с ними приходили и мысли…

- Посторонние жизни…, со своими интересами, в которые меня даже не приглашали…, - обречённо думал Борис…, - обходятся только сообщениями…

- И Влад, Житомирский парнишка, случайно постучавший в соседскую дверь…, а попал в дверь моего сердца, и я открыл ему дверь своей судьбы, подумать только…, я сегодня обсуждаю с ним контракты, логически выстраиваю линию стратегии, размеры вложений, риск, прибыль предприятия, а умный, доброжелательный Владик, уверенно владеет материалом… Да, ему понадобилось четыре года и на выходе…, совершенно повзрослевший, молодой человек, прекрасно владеющий английским и французским, не считая родного русского, с твёрдой профессиональной подготовкой…, он и есть моя оставшаяся надежда, а я посредник, необходимый мостик…


Был у Бориса друг старинный, ещё с тех, залихватских лет, Теймураз из Кутаиси, владел он виноградными плантациями, сперва родители, а потом уж и он сам, много лет прошло с наших последних виражей…

А тут, спустя много лет звонит, голос хриплый тихий, какой-то, погасший, честно говоря, неузнаваемый… И он, словно отвечает на мой молчаливый вопрос…

- Болен я, очень болен, по ночам тот свет вижу, видать, скоро мы с ним свидимся…
 
Борис и вставить успокоительные слова не успел, как Тимур сказал:

- Знаешь, с тех пор , когда у всех были записные книжки, я свою не выбросил, сохранил и видишь, пригодилась она мне сейчас…, открыл её, пролистал с первой до последней страницы, многих уже и след простыл, а из тех, кто остался, ты единственный, которому я могу доверить одно деликатное дело…

- Видишь ли…, болезнь меня так скрутила, что не могу я больше ухаживать и содержать свои виноградники, и вино распространять не могу…, продать всё хочу доверенному человеку, да так, чтобы не обманули…, чтоб не только на похороны осталось, а чтобы детей обеспечить. Вот перелистываю эту затёртую временем записную книжку и знаешь, кроме тебя, я понял, мне некому обратиться…, не осталось тех, кому можно доверять, порядочность стала редкостью… Слушай, помоги, друг. по старой памяти, посоветуй, как виноградники продать, кому вино продать…, вина много, уж поверь мне, вино терпкое, дубовое, без сахара, ещё дед мой со;здал этот нектар, сам Бог Дионисий позавидовал бы…

Тяжелым камнем легли слова Тимура, вспомнил он молодого, красивого, шумного, весёлого…, а как пел, пьяные слёзы аж сердце трогали и сейчас глаза влажные, и голос его, прямо душу растеребил…

Не о солнечных виноградниках, не о терпком вине думал он, а о том, что все, в сущности, счастливые семьи, похожи друг на друга…, а несчастные — несчастливы по-своему. Как отголосок, как тень, его мыслей про своё одиночество, про пустую выцветшую жизнь… И рядом сердечная тоска Тимура, хриплым, почти погасшим голос с просьбой, с доверием…

И сквозь горестные мысли проступила радостная нота нужности…, как же всё-таки сложно устроен человек…, оказывается, эта нота так важна для песни его души… Подумать только, меня вспомнил Тимур, через столько лет, единственного, кому в самую трудную минуту, смог доверить будущее семьи…, стало быть, я сохранил праведную душу.

И Борис понял, что жизнь снова даёт ему шанс — не утешение, не подарок, а дело, которое требует порядочности и контроля. Такие дела не обсуждаются по телефону, не решаются на расстоянии, они требуют переговоров, вложений и времени.

- А вот и вы, мои многочисленные визитки, бережно мною хранимые, мои драгоценные связи, разбросанные по всему миру и собранные в моём недавно приобретённом секретере…

И достав из старой визитницы карточку не друга, но человека надёжного, из французского посольства, с которым когда-то уже обсуждали поставки, лицензии и даже грузинское вина, Лора;н Дюва;ль — советник по экономическим вопросам, много лет работающего в Москве во французском посольстве…

- Он-то мне и нужен, - решил Борис, моментально ему позвонив…

По-французски Борис не говорил, но Лоран знал русский прилично.

- Мон Шери;, - со смехом произнёс Борис и Лоран, узнав его, моментально сказал:
 
- Сколько лет, сколько зим, как у вас говорят… Что-нибудь случилось, чем-то я могу тебе помочь…

- Скажи пожалуйста, ты по-прежнему занимаешься лицензиями, поставками, мне нужно найти человека, который во Франции занимается винами, и который заинтересован… в приобретении не только вин, но может быть даже и в приобретении плантаций…, ну, это всё, конечно, не телефонный разговор, я сейчас нахожусь в Одессе, но могу прилететь в Москву, и мы обсудим более детально.

- Хорошая идея, прилетай в Москву, пятницу, субботу и воскресенье мы можем провести вместе, а что касается ваших грузинских вин…, да, они немного дикие, но в них что-то есть…, поговорим об этом…, у меня есть нужные тебе люди…

Душу осветило солнце и как будто, даже мартовский кот в душе проснулся…, потирая довольно руки и улыбаясь новому шансу.

Борис открыл ноутбук, заказал билет на утренний рейс в Москву, номер в отеле Националь, роскошный, с видом на Красную площадь, не отказывая себе в комфорте, сложил необходимое на первое время, остальное, слава Богу, можно всегда докупить, проверил паспорт, и, глядя в окно, торжественно сам себе сказал:

— Значит я, как те звёзды, кому-то нужен...

Вспомнил мимоходом Маяковского и налил себе бокал кампари.
 

Осенняя Москва встретила Бориса, как обычно, своей строгой, неповторимой, величественной красотой; золотые купола сияли в багряных лучах медленно уходящего солнца, и их отражение в этом свете, смотрелось удивительно живописно. Солнце, словно не желая покидать город, прощалось последней октябрьской улыбкой. Красная площадь дышала торжественно, спокойные Кремлёвские башни, как ночной дозор, всматривались в потемневшее небо.

Борис остановился в гостинице “Националь”, окна его номера выходили прямо на площадь, и прощальный вечер оказался особенно прекрасным…, вишнёвый закат, окрасивший небо запредельной красотой, закрался и в его бокал, и даже мерло; стало насыщеннее, как будто напиток вобрал в себя тепло уходящего дня.

Встреча с Лораном прошла спокойно, без суеты, в полном взаимопонимании и обоюдном согласии.


Кто-то хотел увидеть Париж и умереть, но Борис хотел увидеть этот город и любить его, потому что невозможно не влюбиться в это переплетение крошечных, узких, булыжных улочек и рядом широкие, вольготные бульвары с цветущими раскидистыми каштанами, одаренными рыжим солнцем, дарящем последнюю красоту уходящей осени…

Потрясающий Люксембургский парк, возвращающий нас в далёкие времена рококо и барокко. Как же это красиво…, безумно, щемящая… память красоты…

Нет, я не против современных стилей, просто кому-то может не нравится этот распластанный перед Лувром треугольник из стекла, алюминия и стали… На мой, не претендующий вкус, пирамида резко контрастирует с классической архитектурой Лувра…, с его ренессансными и барочными фасадами, с духом рококо. Она, как будто, врезается в ткань времени чужеродным осколком, как когда-то и Эйфелева башня, похожая на конструктор, просто к ней за столетие привыкли. Ну это так, мой эстетический протест гармонии.

