Возвращение Евгения Онегина

                Авторское предисловие

   2024 год был объявлен в России «Годом Пушкина».
   Отчасти воодушевленный этим обстоятельством, я написал
   поэтический цикл, посвятив его выдающемуся русскому
   поэту. Но мое вдохновение на этом не угасло, а напротив, я
   не преминул «замахнуться» на святая святых - на одну из вершин
   творчества поэта, на «Евгения Онегина», точнее, на недописанную
   Пушкиным заключительную главу произведения.
   Я мысленно погрузился в атмосферу пушкинского времени и
   мало-помалу принялся импровизировать на поэтической ниве.
   Александр Сергеевич чувствовал, что роман в стихах остался
   незавершенным, но, несмотря на активные старания друзей
   повлиять в этом деле на него, поэт так и не завершил свое
   произведение. Пушкин пишет друзьям:

                Вы говорите:  "Слава богу,
                Покамест твой Онегин жив,
                Роман не кончен – понемногу
                Иди вперед, не будь ленив.
                Со славы, вняв ее призванью,
                Сбирай оброк хвалой и бранью –
                Рисуй и франтов городских,
                И милых барышень своих,
                Войну и бал, дворец и хату,
                И келью и харем
                И с нашей публики меж тем
                Бери умеренную плату,
                За книжку по пяти рублей –
                Налог не тягостный, ей-ей".

   Выйдя из-под «опеки» онегинской строфы, которой начинается
   моя версия эпилога «Евгения Онегина», я перехожу далее к
   вольной интерпретации структуры своего сочинения.
   Как и у Пушкина, повествование ведется от имени некоего автора
   (не обязательно это сам Пушкин), друга Онегина, который
   знакомит читателя с путевым дневником главного героя.
   Записи Онегина обрываются в самый апофеоз его жизненных
   перипетий. Чем завершится история, вы, мои читатели, узнаете
   тогда, когда прочтете мой скромный труд, посвященный всем, кто
   возвращается.



Возвращение Евгения Онегина
               
                Ты говоришь: Онегин жив, и будет он
                Еще не скоро схоронен.
                А.Пушкин. "К Плетневу"               

                …Вы мне советуете, други,
                Рассказ забытый продолжать,
                Вы говорите справедливо,
                Что странно, даже неучтиво,
                Роман, не конча, перервать,
                Отдав его уже в печать,
                Что должно своего героя
                Как бы то ни было, женить,
                По крайней мере, уморить,
                И, лица прочие пристроя,
                Отдав им дружеский поклон,
                Из лабиринта вывесть вон.
                А. Пушкин. «В мои осенние досуги…»



                I

Доколе будет мой читатель
Томиться думою о том,
Куда пропал совсем некстати
Любви несчастной, мой герой?
Поэтов часто порицают,
Порою даже обвиняют
По зову сердца, без причин,
Что не жалеем мы мужчин.
Вот, к слову, Ленский, добрый малый,
Пал жертвой ревностных страстей
И дружбы немощной своей…
А как же иначе, собратья?
Покуда честь у нас в крови,
То следом – вызов к визави.

                II

Онегин, опытный повеса,
За шуткой приволок беду,
Но, опасаясь мнений света,
Ступил на горькую стезю.
Увы, в публичных сочиненьях,
Нередко пишем с упоеньем
О том, чего давно уж нет,
Дабы зажечь сердца людей.
Но, как бы драма не сложилась,
Всегда запомнится одно,
Чем под конец та завершилась,
Торжествовало ли добро?
Пора, в порыве окрыленном,
Мне снова взяться за перо.

                III   

И в нашем случае с Татьяной,               
Обретшей мужа и покой…
В любви надломленный Евгений,
Сменивший облик дерзкий свой.
Они расстались по капризу,
Быть может, ангел рукописный
По ленной прихоти своей
Устал от эдаких страстей.
Пускай же ангел мой знакомый
Продолжит мне шептать стихом,
А с ним я разберусь потом,
Как математик с аксиомой.
Такое, каюсь, господа,
Чудно и ново для меня.

                IV

Когда-то просто и, казалось,
Навек с героем роковым
Расстался я в своем романе
И вроде даже позабыл.
Его, однако, «бес лукавый»
На свет вернул, знать, для забавы
Из долгих недр забытья,
Иль прочего галиматья.
Да, жизнь земная есть загадка,
Сложнейшая из тайных грез,
Она порой то зла, то сладка,
То нам мила, то море слез.
И втихомолку, знать, ликуя,
Подчас сюрпризами балует.