А это низкое, плоское небо, как развёрнутая ткань переливчатого муара; от сирени до фиолета, от бледно-розового до цикламена. Здесь, словно каждый родился художником, и каждый дотронулся кистью до неба, оно такое прелестное, разное, неповторимое. Нет, в Париже надо любить, можно, конечно, умереть там, где похоронена аристократия России, но лучше любить и наслаждаться созданной эпохой.
 
В шумный, рекламно-яркий Париж, Борис прилетел поздно вечером, легендарный роскошный отель, “Гео;рг Пя;тый”, расположенный в “Золотом треугольнике” Парижа, вблизи Триумфальной арки, встречал Бориса гостеприимно, но чопорно, в традициях своего гордого величия…

Ну, а как вы хотели, элегантный отель, с неподражаемым стилем ар-деко, изысканным интерьером и великолепными видами на Париж, чтобы встречал вас подобострастно…, ну уж нет, французы вообще считают себя на пьедестале…

Номер приятный, в мягких сливочно- золотистых тонах, оформлен стильно, не броскими антикварными предметами и белоснежная мраморная ванная, обрадовала Бориса имеющимся душем Шарко;, разработанным в девятнадцатом веке французским неврологом и психиатром Жан Марте;ном Шарко;…   

Легко поужинав судаком орли; с изысканным соусом тарта;р, и выпив бокал Пюлиньи; -Монраше; он поднялся в номер и решив, все деловые переговоры перенести на утро, блаженно заснул.

Продуманность Лорана вызвала у Бориса не только восхищение и благодарность, но и ясно показала степень его личной заинтересованности в предстоящих переговорах.
Приветливо-прозрачным утром в номер принесли безупречный завтрак и короткое сообщение:

- Деловая встреча назначена на два часа дня, состоится в ресторане отеля Кристиа;на Лё Скера;. Господин Люсье;н Соре;ль придёт с переводчицей.

Ресторан — это ода непревзойдённой элегантности, ослепительная изысканность вкуса, но Борис тоже хотел выглядеть элегантно, поэтому, отель предоставил ему возможность проконсультироваться с парижским домом мод Чифаре;лли, выбрав для себя лёгкий, однобортный тёмно-синий костюм, пиджак сидел вальяжно, не обтягивая его, а белая рубашка легко сбрасывала пару лет…

Несмотря на свои пятьдесят пять и средний рост, Борис всё равно смотрелся молодо, наверное, от природного шарма и располагающего обаяния… Шёл неторопливо, с добродушной, подкупающей, приветливой улыбкой. 

Люсье;н, высокий корсиканец, совершенно седой, но с живыми, горящими, агатовыми глазами и орлиным взглядом, дополненным формой носа, был примерно его же лет.
Переводчица, от красоты которой Борис сразу же потерял дар речи, быстро представилась, имя которой он не расслышал, но переспросить было неловко, раду;шно перевела, что Люсье;н Соре;ль благодарит Бориса за то, что компания “Б+Л” — так Лора;н представил их совместное предприятие, обратилась к ним, в ещё молодую, не зарекомендовавшую себя на рынке, компанию. И тут же заверил, что сделает всё от него зависящее, чтобы компания “Борис + Лора;н” осталась довольна условиями сделки.
 
Неожиданным для Бориса оказалось то, что Люсье;н говорил исключительно о покупке вина, ни слова не прозвучало о приобретении виноградных угодий. Когда Борис осторожно задал вопрос о виноградниках, Люсье;н, слегка удивившись, подняв брови ответил, что в контракте этот пункт не обсуждался. Борис сделал для себя вывод: Лора;н, вероятно, намеревался оставить эту роскошь себе, как процент от сделки…
 
- Ну что ж, - подумал он, - в такой ситуации он имел право претендовать либо на процент от сделки, либо на солнечную долину, увитую столетней лозой, этот вопрос скорее всего Тимур обсудит с Лора;ном.   


Можно утонуть в океане, можно — в реке, но с первой же минуты, увидев перед собой её, Борис хотел утонуть только в её прозрачно-озёрных глазах…

Она сидела на краешке кресла и совсем не потому, что ей мешал кринолин, нет, она так была воспитана. Ей было непозволительно мало лет, всего восемнадцать, и всё же, в её лице, в осанке, в том, как она держала руки, было столько аристократизма и природной мягкости, переданной, вероятно, по наследству, что у Бориса перехватывало дыхание…

Он непозволительно долго не мог оторвать от неё взгляда…, вся его жизнь опрокинулась, или её вовсе не было… Было существование грустного детства, вульгарной юности и никому не нужных, долгих, безрадостных лет… Он давно сам себе был не нужен. Влад, случайно появившийся в его жизни, на какое-то время взбодрил и держал на плаву…

И опять он возвращался в это лицо, словно написанное акварелью, в грусть её небесных глаз, в осеннюю печаль русских полей, подаренную ветрами ушедшего столетия…

Он даже не представить себе не мог…, коснуться её руки…, нет, ею можно было только любоваться… Сквозь прозрачную шифоновую блузку угадывалась тонкая линия спины, грациозно прогибаясь, она соединялась с длинной шеей, словно завершённый музыкальный аккорд.

Когда он, наконец, спросил её имя, она ответила:

- Лада, - как дыхание лепестков доверчивых губ…

Эхо её имени болью коснулось сердца, откуда-то он знал…, да, ему было знакомо это славянское имя… Лада - Богиня красоты и любви, она ведь, по приданию, несла с собой и несчастную любовь…

Но не хотелось придавать значение старым поверьям, легче было обмануть своё сердце…

К концу ужина, когда все деловые переговоры были закончены, неожиданное приглашение Лады посетить в выходные дни их усадьбу под Парижем, предложение настолько обескуражило Бориса, и одновременно так обрадовало, что он три раза повторил:

- Я бы с радостью, с радостью, с огромной радостью…, — вот ведь, как мальчишка, одёрнул сам себя и Лада засмеялась изумительной улыбкой…

Люсье;н что-то сказал по-французски, но Лада не перевела, лишь смутилась…

От потеплевшей обстановки Борис робко спросил:
 
- А у Вас будет время до выходных, - на секунду запнулся, а потом добавил, - что-нибудь мне показать… 

Она легко согласилась, сказав, что позвонит ему.


Утро следующего дня порадовало Париж своим ещё одним солнечным днём, не жарким, но безветренным, так что можно было обойтись без пальто. Надев твидовый пиджак, кашемировый тонкий свитер под горло и на французский манер, повязав шарф мягким узлом, Борис спустился вниз…

Минут через десять подошла Лада, спросив:

- Я опоздала…

Но Борис быстро ответил:

- Нет, что Вы, это я раньше вышел…

И они тепло улыбнулись друг другу.

- Вы можете говорить мне ты, - сказала беспечно Лада.
 
- И ты можешь, - улыбаясь, сказал Борис.

Она промолчала, подумав: 

- Не могу, он, скорее всего, старше моего отца.

А если бы сказала, то весь запал у Бориса прошёл бы, потому что наверняка, её родители намного моложе…, а от несказанного, горечь не опустилась на его приподнятые плечи.

Как, в сущности, для счастья мало нужно, с ней он чувствовал себя мечтающим, летающим и влюблённым и главное верил, что и она на пороге большого чувства…

Итак, его сахарный домик только надстраивается, и он легко и радостно в нём живёт. Закравшуюся мысль о неравном браке сбросил с высоты своего сознания, в очередной раз, обманув себя…, и в приподнятом настроении, держа её под руку, они подошли к машине.
 