                V

Среди эстетов прямодушных,
Ходила стойкая молва,
Им вторили студенты дружно,
Что видели в Неве кита.
Мол, кит несчастный до Дворцовой
Приплыл из северных морей,
Ища погибели своей,
На колокольный звон минорный,
Вослед чувствительные дамы
В сем усмотрели знак дурной.
Чтоб не смущать княжон покой.
Зевак гоняли от причала,
Но любопытство брало верх,
А для меня все это – смех.

                VI

«К такому зрелищу да Моську»,-
Заметил ресторатор Ольсен.
И я кивнул ему в ответ,
Еще маэстро кулинарный
Поведал слух неординарный,
«Вчера, в ужасное ненастье,
Случилось истое несчастье -
Храм Пресвятой Екатерины
Подвергся натиску стихии.
Над куполом массивный крест
Сраженный молнией исчез».
И мы с прискорбием вдвоем 
Объяты грустью напускной.
А было то в кафе «Корвет»,
Где дивно тринькал клавикорд,
Где выпекался царь-пирог,
Где подавался смачный трюфель…
Сам Ольсен, в точь персидский туфель,
Но загнут к милым господам,
Сновал бесшумно по залам…
И вдруг, о боже! вот судьба!
Онегин встал из-за стола,
Небрежно пряча свой брегет,
И прямиком ко мне в буфет.
               
                VII

«Прошу покорнейше, pardon,
Вы не ошиблись, я не сон»,
В тот вечер долго за вином
Он мне рассказывал о том,
Где эти годы пропадал,
Какие чудеса видал.
В нем вехи тяжких испытаний
Преобразили гордый вид,
Подобно загнанному зверю,
Он весь осунулся, поник.
Но сохранил живым рассудок,
Что прежде восхищал меня,
Когда, бывало, у огня               
Болтали живо о науках.

                VIII

Забавно, право же, повторно,
На рубеже почтенных лет,
В струю вернуться беззаботно,
Не промочив своих штиблет.
Итак, послушай, друг-читатель,
Онегина прямой рассказ,
Внемли и ты, мой злопыхатель,
Зоил, на этот раз смутясь.
Сколь убедительны поэты
В тех сочинениях своих,
Где муки скорби обретают
Сердца отвергнутой любви.
И на Евгения свалилась
Печали ноша. Тень души
Ночами призраком бродила,
Ища Татьянины следы.

                IX

Следы, следы… Где тот пиит,
Что вас заботливо хранит?

                X

Их не найдя, она металась
В воспоминаниях благих,
Но непременно натыкалась
На роковой барьерный риф.
Лишь долгий путь укажет в честь,
На что ты годен, кто ты есть…
Такою мыслию занятый,
Шарфом обмотанный мохнатым,
Во мраке долгих переулков
Шагал Евгений в дремоте,
Дивясь тому, как в пустоте
Ему и сладостно, и жутко,
И смута зреет в животе,
Как колос в жирной борозде.

                XI

Полегче, скорбные вериги!
Подите прочь! Долой хандру!
И, если есть в судьбе интрига,
Так это капитан Анжу.
Он давеча в салоне Ларской
Весьма пространно рассуждал
Об экспедиции Испанской,
В ней, кажется, престиж искал.
Заморские глухие дебри
Сулили множество придач,
В которых наши пионеры
Найдут ключи своих удач.
А с ними вместе – вдохновенья
Неиссякаемая ширь
Явит им прелесть озаренья
В делах научных и морских.
               
                XII

Вначале пелена сомненья
Его водила по кругам,
Потом представилось виденье,
Как вольно мчится по волнам,
Как курит жадно пахитоску
На влажной палубе в туман,
Где бранные слова матросов,
Швартуются по всем бортам.
Чем больше гложут нас сомненья,
Тем меньше надо им внимать,
По мне, так разум просветленный
Пред ними может устоять.
Сомненья не имеют шансов
На обретение мечты.
Они зашоренностью вязкой
Скрывают смелые пути.
Однако именно сомненья
И страх нас могут удержать
От безрассудного стремленья
Навеки счастье потерять.