Улыбаясь, Лада сказала:

- Наверняка, Вы всё знаете про Лувр, про Эйфелеву башню и про Версаль, это показывают всем, а я Вам покажу небольшой монастырь в долине Шеврё’з, это очень симпатичное место, он хранит в себе тишину лаванды и каменную прохладу веков.

Долина лежала в лёгком утреннем мареве, вечнозелёные оливы дышали прошлым, небольшой монастырь скрывался за высокими кипарисами, когда-то он принадлежал одному старинному ордену… и Лада, не спеша, рассказывала, что эти места посещали художники, философы и поэты.

Несколько строк одного из забытых поэтов, она с лёгкой улыбкой прочла Борису:


Под сводами аббатских полусфер,
Монаха дух гуляет неустанно,
Там гул шагов и мрачный интерьер,
И чудодейственность фонтана.

Монашеская жизнь, забытые века,
В подвалах лабиринта тайный ход,
В аббатстве жизнь была горька,
Их предал собственный народ.


Ворота старого аббатства со скрипом привычной боли, медленно отворились, и перед ними открылся небольшой дворик, вымощенный старым булыжником, в центре которого стоял тот самый колдовской фонтан, с фигурой нимфы. Привычная тишина души монастыря, которую не хотелось нарушать…, не хотелось вторгаться в мир другой жизни и тревожить остановившееся время...

Но Лада, почти по-детски, смеясь и бегая вокруг фонтана, рассказывала о чудо-воде, о неземной любви, которую испытает тот, кто трижды в водах святого фонтана омоет лицо…

И она, готовая испытать освящённое счастье любви, складывая ладошки лодочкой, собирала в них скудеющую струйку и, словно таинство, омывала своё мраморное личико.

Наивность и женственная привлекательность в одном дыхании. Уж как Борис ни старался себя сдерживать, иногда не получалось… Вот и сейчас, он со смехом сказал, что тоже хочет несбыточной, головокружительной любви, и, догоняя её, легко коснувшись, как мальчишка, вскочил в фонтан и забрызгал весь молчаливый дворик. И по всему чувствовалось, что ей нравится такая лёгкая безмятежность…

Что ни говорите, а это французское троекратное целование в щёку — при приветствии и при прощании — совсем неплохой обычай… Борису давно хотелось применить свои знания, он даже знал, что в некоторых регионах Франции целуются даже четыре раза.
И вот случай представился, провожая и благодаря друг друга за удивительный день, Борис сказал, что это был лучший день в его жизни и поцеловал Ладу в обе щёки по два раза.

Она, смеясь сказала, что это перебор, но простительный приезжему…

Похоже, это был не только лучший день в его жизни, но ещё и лучшая бессонная ночь.

Ему хотелось быть рядом с ней, слышать запах её волос, коснуться её плеча. И она, как ему казалось, отвечала… весёлым обещанием, позволением быть рядом. Он не сомневался ни в искренности её взгляда, ни в её смехе. В ней не было женского кокетства, в ней звенела апрельская весна и манила очнувшегося, как после долгой спячки седеющего медведя…

Ему хотелось ради неё и горы свернуть, и мир к ногам положить, и любить…

Но сизифов труд, как известно, бесконечен и бесплоден...

- Если бы я был молод, бесстрашен, образован и действительно чувствовал бы, что мир у моих ног…, то тогда да, а так не по Сеньке шапка…

Но Борис, заглушив правдивые ноты души, словно назло ей, мечтал на выходных сделать Ладе предложение, представляя, как за ужином, при свечах, в кругу её родителей, с бокалом вина…, мягко и доверчиво скажет о своей любви и о своём желании быть в её жизни…

    
Особняк, расположенный в Рамбуйе;, стоял на небольшом пригорке лиственного леса, бережно сохраняя прелесть уходящей осени… Порыжевшие листья блестели в лучах полуденного солнца, а потонувший под всё ещё зелёными липами особняк, прятал свои нарядно-белые колоны, закруглённые мраморные ступени и неповторимую Петербургскую желтизну фасада.
 
Третье поколение белогвардейской династии трогательно хранило родственную память: голубой муар стен, карельская берёза усадебной мебели, без бронзы, без мелкой резьбы, чистый Павловский стиль с хрустальной корзиной под потолком, с маркизами и бархатом, портреты, с приобретёнными временем кракелю;рами, рамы, покрытые па;тиной… Как хорошо, что ничего не обновлялось, иначе бы ушёл этот неповторимый дух времени.

Скромное обаяние аристокра;тии…

Борис интуитивно чувствовал в ней девственную хрупкость, не манерное Версальское воспитание, а скорее Царскосельское… Отсюда эта прозрачная грусть лебединых прудов...

Не в майском саду под цветущей черёмухой был накрыт кружевной стол, нет, черёмуха была только в душе Бориса, а скромный обед проходил в овальной столовой, под белой скатертью. Фарфор, правда, был с гербом, но еда простая: запечённые овощи, зелёный салат, заправленный горчично-медовым соусом, и к чаю был подан круглый, замечательный, старорусский крупеник с изюмом, курагой и мёдом…

Неизменно на таких обедах, как и полагалось, в двух плоских вазочках стояли магические туберозы, с дивным ароматом невинности и романтической любви. И только два наполеоновских гобелена по обе стороны стола, несомненно, оставались главным украшением столовой.

Отец был худ, невысок и ничем непримечателен, но беседу вёл оживлённо…, поразительно молодой и хорошенькой была мать и, взглянув на неё, сразу становилось понятно, что всё лучшее она передала дочери. А изысканная Ладина утончённость, это ветер с гранитных берегов Невы.

Лада сидела напротив Бориса, в льняном пшеничном платье с большим, лежащим на плечах воротником. Не нарядная, но даже в таком простом платье, выглядела элегантно. Маленькая коралловая розочка соединяла прямые концы воротника у самой ложбинки шеи…

Неслышно плавились тонкие свечи в серебряных подсвечниках, пополнились бокалы лёгким бордо, и Борис, взглянув на Ладу и встретив, как ему показалось, её одобрительную улыбку, поднял бокал и… приготовился сказать выстроенную за ночь волнующую речь…

Страх, неловкость и неукротимое желание — всё перемешалось в душевном пространстве, среди долгожданных, непозволительно запретных чувств...

Подняв бокал, готовый произнести:

- Я прошу руки вашей дочери…

В это же мгновение сердце пронзила острая боль, словно вонзилась игла, перехватив дыхание, и запнувшись, с трудом совладев с болью, вместо слов о безумной любви он сказал:

- Друзья…, дело, по которому я приехал во Францию, завершилось и, откровенно говоря, завершилось блестяще, не только благодаря обстоятельствам, во многом я чувствовал тонкое чутьё Лады, её понимание и способность переводить не только слова, но и смысл, интонации, взгляды, всё это было для меня бесценным даром.
 
Он посмотрел на Ладу, и она, принимая комплимент, смущённо опустила глаза.

- Я хотел бы выразить вашей семье благодарность… за восхитительную дочь и сделать ей маленький подарок… Приглашение в новогодний Петербург, в ярмарочную Москву и в Одессу — к прощальному причалу, откуда в полную неизвестность отплывали великие умы России…, печальные философские пароходы...

Лада первая, нарушив тишину, улыбнулась, тихо захлопала в ладоши и таинственно сказала:

- Звучит как волшебное приключение...

В глазах родителей читалось согласие, и отец, подняв бокал, поблагодарил Бориса за щедрое приглашение.