                XIII

В своем уме, без сожаленья,
Он подписался на затею.
Умея сносно рисовать,
Да эпюристам подражать,
Предстал наемным картографом,
И был одобрен неким графом,
Кто финансировал поход,
Надеясь в нем иметь доход,
Ну вот, судьба благоволила
Евгению на этот раз,
И в экспедицию включила,
Чтоб сделать дольше наш рассказ.

               
                XIV

По государственному odre,
При вспоможении вельмож,
Фрегат отчалил принародно
Под петербургский нудный дождь.
Наш путешественник в каюте,
Раскрыв дорожный саквояж,
Дневник в тисненом переплете
Извлек, почуяв вдруг кураж.
Потом уверенной рукою
Он вывел первые слова:
Простился молча я с Невою
И мрачным городом Петра,
Чтоб совладеть с гнетущей дурью,
Тоски развеять долгий плен.
Шагнул я смело в авантюру
Досель не ведомую мне.
Бессонница, подобно парусам,
Сдалась на милость ветряному богу,
И мчит меня холодная вода
К потухшему чужому горизонту.

                XV

Наутро арматор Анжу,
Состроив кислую улыбку,
Признался мне, по сути, в лжи,
Непреднамеренной уловке.
«Увы! Поход наш не научный,
А меркантильный от и до…
Чуть позже в строй сольемся дружный
В районе острова Ханко.
Читайте, сударь, текст депеши,
Со слов монарших свысока…
Признаюсь, я тотчас опешил
И поспешил до вас сюда».

                XVI

           Текст депеши

Брат Император Всероссийский,
Король Испанский и Индийский,
Желая подданным своим
Блага земныя, чести, мира,
Которую Испания вкушает
Под крылом охранным европейским,
Решил полицию морскую учредить,
Без коей и торговля, и промышленность,
И судоходство наше
Навряд ли вновь откроет безмятежно
Источники былого процветанья.
Засим, учитывая за Россией
Судов избыток боевого ранга,
Мы предлагаем со присущим
Вашему Величью благородством
Нам уступить за должную оплату
Четыре корабля линейных и
Семь фрегатов во придачу.

                XVII

«Ну до чего же все забавно,
По-нашенски, зело просто,
Хотя предмет сей кулуарный,
Но бьет нещадно он в лицо.
Что ж, мне не в тягость эта лажа,
Благоволите чхать на то,
Да, впрочем, благородье Наше
Встречало более того…
Поскольку с данной сей минуты
Моя персона не у дел,
То заявляю не подспудно:
Располагайте мной, mon cher».
Так я вписался добровольно
В устав российского флота,
Что выводило подневольно
Матроса в тяжкие сполна.
Кто жаждет ярких приключений,
Тем нет нужды идти во флот.
Ведь в том его предназначенье,
Что он защитников кует.

                XVIII

Я дворянин, зовусь Онегин,
Я русский, подданный царя.
Душой меланхоличный эллин,
А мыслью - чинная сова.
Сейчас и здесь, в пустой каюте,
Взвалив на плечи тяжкий груз,
Я стал значительней на свете,
Чем мой начищенный картуз.
Сроднился пульс со звоном склянок,
И жизнь свихнулась наизнанку,
Одевшись быстро, спозаранок
Спешу на палубу, пыхтя.
Причин не вижу досконально
Описывать мой новый быт.
Его холодное дыханье
И вечно правильный бушприт.
Лишь день падет, рукою вялой
Пишу тяжелым я пером,
Зачем не знаю, но, усталый,
Вдруг забываюсь дарным сном.
Мне прежде часто Ленский снился,
Теперь простыл его фантом.
Определенно изменился
В главе ранимый камертон.
Как утверждают эскулапы,
Нередки случаи того,
Как устремляются виденья
Нехитрой жизнью далеко.
Поспрашивал я у матросов,
Что снится им в чреде ночей,
Ответом частым на вопросы:
«Стакан вина и миска щей».
Имея кучу ассигнаций,
Я не испытывал нужды
Ни в пище русских рестораций,
Ни в табаке, ни в Beaujolais.
В моем пристанище-гнезде
Лимоны маялись повсюду,
Храня меня благим амбре
От неожиданной простуды.
Жаль, не хватает мне общенья
С  А.Пушкиным. Его стихи
Порой внушали вдохновенье –
Мы оба были игроки…
Бывало, выйдем на брусчатку,
Спустив за вистом шелуху,
А он восторженною глоткой
Сшибет поэзией слезу.
Десницей царскою судьба
Отправила поэта в ссылку
К теплу родного очага
Да к чарам сказочным избытку.
Там, принужденный оставаться
В плену природной красоты,
Он шаг за шагом пробуждался
Для скорой славы и любви.
Там родился вторично гений,
Обняв восторженно судьбу,
Пошел дорогой менестрелей,
Приметив яркую звезду.