Улыбнулся и Борис, но внутри осталась опустошающая недосказанность, и сердце ныло, словно оно нашло своё счастье, а удержать не сумело, или отсрочило признание…

И это чувство неуверенности в себе, незнакомое ему прежде, раздосадовало его до такой степени, что оставаться далее он не мог, исчезла вальяжность, угасло очарование и какой уж тут юмор…

Бежать от своих мыслей и своего внутреннего позора…, а наутро послать корзину французских ромашек в знак благодарности за приглашение…

Борис медленно поднялся из-за стола, посмотрев на угасающие свечи, чувствуя и своё душевное угасание, сказал, чуть приглушённым голосом:

- Ваш дом изумительно красив, в нём так трогательно сохранилась родственная связь поколений, трепетное дыхание усадьбы. Благодарю вас за гостеприимство. Рад был знакомству, а теперь позвольте откланяться.

Прощаясь, приветливо касались друг друга воздушными поцелуями, почти близкими объятиями и никто не заметил раненой души Бориса...


Обратная дорога была мучительной, перебирая цветные стёкла своей жизни и её последний сюрприз, обжигающую любовь, похожую на кровавый закат, Борис раздражённо задавал вопросы:

- Зачем судьба отсрочила признание, зачем остановила сердце, не позволив дышать…
 
Он гневался на судьбу, на жизнь и на сердце, которое дрогнуло в последний момент, повинуясь…

И весь, так красиво выстроенный вечер, рухнул в его душе, как спектакль “ Без права на любовь”

Нет, сдаваться он не хотел, хотел послать вызов судьбе, чтоб так безжалостно отнестись к моей душе, велев повременить, не дать признаться…

И гнев бушевал в его груди полночи, лишь к утру притих, устал, успокоился, и ранним утром, с облегчением, на маленькой открытке написал:

- Надеюсь, Петербург встретит Вас кружевным снегопадом, Москва блинами с икрой, а Одесса, с моим отрытым сердцем и гостеприимной душой к Вашим услугам.
                Борис.

Положив открытку в корзину с французскими ромашками, распорядился отправить её в усадьбу Корниловых

Развязался голубой бант, и ленточка, подхваченная ветром, соскользнула с мраморных ступеней, а ромашки, послушно ветру, склонили свои крупные махровые головки и терпеливо ждали того момента, когда сквозь стеклянную дверь будут замечены и отогреты домашним теплом…

Лада, найдя на дне корзинки открыточку, бегло прочла её, подбежала со смехом к маме, говоря ей:

- Ну скажи…, он всё-таки ду;шка…


Любовь, вспыхнувшая так нежданно и без видимой взаимности, не остыла и уверенность не поубавилась, нет, и минутная слабость… не сломила…

При прощальном разговоре, встречу с Ладой перенесли на середину декабря, решив начать русские каникулы в Одессе, Новый год встретить на одном берегу Невы, а утром, первого января, проснуться на другом берегу, успев пробежать по распахну;вшемуся мосту…
 
Рождественскую ночь с изобилием русских вкусностей, провести в столице, а на прощание с Россией, кажется, оно совпадёт с крещенскими морозами, опять в объятиях Одессы.


Пришло время переключиться на завершённую продажу грузинских вин…, разделить радость блестящей сделки с Тимуром, который от счастья, похоже, свои похороны отодвинул…

Лора;н проявил невиданную щедрость души…, купив за приличные деньги виноградники, он оставил родне пожизненное право пользоваться урожаем, без права продажи, разумеется… Борису эта сделка тоже принесла неслыханную прибыль, которую он ни с кем не должен был делить…


Влюблённость — это, знаете ли, как прозрачная пелена счастья, даже если она и призрачна, ты паришь в этом состоянии, пожалуй, главном в жизни. И неважно, что влюбленность твоя ещё безответная, но надежда — это тоже, как амурные крылья
Влюблённый Борис летал по просторному, светлому дому, соединяя с ним своё дыхание. Он приобрёл этот удивительной красоты пригорок лет пять тому назад; с одной стороны его окружало море, с другой, долго тянулась широкая аллея цветущих каштанов, похожих на розовые свечи.

Проводив Влада с мамой в Лондон и ребят вместе с женой в Киев, Борис решил построить свой уникальный дом по эскизам известного японского архитектора, Тада;о А;ндо, своего рода Роде;на современных вилл.

Корниловская усадьба хранила память предков, а эта вилла сохраняет воздух времени и тишину.

Так что, если прибавить к его призрачной любви наличие такой виллы и гонорар от сделки с вином, то его радость, прямо скажем, выходила из берегов, хотелось всех осчастливить, словом, самое время вспомнить о детях, о внуках и внучках, которые шлют ему фотографии с постоянным вопросом:

- Дедушка, а когда ты к нам приедешь?

А вот, вам мои дорогие, и ответ:

- Завтра же, первым же рейсом вылечу в Киев и с каждым побуду так долго, как смогу...


Встречали Бориса, как заморского гостя, на столе не было изысканных блюд из дорогих магазинов, но три женщины, его жена и жёны сыновей, вложили душу в каждое блюдо.

Юля, прожив с Борисом по соседству двадцать пять лет, помнила все его пристрастия: и копчёную курицу, и маринованные баклажаны, и оладьи из кабачков со сметаной, и всё это она с любовью приготовила.

Лёнина жена испекла домашний наполеон с заварным кремом, а Серёжина, Верочка из Гомеля, приготовила хворост, можно сказать, память его детства, и увидев эту солнечную горку, присыпанную сахарной пудрой, горло Бориса перехватило, и появились слёзы..
.
В своё оправдание он сказал:

- Старею, стал сентиментальным…

А по душе, как по бархатному ковру, прошлась волна сожаления…, променял, мол, детские ручонки, так ласково и доверчиво обнимающие шею, на горячую молодость Внуки, чудо-дети, воспитанные и в то же время тихие, они с радостью окружили его, обняв наивным, всё подкупающим детским теплом...

Во время ужина оба сына сердечно благодарили отца, вспоминая и академию, и квартиры, и постоянную помощь, в их словах была сердечность, в глазах светилась любовь, и от слов благодарности у Бориса проступили слёзы, в сердцах он даже корил себя за отстранённость прожитых лет.

И Юля…, такая приветливая, спокойная, в сущности, она ведь ничего никогда не требовала и не на что не претендовала…, ни на его время, ни на ухаживания, ни на любовь, она самоотверженно отдавала всё своё время детям, а теперь, с той же душевной теплотой возилась с внучкой…, трогательно было смотреть на их сплочённый, домашний уют, и надо сказать, она совсем не постарела, хорошо выглядит и вполне могла бы устроить свою личную жизнь, и её скромность, и преданность семье, вызывали у Бориса благодарность.

Позади осталась тихая и возможная жизнь, которую он когда-то не выбрал...


Юмор одесского города, как шум морского прибоя, он и есть воздух Одессы, накрывший вернувшегося Бориса звонками и связями…

- Что бы я без вас делал, - размышлял Борис, доставая знакомую визитку.