             XIX

В стремнине чувственного плена,
Превозмогая гнет пути,
Слагают песни менестрели,
Как боги – чудные миры.
Сдается мне, мы не едины
На нашей горестной Земле,
Есть некто более всесильный,
Кто в нашей роется судьбе.
Коль в ворохе воспоминаний
Отыщется единый след
Далекий звезд и снов влиянье,
Не отторгайте наспех тех,
Сокрытых в недрах подсознанья,
Проводников великих дел,
Под страхом диким и влечений,
Ведущих к избранной мечте,
Назло владыкам и природе,
Наперекор шальной судьбе.

           ХХ

Российский царь, титан безбожный,
Объятый магией ночей,
Задумал, с Амстердамом схожий,
Построить град мечты своей.
Набрал дружину в преисподней,
Нагнал мужицкий темный люд,
Чтоб на земле неплодородной
Лечить наследственный недуг.
Резвясь в безумственных забавах,
Ничтоже чести не блюдя,
Он загубил немало славных
Ребят и родного сынка.
Мощами бедного народа
Тверды заморские дворцы.
А, пуще злобного Ирода,
Терзал он душу у жены.
Отцы духовные России
Нещадно прокляли его,
Хотя страна набралась силы,
Изрядно, недругам на зло.
Свершилось кесаря желанье –
В гранит оделись берега,
Накрывшись призрачным сияньем,
Смирилась гордая Нева.
Мой дорогой приятель Пушкин,
Как верно в том гласит молва,
Писать не взялся, ужаснувшись,
Житье сурового Петра.
Отринув в дебри лицемерье,
Отметим явный парадокс,
Что и величие с презреньем
Порой лобзаются до слез.
               
           XXI

Не заблуждаются поэты,
Когда с опаскою вражды
Строчат крамольные куплеты
О ненадежности судьбы.
Да, есть Фортуна, есть и будет
С незрелым племенем людским,
Как влага с тучей неразлучна,
Доколе силою рассудка
Не воспарит оно в зенит
Божественного состоянья,
Когда ему подвластны станут
Капризы занебесных сфер,
И дух очищенный восстанет
Во имя благородных дел…
Тогда Фортуна удалится,
Исполнив честно свой завет,
И только в летописях умных
Оставит свой ярчайший след.

           XXII

Не думал, право, не гадал я
Судьбы увидеть злой кивок
Столь скоро, как посмеет месяц
Свершить недельный свой виток.
На мель насел фрегат нежданно
У мыса Скаген в ранний час,
Посуда в камбузе дрожала,
А следом шторм настигнул нас.
Мой дух не робкого десятка,
Но чую жуть, не по себе…
На палубе кричат ребята,
Злой ветер буйствует везде.
За валом вал, и море стонет,
И снасти жалобно скрипят,
Стемнело враз и судно клонит
На бок и паруса трещат.
Рубите мачты! Живо! Живо!
Крепи канат! Не дрейфь, братва!
Двоих пучина поглотила,
Другие держатся пока.
Изрядно море нас терзало,
Ведя смертельную игру,
А заодно и небо рвало
Надежду ветхую мою.
Наруша ход привычный, время
Застыло в буре роковой,
Похоже, Зевесово бремя
Нависло в гневе над кормой.
Оно лукавило порою,
Чуть-чуть сбавляя свой напор,
Но вдруг опять, как зверь, ревело
И продолжало свой укор.
Я прятал под рубахой грубой
Дневник, укутанный в атлас,
Но в миг опасности не думал
О нем, и только лишь сейчас
Почуял действенную помощь,
Когда тромсель вдруг на ветру
Своей неистовою мощью
Мне врезал шибко по ребру.
Смягчив удар, дневник походный
Мне стал дороже и милей,
Не оттого ль, я, новородный,
Вдруг сделался еще храбрей?
В порыве гневного разгула,
Стараясь пуще всех похвал,
Шторм бесновался дико, шумно
И ни на миг не утихал.
В такую пору цепенеет
Сознанье в адской пустоте,
Бывалые – и те робеют,
Шепча молитву в полусне.
Внезапно молния шальная,
Сразив оставленный штурвал,
На палубу в безумстве пала,
Ворвалась в созданный провал.
Когда же рухнула Грот-мачта,
А вместе с нею – наш запал,
Садиться в шлюпки и спасаться, -
Команде флагман приказал.

            XXIII

Фрегат покинув обреченный,
В тревоге, мрачной пелене,
Гребли, печалью удручённы,
Навстречу гибельной волне.
Зачем резвишься, вихрь соленый,
Зачем пытаешь злой грозой,
За что ты, столь неблагосклонный,
Глумишься рьяно надо мной?
Исполнен фибрами дрянными,
Глух безнадежно ты к мольбам,
Стрелами огненно-косыми
Слепишь усталые глаза.
Не утихает бури натиск,
А ночь… тут слов не нахожу,
Такую адскую судьбину
Врагу и то не закажу.
Кто дале вспомнит обо мне,
Когда на дне обетованном
Скелет сроднится мой с кораллом,
Даря приют морской звезде?
Вдали забрезжил всполох света,
Исчез и вновь вдруг просиял,
Не дюжей силы боцман Федя
На всю морскую закричал:
Нажми, братки, земля там брызжет
Кострами доблестных датчан,
Посмейте только мне не выжить!
Не дай живот на барабан!

             XXIV

Проклятый шторм лишь на рассвете,
Швыряясь пеною, угас,
Нас подхватил попутный ветер,
А следом – берег принял нас.
Под дружный рокот ликованья
Бригада местных рыбаков,
Песок прибрежный рассекая,
Втащила лодки меж костров.
В чугунных котелках вскипала
Уха… с восторгом здесь пишу,
Такую вкусноту отведал!
Навряд ли где еще найду.
Покуда догорали угли
Благоприятнейших костров,
В чужой палатке обветшалой
Я погрузился в царство снов.

       XXI

Не заблуждаются поэты,
Когда с опаскою вражды
Строчат крамольные куплеты
О ненадежности судьбы.
Да, есть Фортуна, есть и будет
С незрелым племенем людским,
Как влага с тучей неразлучна,
Доколе силою рассудка
Не воспарит оно в зенит
Божественного состоянья,
Когда ему подвластны станут
Капризы занебесных сфер,
И дух очищенный восстанет
Во имя благородных дел…
Тогда Фортуна удалится,
Исполнив честно свой завет,
И только в летописях умных
Оставит свой ярчайший след.

          XXII

Не думал, право, не гадал я
Судьбы увидеть злой кивок
Столь скоро, как посмеет месяц
Свершить недельный свой виток.
На мель насел фрегат нежданно
У мыса Скаген в ранний час,
Посуда в камбузе дрожала,
А следом шторм настигнул нас.
Мой дух не робкого десятка,
Но чую жуть, не по себе…
На палубе кричат ребята,
Злой ветер буйствует везде.
За валом вал, и море стонет,
И снасти жалобно скрипят,
Стемнело враз и судно клонит
На бок и паруса трещат.
Рубите мачты! Живо! Живо!
Крепи канат! Не дрейфь, братва!
Двоих пучина поглотила,
Другие держатся пока.
Изрядно море нас терзало,
Ведя смертельную игру,
А заодно и небо рвало
Надежду ветхую мою.
Наруша ход привычный, время
Застыло в буре роковой,
Похоже, Зевесово бремя
Нависло в гневе над кормой.
Оно лукавило порою,
Чуть-чуть сбавляя свой напор,
Но вдруг опять, как зверь, ревело
И продолжало свой укор.
Я прятал под рубахой грубой
Дневник, укутанный в атлас,
Но в миг опасности не думал
О нем, и только лишь сейчас
Почуял действенную помощь,
Когда тромсель вдруг на ветру
Своей неистовою мощью
Мне врезал шибко по ребру.
Смягчив удар, дневник походный
Мне стал дороже и милей,
Не оттого ль, я, новородный,
Вдруг сделался еще храбрей?
В порыве гневного разгула,
Стараясь пуще всех похвал,
Шторм бесновался дико, шумно
И ни на миг не утихал.
В такую пору цепенеет
Сознанье в адской пустоте,
Бывалые – и те робеют,
Шепча молитву в полусне.
Внезапно молния шальная,
Сразив оставленный штурвал,
На палубу в безумстве пала,
Ворвалась в созданный провал.
Когда же рухнула Грот-мачта,
А вместе с нею – наш запал,
Садиться в шлюпки и спасаться, -
Команде флагман приказал.