Зя;ма, старый приятель шумных компаний…, флорист Зя;ма, сегодня у него лучший цветочный салон в городе, со штатом первоклассных выпускников, наверняка среди них найдётся флорист японской школы икебаны и Зя;мин салон, как нельзя, кстати…, так что, пора нанести Зя;ме телефонный визит, освежить его память, напомнив о себе…

И благодаря совету Зя;мы, неприступные хризантемы, словно с пены морской сошедшие, займут почётное место в доме и поладят с непростым характером орхидей…

До приезда Лады оставались считанные дни…




                Русские каникулы



“Ах, Одесса, жемчужина у моря”, эти строки из давно знакомой песни принадлежат композитору Табачникову, сочинившему их, кажется, году… в 1939…

И как продолжение памяти незабываемых строк, “Жемчужина у моря”, идеальное изваяние приветливо встречает каждого у входа в аэропорт, и строчки из знакомой песни долго оставались в сердцах каждого одессита… 

Ещё привлекает внимание приезжающих интересное решение крыши, она выглядит необычно лёгкой, как вальсирующая, набегающая волна, застывшая в стекле.

Тем не менее, время встречи неотступно приближалось, Борис заметно нервничал, прибытие её рейса давно объявили, и Лада вот-вот должна была появиться. В белой замшевой дублёнке, с большим отложным овечьим воротником, словно с чужого плеча и в широкой белой курчавой папахе, узнать её было невозможно, он её и не узнал, она, подойдя к нему, сказала:

— Как хорошо, что Вы меня встречаете с ромашками, я люблю их, те, которые я от Вас получила, у нас стояли очень долго, значит с душой подарили, так бабушка говорила…

И он, сбитый с толку этой огромной папахой, даже забыл передать ей букет… и, конечно, не мог признаться, что любовь всей своей жизни не узнал...

Увидев белокаменную стеклянную виллу, освещённую изнутри свисающими с потолка огромными прозрачными шарами, Лада приостановилась, ещё не подойдя к плоским, широким ступеням и замерла… созерцая.

— Это похоже на спектакль, - тихо сказала она.

Но Борис, предвкушая, насколько понравится ей сюрприз от Зямы, в виде зимнего сада с королевскими хризантемами, не стал уточнять, на какой спектакль похожа его освещённая вилла.

И несмело войдя, она сказала:

- А это уже напоминает свадьбу…

И Борис сострил, сказав, что на свадьбу, имея ввиду свою, он ей подарит букет из белых роз.
 
А она, смеясь, добавила:

- Разбавьте бледно-розовыми…

В эту минуту раздался твёрдый, долгий звонок в дверь…

И, поскольку, они даже не успели раздеться, Борис машинально сразу открыл.

Первое, что бросилось в глаза — это очень высокий, широко улыбающийся, молодой парень, одетый, как говорят, с иголочки: широк в плечах и непозволительно красив…, на чисто британском диалекте сказал:

- “Looks like I wasn’t expected… and not even recognized!” (Похоже, меня не ждали… и даже не узнали!)

Это прозвучало, как весёлое удивление, с лёгкой иронией.

Лада, решив, что к Борису прилетел англичанин, как и она, на каникулы, мгновенно подхватила игру, сказав:

- “How could anyone recognize you…, when you’ve just stepped off the cover of The Gentleman’s Journal?”  (Как тебя можно было узнать… если ты только что сошёл с обложки The Gentleman’s Journal? )

Отметив про себя, что он ей понравился…

Тем временем, Борис очнулся…

- Что за вечер такой, никого не узнаю, - подумал он.

И не скрывая удивления, повторил:

- Боже мой, Влад, а ведь, и правда, не признал, откуда, думаю, этот викинг свалился… Господи, ну совершенно не узнал, ты так изменился…

А про себя подумал:

— Это ж надо, такой парень вымахал, и откуда у этой невзрачной, еврейской Симочки, такой сын родился…

И посмотрев на Ладу, поймал их взгляды…, она никогда не смотрела так прежде. И вдруг, он почувствовал, словно воздух их потянул друг к другу…

Лада, услышав русскую речь, невольно, с изумлением, перешла на французский:

“C’est ;poustouflant ! Tu es russe ? Jamais je n’aurais imagin;… Tu es comme une vision sortie de mon r;ve de jeune fille”. (Это потрясающе! Ты русский? Никогда бы не могла представить… Ты как видение из моего де;вичьего сна.)

Легко читалось в глазах обоих, насколько они понравились друг другу и Влад, улыбаясь, ответил по-французски:

- “On peut parler en fran;ais…, dans n’importe quelle langue, ce sera tr;s agr;able avec toi”. (Мы можем говорить с тобой по-французски…, мне на любом языке с тобой будет очень приятно общаться.)

Боря, не понимающий ни слова ни на каком языке, стоял растерянно, даже забыв представить, нежданно прилетевшего Влада, и представляя их друг другу, удивился сходству их имён…

Хотя, к этому времени, Влад уже представился, назвав своё имя и объяснив, что летом закончил Лондонскую школу экономики, и что по случайному совпадению пять лет назад они были соседями в маленьком украинском городке, но незначительный эпизод из моей школьной жизни нас сблизил, добавил он, и теперь, похоже, я являюсь дипломированным аналитиком-консультантом, как я понимаю, знакомому тебе Борису…

Они рассмеялись схожестью имён, и Лада вкратце рассказала о своей помощи в сделке с вином, о которой, кстати, Борис не советовался, и Влад быстро это отметил, и добавила о щедрости Бориса, пригласившего её на русские каникулы.

- И похоже, мы с разных концов в одно и то же время приземлились…

И Влад со счастливой улыбкой добавил:

- Чтобы всем вместе провести каникулы…

Борис молча переждал их весёлое щебетание, нескрываемо расстроенный, но стараясь сдержаться, сказал:

— Друзья, а не пора ли всем раздеться и, наконец, пройти в зал, где накрыт стол и ужин стынет…

Влад, отсутствовавший чуть больше четырех лет, знал о строительстве дома лишь по рассказам Бориса, о стекле, о световых решениях, высоких потолках, “пространстве тишины”, как он это называл, но войдя, и не скрывая своего удивления, оглядываясь, сказал:

- Элегантно, напоминает конференц-зал японской резиденции, изысканно, чопорно и холодно-нарядно…

И как бы в подтверждение своим словам, добавил несколько строк из сегодня уже забытых поэтов:



И скатерть чёрная на фоне белых орхидей,
И ледяное серебро тарелок,
Как всё продумано…, до кончиков ногтей,
Для чопорных и званных посиделок… 

Салфетки чёрные в гранёном хрустале, 
Словно, приподнятые крылья лебедей,
Во льдах ноябрьское Божоле;
И аромат лавандовых свечей…



А что, стихи в точку, всё настолько продумано, что даже чёрные салфетки в длинных бокалах, действительно смотрелись, как приподнятые крылья лебедей, готовые взлететь… И, подняв глаза к стеклянным шарам, Влад заметил, как они послушно гасли, создавая сомнительный интим.

- Элегантно, — повторил Влад, и Лада, стоящая рядом с ним, не моргая, кивнула, - скажем так…, вычурно, но ничего не скажешь, безукоризненно…

Он сделал паузу, чуть прищурился и, улыбаясь, добавил:

- Для тебя, привыкшего к мягкому комфорту…, к бархатным креслам, в которые можно забраться с ногами, к шотландскому пледу, запаху кофе…, скажем так, очень неожиданно, без привычного уюта, домашнего тепла…

И опять Лада, словно в её жизни всё уже было согласовано с Владом, кивнула.

Торжественно накрытый стол стоял в гордом одиночестве, поскольку накрыт был на двоих. Лада в замешательстве посмотрела на Влада…, и Борис, перехвативший её взгляд, поспешно заметил:

- Влад…, но я ведь не знал, что ты приедешь. Ты же не предупредил...

И сделав шаг к длинному чёрному прилавку, повторяющему форму стола, открыл его, едва прикасаясь и добавил, стараясь говорить легко, не показывая своего раздражения:

— Это мы сейчас исправим, добавим ещё один прибор, предупредил бы, я бы подготовился, а то, видишь ли, сюрприз.
 
Вроде бы говорил тихо, а совсем уж, про себя добавил:

- Сюрприз он сделал, а что такое сюрприз? Ничто иное, как нарушение моего личного, душевного пространства.

Когда ужин подошёл к концу и свеча в серебряном шандале догорела, роняя восковые слёзы на траурную скатерть, Борис, непринуждённо, сказал:

- Я не стал заказывать тебе гостиницу…, не знал, захочешь ли ты оставаться в чужой стране в одиночестве, в любом случае, дом в твоём распоряжении.

Он сообщил это, как бы между прочим, но посмотрел на неё.

Лада, беспечно, почти по-детски, ответила:

- Спасибо, Вы замечательный и заботливый, но я привыкла бывать в разных странах одна и нигде не чувствую себя в опасности, тем более что я говорю на трёх языках, мне удобнее будет в гостинице…, и если Вам не сложно, закажите, пожалуйста, номер.

Она произнесла это абсолютно спокойно, без всякой тени сомнения в его благородстве…

Но и тут в его планы вмешалась судьба, послав непрошеного гостя, и, любопытно, как вся пятилетняя, отеческая любовь к Владу, с тихим шёпотом раздражения, сдулась, и только желваки не скрывали гнев.

А Влад, отставив стакан с водой, тактично, почти извиняясь, вмешался в разговор:

- Кстати, мне тоже негде жить. Все годы учёбы, мы с мамой нашу квартиру сдавали в рент. Я ведь прилетел только на каникулы, поэтому, квартира занята, и контракт я нарушить… не могу…

Он говорил легко, весело, и в его голосе звучала только радость встречи с Борисом и нескрываемое удовольствие от знакомства с Ладой.

Сердечно поблагодарив Бориса за гостеприимство и замечательный ужин, не скрывая радости, Влад добавил:

- Всё, что касается отеля…, не волнуйтесь. Лада остаётся под моей надёжной охраной.
 
Борис промолчал в знак согласия, но прежних, отеческих объятий и тёплых похлопываний по спине, как были когда-то, не получилось.

- Милая парочка, - с досадой подумал Борис, - они даже не поехали в отель, сказав, что хотят погулять по ночному городу, пройтись по набережной.

У них романтическая ночь, а он остался в полном одиночестве, с растерзанными планами, в этой японской черноте, не приглашённый в их душевный мир…, проклиная свою опоздавшую жизнь, отставшую от их поезда…, и открыв стеклянную дверь… в зимний сад изумительных хризантем, вздохнул аромат первого снега и с досадой подумал:
 
- А красоту-то морской пены, как говорил Зяма, никто, между прочим, и не отметил...

Налив себе от души пол круглого бокала коньяку, выпил одним длинным глотком и сочинил слезами пьяными, четыре строчки:


Она ушла в огни старинных фонарей,
Где шум от пены кружевной прибоя,
Я полюбил её, как преданный Орфей,
Она ушла под обаянием плейбоя.



Тем временем Влад, обняв Ладу за плечи, читал ей свои стихи:


В разгар цветения лаванды
Качалось небо по волнам,
И вкус сушёной кориандры
Нёс ветер посланный Богам…

Тебя вручила мне желанная судьба,
Соединяя любящих сердец,
И спрашивала в дымке тишина:
Пойдёшь ли ты со мною под венец?


Смущение и необыкновенный прилив нежности, впервые испытала Лада, и улыбка согласия сошла с её губ, но каштановая аллея не была так ярко освещена, и Влад не увидел на её губах согласия, зато её душа, как морская раковина, сомкнулась с его душой, закрыв навеки общие сердца.


Жизнь Бориса, плотно склеенная, похоже, на глазах рассыпалась, словно клей, меж годами старательно проложенный, рассохся… и теперь крошился по всем швам.

Париж…, прошло всего несколько месяцев, но в его душе запуталось столько переплетений, несогласованных перипетий, противоречивых мыслей и чувств…, и каждое претендовало на первенство, каждое стремилось заглушить другое…, и крошило его прочно склеенную жизнь. Похоже, и с Владом рассыпалось созданное им самим партнёрство.

Со дня его внезапного вторжения, симпатия к нему перестала быть взаимной, и прежнее душевное тепло улетучилось, видимо всё-таки ревность выветрила.


А город жил в своём приподнятом настроении, декабрь погружал детей в сказку, а взрослых, в воспоминание о своём детстве. И нынешний декабрь не стал исключением…, витрины празднично светились переливающимся золотым дождём, люди торопливо приобретали подарки для близких и родных. Ёлка — это же самое прекрасное время…, украсить её блестящими шарами, гирляндами серебряного дождя, развесить волнами бусы, а на тёмно-зелёные, пахнущие хвоей лапы, прикрепить длинные, прозрачные сосульки на невидимых ниточках, чтобы смотрелись совсем как настоящие. Главное, не забыть про макушку…, там должна светиться Рождественская звезда…

Но всё это сказочное время, которое Борис ожидал с волнением, с трепетом, с неповторимой нежностью, было омрачено приездом Влада.

Борис, словно дед мороз, ожидавший волшебный поезд, который вёз снегурочку, а тут…, ворвался радостный апрель со своей весной, с подснежниками…, и его снегурочка…, растаяла, и праздник души погас, и даже голос, когда-то завораживающий прекрасную половину, сел. От своего же стыда хотелось исчезнуть, не соревноваться с молодостью, но вместе с тем, хотелось за свою любовь сражаться…, вот такие противоречия кипели в его душе.

Праздничный воздух смешался с пушистыми, в медленном кружении, снежинками, с мандариновым вкусом, с корицей и горячим глинтвейном.

Лада была приветлива, но её светящиеся, бездонные глаза, принадлежали Владу…, а Борису, лишь снисходительная улыбка… В общих прогулках, в разговорах, ужинах, их глаза светились беззаботной радостью, словно они шли по солнечной стороне, а присутствие Бориса было неизменно в тени…

Но Борис — герой старой гвардии, как он о себе говорил, не сдавался, возлагая надежду на Петербург, о красоте которого много рассказывал Ладе ещё в Париже.

В первый же их совместный ужин в Петербурге, безнадёжно испорченный постоянным пребыванием Влада, Борис предложил начать день с Эрмитажа, познакомить Ладу с имперским величием города.

В обсуждение участливо включился Влад, говоря, что Эрмитаж не так интересен, его показывают всем туристам, и Лада вспомнила, как эти же самые слова она сказала Борису, по поводу Версаля, отметив про себя их общее душевное понимание…

Влад тоже, в свою очередь, помнил, как Лада во время их ночной прогулки по каштановой аллее, трепетно слушала стихи Серебряного века, поэтому предложил провести день в Царском Селе, пройтись по тропинкам Гумилёва, который там написал стихотворение “Я в лес бежал из городов…”, и посидеть возле того пруда, где Ахматова написала, едва ли не лучшее своё стихотворение: “Уже кленовые листы на пруд слетают лебединый”…

Влад говорил о Петербурге, не как о его безупречной красоте, в золоте, граните и бронзе, а как об интеллектуальном наследии Серебряного Века, и Лада, словно они одной душой обвенчаны, радостно с ним соглашалась…

Казалось, инициатива Бориса не нашла подтверждения в глазах Лады, но в то же время, чуткий Влад, без всякого подобострастия, похвалил Бориса за придуманный Новогодний ужин во Владимирском Дворце, скрытом за строгим фасадом на Дворцовой Набережной…

Как же потрясающе нарядно сиял дворец в своём внутреннем убранстве — в соединении с лепниной, мрамором, шёлковыми обоями, анфиладами комнат…, везде хранилось дыхание императорской эпохи.