          XXIII

Фрегат покинув обреченный,
В тревоге, мрачной пелене,
Гребли, печалью удручённы,
Навстречу гибельной волне.
Зачем резвишься, вихрь соленый,
Зачем пытаешь злой грозой,
За что ты, столь неблагосклонный,
Глумишься рьяно надо мной?
Исполнен фибрами дрянными,
Глух безнадежно ты к мольбам,
Стрелами огненно-косыми
Слепишь усталые глаза.
Не утихает бури натиск,
А ночь… тут слов не нахожу,
Такую адскую судьбину
Врагу и то не закажу.
Кто дале вспомнит обо мне,
Когда на дне обетованном
Скелет сроднится мой с кораллом,
Даря приют морской звезде?
Вдали забрезжил всполох света,
Исчез и вновь вдруг просиял,
Не дюжей силы боцман Федя
На всю морскую закричал:
Нажми, братки, земля там брызжет
Кострами доблестных датчан,
Посмейте только мне не выжить!
Не дай живот на барабан!

           XXIV

Проклятый шторм лишь на рассвете,
Швыряясь пеною, угас,
Нас подхватил попутный ветер,
А следом – берег принял нас.
Под дружный рокот ликованья
Бригада местных рыбаков,
Песок прибрежный рассекая,
Втащила лодки меж костров.
В чугунных котелках вскипала
Уха… с восторгом здесь пишу,
Такую вкусноту отведал!
Навряд ли где еще найду.
Покуда догорали угли
Благоприятнейших костров,
В чужой палатке обветшалой
Я погрузился в царство снов.

            XXV

Верхом на северном олене,
Мой призрак мчался по лесам,
Навстречу близилась деревня,
Дома гнилые тут и там.
Внезапно на пустой дороге
Капрал в мундире: «Стой!» -
Кричит – «Туда нельзя, там в карантине
От злых грибов народ мутит».
Что ж так? Неужто всех и сразу?
Что за напасть, черт побери!
Капрал брадатый, сокрушаясь,
Развёл руками: «Здесь, в глуши,
Не так, как в вашем славном крае,
Где лечит добрый доктор Гааз.
Вот почему порой хвораем
От отравлений и зараз.
Питались красными грибами
И соком молодых берез,
Врачей не видели годами,
Без колдовства не обошлось.
Поворотись, милейший странник,
Ищи другой окольный путь,
А, коли встретишь окаянных,
Не мешкая вели свернуть
Хозяину рогов ветвистых,
Храни вас, мирозданья суть!»
Спасибо, добрый незнакомец, -
Ему мой призрак отвечал:
Я путник грешный, инородец,
Хотя маленько одичал.
Ты знаешь, кто я и откуда,
Позволь Евгению спросить,
Что ждёт меня в краю далёком
И как тебя благодарить?
«Не жду себе благодаренье,
Твой мир загадочный не нов,
Прими на память изреченье,
Латинских магиков-отцов:
«Судьбу определяет имя»,
Запомни, следуя за ней,
Не сомневайся особливо:
Она – фонарь души твоей.
В делах обыденных, житейских
Пытливо жди поводыря,
В мирском неугомонном шуме
Твой глас, поверь, звучит не зря.
И блик луны, на грудь упавший,
Как предзнамение судьбы,
Ты не отринь рукой дрожащей,
А просто в сердце сохрани.
Внемли и веруй, благородный,
Придет великая пора,
Воспрянет дух единородный,
И сгинет напускная тьма.
В час испытанья не сгибайся
Под буйным натиском стихий,
Предвосхитить ты постарайся
Причуды каверзной судьбы».

          XXVI

Тут я очнулся. На соломе
Храпят матросы втихаря.
Хлебнул до дна остаток рома,
Что принесла нам детвора.
Просунув голову наружу,
Не смог узреть наверняка…
Девичьи пятки засверкали
Проворней зайца-русака.
Был полдень. Небо прояснилось.
Мне любо возрожденье дня,
Но было непомерно странным
В заморской северной глуши
Услышать донельзя печальную
Балладу русской стороны.
Пела девочка-подросток
Без умения на то,
Выражая безголосьем
Лишь смятение одно.
Но особенно нелепы
В песне той ее слова,
Как запомнил те куплеты,
Так пишу в тетрадь сюда:

Рыбины безмолвные
В толще вод снуют,
Синеву холодную
Нехотя жуют.