В большой столовой, оформленной в русском стиле, накрывали столы: кузнецовский фарфор, окантованный золотыми колосьями, хрустальные бокалы, серебряные приборы, и вкусный аромат запечённой утки с яблоками, грушевого мусса, золотого шампанского, в хрустальных в вёдрах ананасной грани с осколочным льдом, и лёгкая музыка вальса, уносящая тебя в сказочные леса Штрауса… 

И как было задумано Борисом, начало Новогодней ночи, они провели во дворце великого князя Владимира, а завершилось гуляние на рассвете весёлым смехом, в гостинице на другой стороне Невы, после быстрой пробежки по мосту перед его разведением...

Был ли счастлив Борис в ту Новогоднюю ночь… Был, может быть, и не всем своим влюблённым сердцем, но, танцуя с ней, и слыша аромат её плеч, спины, близкого дыхания, был счастлив минутной радостью…, быть с ней наедине…

Она, в платье цвета можжевельника, покрытого инеем, словно замершая королева, теплела в его руках.

И потом, её трогательный тост благодарности, держа в руке хрустальный бокал с зернистым шампанским, Лада сказала…, тихо и проникновенно:

- В этом бокале…, счастье, которое подарил мне трогательный и добрый Борис, и в этом бокале, любовь к Серебряному Веку, которую подарил очень близкий моей душе Влад. Спасибо Вам обоим за эту удивительную, праздничную ночь…


А потом была Москва — удалая, громкая, пьяная, с открытостью и сердечностью русского народа, с рубахой нараспашку, с белой скатертью, залитой вином, с баранками и самоваром — негласным символом России, её культурного наследия, хранящего богатство традиций, так же как и сувениры — лыковые лапти, но особенно, с высокой степенью гордости, москвичи восхваляют глиняную Гжель…

Переполненные рестораны с цыганскими плясками, с душевно-надрывными романсами, с тройками с бубенцами, конечно, с блинами, с чёрной икрой…, как же без неё…, и всё — через край…




                На одном дыхании

            

Влад улетел днём раньше, шепнув ей одним дыханием, едва касаясь:

- Увидимся скоро…
 
От касания его губ и обещания, засветилась душа…

А вечером налетела тихая грусть и невыразимая печаль, она даже не смогла свой последний вечер разделить с Борисом, сердечная пустота под скрипучим снегом искала его следы в чужих затоптанных аллеях, вспоминая его нежный голос и трепетные стихи…

Позади остались каникулы, подарив ей радость и душевное сияние, и это, переполнявшее её счастье, Лада привезла с собой…

Перемены мама увидела сразу, да, пожалуй, никто не может увидеть в своём ребёнке перемены так, как это видит мама…

- И кто же этот счастливчик, - весело спросила мама…

Маме уклончиво не ответишь, она всё насквозь видит, поэтому, Лада выпалила всё сразу, на одном дыхании сказав, что он замечательный и что она счастлива…

А мама тихо добавила:

- Все влюбленные летают одинаково…, приземляются по-разному…

Есть народное поверие, что беда не приходит одна, мол, за ней вереница дней ненастных тянется… А про то, что бывает наоборот, никто в пословицах не прописывал.


Лондон, обычно пасмурный, туманный и угрюмый, славился своей январской непогодой, порывистыми ветрами, а иногда и возможным снегопадом, но, чтобы встречать Влада ясным, слегка примороженным солнцем, было почти волшебно. Похоже Лондон принял его душевное состояние, и вместо дымного смога, подарил ему весёлый, праздничный день…

Но на этом подарки души не заканчивались, после маминой свадьбы прошло больше года, их, теперь уже совместный с мужем дом, был гостеприимный, и Антон был к Владу, и добр, и сердечен, и настоятельно предлагал переехать, чтобы жить одной любящей семьёй, но привычка к маленькой квартирке в центре Лондона, и близость к школе, останавливали Влада от переезда.

Каково же было его ликование, когда, открыв дверь, на пороге его встречала мама в чистой, согретой её теплом квартире, с его любимыми вкусностями, с душевным завтраком ванильных сырников с хрустящей корочкой и абрикосовый джемом, и с нежными объятиями.

Минут через десять общения, мама спросила:

— Мне кажется…, или ты мне что-то хочешь рассказать?

Влад рассмеялся, сказав:

— Ну, от тебя ничего не скроешь…, я, откровенно говоря, сам хотел тебе рассказать, что в моей душе зажёгся тёплый свет, и сердце, как будто окунулось в счастье, и от радости даже плакать хочется…

На этих словах у Симы сползли две непрошеные слезы.

— Мама, мамочка…, почему ты плачешь? Всё же хорошо...

— Просто я двадцать два года ждала от тебя этих слов...

Влад, немного сбитый с толку, спросил:

— Я не понял… почему?

- Потому, что пришло время рассказать тебе про твоего замечательного отца, мне было чуть больше, чем тебе, и я сказала своим родителям эти же слова…, мои родители… 

И Сима уже открыла рот, чтобы начать давно мучивший её рассказ, но резкий звонок…, нарушил интимность и прошлое спряталось…, свернулось улиткой до следующего случая…

Ещё долго Влад обсуждал со своим университетским приятелем предстоящий бал, из-за которого, собственно, он и улетел на день раньше…, и когда вернулся к завтраку, градус волнительного рассказа упал, и у Симы не было сил его поднимать, и возвращаться в то далёкое время…

- Вечером, - подумала она…

Но вечером…, бал, посвящённый концу учёбы, с радушными поздравлениями награждали лучших, с шумом, смехом, бурным весельем и непроходящей негой в душе.


Наверное, расставаться всем тяжело, и Влад не был исключением. Получив диплом, радостно отметил праздник…, а потом…, вот оно, неизбежное расставание с друзьями, и даже со ступеньками школы, которые за пять лет стали родными, так что грусть прощания и его не обошла стороной.

Годы обучения, взросление и полученная профессия…, похоже, время поменяло возможности совместной работы с Борисом.

Вспоминая прежние планы и разговоры тогда на яхте…, время посредников, ушло в небытие…, сейчас в компаниях работают свои аналитики, всё решается через интернет.   

Кстати, все годы учёбы, Влад консультировал Бориса, так, по доброте душевной, что называется, по соседски. Заключал ли Борис какие-либо сделки…, неизвестно, информацией он не делился. Контракт с вином провёл без консультации аналитика, только при помощи Лады…, так что Влад, был вправе принять предложение от международной компании А;ксенчур— престижная консалтинговая фирма, мирового значения и то, что Влад получил приглашение в такую престижную компанию, можно считать признанием его таланта и упорства.

Жизнь Влада, словно хрустальный утёс, с предполагаемыми уступами, он позволял восхождение, требуя взамен сообразительность и упорство.

По уступам, расставленным жизнью, каждая хрустальная грань поднимала его всё выше и выше и каждый, следующий уступ, светился необычайным перламутром…, и по мере подъёма, нарастал мелодичный звон, который от соприкосновения отзывался лёгким эхом… Это были аплодисменты его восхождению, точно хрустальный утёс позволил ему коснуться вершины.

Лондонская школа наградила его почётной грамотой, назвав, едва ли не лучшим учеником. Сима слушала хвалебные речи и плакала, и от счастья, и от гордости за сына. А дома, открыв своё маленькое, девичье портмоне и вынув из него фотографию двадцатилетней давности, смотрела на него с горьким сожалением и её губы шептали:
 
- Не складывается в нашей жизни такого момента, чтобы я могла вас познакомить и обнять...


Тогда, когда он ещё не знал Ладу, Влад не мог планировать ничего, кроме как вернуться из города домой. После рождественских каникул, у него давно стояла в планах горнолыжная поездка — вся группа выпускников готовилась к спуску с высокогорной трассы Шамони;, легендарного французского курорта у подножия Монблана.

Середина февраля давно стояла в плане горнолыжной поездки, вся группа выпускников собиралась в дорогу, предполагался спуск в вершины, это требовало специальной подготовки и ребята весь год не пропускали тренировок…

В Англии нет высоких трасс, поэтому поездка в Альпы стала символом статуса и настоящим испытанием: крутые склоны, ледяные вершины и ощущение, что ты касаешься неба.

А вот начало марта был отнюдь не запланирован никакими поездками…

Тем же вечером он написал несколько строчек:



Она явилась так нежданно,
В разгар Рождественских каникул,
Смотрелась в шапке несуразно,
Но сердце в негу опрокинул…

Я лишь живу мечтой свидания
Шептать в объятиях… боготворю,
И к чёрту робость воспитания,
Хочу кричать, что я люблю…



Встречу с Ладой Влад решил не откладывать надолго, она, словно стояла у него перед глазами…, с первого мгновения, как только их глаза встретились…, и как продолжение, и как новую главу своей жизни.

Влад уже тогда запланировал из Шамони; прямо отправиться под Париж, увидеть её как можно скорее, не возвращаясь в Лондон, сразу после спуска…, в её имение, Шато Корниловых, где-то под Парижем, расположенное, как она рассказывала, в живописном районе Фонтенбло;…, полететь навстречу своей любви…

Там, среди лесных аллей и старинных стен, он надеялся найти не величие, а их общую тишину и близость, встречу, которая могла стать началом их собственной жизни. 
    


      
                Вызов судьбе



А вот душа Бориса находилась в тоске проигранной жизни, он так надеялся прощальный вечер провести с Ладой…, душевно поговорить о том, что она, сама не зная, внесла в его жизнь ветер перемен, нет, не про любовь, а про возвращение полёта, за воскресшее желание бодрее, что ли, жить...

Он заказал разные морские вкусности: миноги в горчичном соусе, копчёного угря, мидии, устрицы и к этому изысканному рыбному ассортименту, разумеется, Шабли. Хотелось тихо, без суеты последнего месяца, посидеть у горящего камина…, но она не пришла, сославшись на усталость…, и тоска пустилась в пляс.

И вспомнилась вся его жизнь, как пасьянс нераскрытых целей, от неправильно поставленных задач...

Любовь, семья, дети, цепь случайно соединённых слов, и не мудрено, что сердце к ним не прижилось, а то, что обеспечивал семью, так это долг, заложенный, наверное, матерью…

И, продолжая терзать свою душу, он, как бы спрашивал себя:

- А что я вложил в соседского паренька…, учёбу он сам оплатил, честно заработал на литии… А я рассчитывал при нём…, на своё богатое будущее…, посредником себя видел…, и эта партия оказалась проигрышной, мир интеллекта в мелких посредниках не нуждается, исчезли мастерские по починке примусов...

И, допивая в одиночестве бутылочку Шабли, вяло сравнивал себя с затёртым шармом дедушкой, с когда-то чарующим баритоном, девственной Ладой, хрустальным родником, хоть и прилетела она в смешной папахе…, и это заведомо проигранный пасьянс.

Его беспощадная тоска звучала жёстко, философски, с оттенком трагизма и была не вспышкой, а постоянным состоянием, похожим на серый, лондонский дождь, который идёт день за днём, не переставая, усиливая с каждым днём его безнадёжность, и превращая каждую мысль в тяжёлый камень, который невозможно сдвинуть.

Когда-то он смог надеяться завоевать сердце юной Лады, но это была иллюзия, которая питала его и молодила душу, потом, не встретив глаз её влюбленных…, винил во всём Влада…

На самом деле, его горечь была связана с возрастом, с усталостью и неспособностью быть интересным...
 
Это крах…, негромкий, тихий, как и постоянный дождь, и никто не ждёт, что он закончится…


Борис так долго всматривался в бездну, и бездна вошла в него…, и… разрушила.

Последней каплей стал полученный конверт с золотым тиснением…

Приглашение на свадьбу…
 
Он долго смотрел на эти строки, будто они написаны были не чернилами, а судьбой…

В груди поднялась та самая тоска, серый лондонский дождь, только монотонный дождь импульсивно набирал обороты, и чернильная туча сорвалась с небес, распласталась по рваной душе и погас в ней свет…, но вместе с этим, молния смешалась внезапным сиянием, решением, которое он принял без колебаний…


Эхо её имени болью коснулось сердца, она ведь, по приданию, несла с собой и несчастную любовь, но не хотелось придавать значения старым поверьям, легче было обмануть своё сердце…


В самом сердце Парижа, среди тихих улиц и старинных фасадов, стоит Русская православная церковь Святого Александра Невского, её фасад, украшенный мозаиками и арками, словно перенесён из другого времени, а купола, сверкающие под Парижским небом, напоминают о далёкой родине, о духовной линии, проходящей сквозь века.

Внутри мягкий полумрак, золотые иконы, запах ладана и тишина, в которой слышно дыхание каждого слова. Здесь, среди свечей и витражей, где свет ложится на мрамор, как благословение, четвёртого апреля, в день, когда восьмёрка становится символом вечной любви, назначено венчание, а уже потом, на нежной лужайке проснувшийся весны, будут накрыты белые кружевные столы…
 
Среди приглашённых, разумеется, будет присутствовать весь свет оставшегося поколения прославленных семей России… 

Последняя капля…, элегантное приглашение на свадьбу…, с красочным описанием венчания и бессмертия…



Казалось, жизнь заиндевела,
Пора взлететь на небеса
И Матерь Божия не смотрела,
И ангелов умолкли голоса…

А змей ползучий разум точит, 
Вселяя грех в израненную плоть,
Крах на пороге не отсрочить
И злость нутра не побороть…

Кипела кровь, вздувая вены,
Я вижу скорбный некролог,
Пусть их любовь взлетит мгновенно,
Хрустальной жизни эпилог…



- Приглашение на свадьбу, да…, оно было написано не чернилами, а судьбой, - шептали его губы и в груди поднималась, и клокотала злоба…, в висках пульсировала кровь опрокинутой жизни…, - моя, в омут брошенная жизнь…


Он собрал букет… не просто цветов, а символ всей своей жизни, бледно-розовые и белые розы, всё то, что когда то было его памятью, его болью, его надеждой... 

Букет получился почти невозможным…



…И в воздухе, от взрыва, букет, подхваченный воздушной волной, вихрем поднялся над языком пламени, напоминая о нетленности красоты…


Медленно опускались лепестки белых роз, и земля придала их забвению…


Наташа Петербужская.  @2025. Все права защищены.
Опубликовано в 2025 году в Сан Диего, Калифорния, США.