Рыба, рыба, рыба
Жалкая судьба,
От икры до жира
Доживет не вся.

Проплывают сети,
Пасти отворя,
Завлекают в клети
Сайру и угря.

Беспощадно тешится
Сетчатый чулок,
Тщетно в нем трепещется
Жизни поплавок.

Люди, словно рыбы,
По миру плывут
И, подобно рыбам,
В сети попадут.

Хитрые, удалые
Мимо прошмыгнут,
Но в спокойной гавани
Свой крючок найдут.

         XXVII

Злосчастный ураган попутно
Застал врасплох не только нас,
Разбушевавшись не на шутку,
Резвился явно напоказ.
Бушприт линкора «Безупречный»
Отбросил в море далеко,
С «Елизаветиной» Фок-мачты
Угнал все нужное добро.
От бесконечных поворотов
Чрез фордевинд, на кораблях,
За такелажем непригодным
Порвались также паруса.
С «Неустрашимого» сорвало
Семь футов медного листа
По бархоуту, и погнало
Свирепым ветром в небеса.
Но как винить во всем природу,
В чем упрекнуть и что взыскать?
Недаром говорят в народе:
Природа – божия печать.
Не в том ли слабость человека,
Что слишком долг в науках путь,
От суеверий до навета
Зияет предрассудков муть.
Познать природные законы,
Предвидеть бедствия стихий
Коварных жаждет люд ученый,
Но их как будто след простыл.
Однако мне чутье вещает,
Что через двести двадцать лет
Природу разум оседлает,
Ее капризы tete a tete.
Предвидя штормы, ураганы,
Фрегаты просто переждут,
Быть может, корабли-гиганты
С триумфом в будущем грядут.
Не страшен им огонь и айсберг,
На смену ветхим парусам
Придут чудные механизмы,
Назло отверженным богам.
Сейчас, на много миль в округе,
Судов обломками полны
Глубоководные пучины,
Глухие бухты и мели.

        ХХVIII

Нас, чудным образом спасенных,
Взял на борт флагманский линкор.
Махали взрослые и дети
Вослед, кто шапкой, кто веслом.
Подумал: вот он, благородный
Народ, неведомый мирам,
Известный только тем, кто рыщет
В штормы по северным морям.
Для их спасения ночами,
Под игом адского ветра,
Сигналят яркими кострами,
Поскольку нет здесь маяка.
Томбуй фрегата двухполосный
Качался мирно на воде,
И молча плакали матросы,
И стало мне не по себе.
Прощай, фрегат «Екатерина»!
Свидетель доблести людской,
Свидетель Славы и Викторий
И жертва бури роковой.
И, если в тысячах фрагментов
Почила память о тебе,
То гордый стяг непобедимой
Пребудет вечно на Неве.
В сердцах отважных мореходов
Оставишь долгий шрам тоски,
Как недопетую легенду
О Чести, Славе и Руси.
Прощайте, смелые матросы,
Вас море приняло, как дань,
Как жертву страшного курьеза,
Присущный ветреным богам.
Отныне дух Анаксагора
Кружит в эфире подле вас,
Что было – снова воротится,
Все повторится много раз.
Жизнь – перелетная есть птица,
Вернется вновь в родимый край,
И новым сердцем будет биться,
Забыв давнишнюю печаль.
Кем будешь ты? в какой личине?
Какая ждет тебя судьба
В иной среде гостеприимной? –
Я мыслил, глядя в облака.
Объемлет небо равнодушно
Моих вопросов странных сонм…
В досужий час витиевато,
Авось, подскажет мне потом.

      
         XXIX

Сюжет с грибами есть отсыл
К знакомому масону,
Тот изучает мухомор
И связь его с Нероном.
Он полагает, что тиран
Был увлечен ядами,
Дряной отвар приготовлял,
Деля его с рабами.
Юнцов искусно охмурял
Адепт галлюцинаций,
Стихами щедро развлекал
В припадке экзальтации.
По мнению того масона,
Иллюзия порой способна
Расширить горизонт познанья
Глубин субъектного сознанья.
Еще чуднее персонаж
С прилепной бородой,
Рост невысокий, явно паж,
Бесспорно, молодой.
Забавно имечко его –
Цезарик, так он рек,
Умён, учтив и комильфо,
Тот странный человек.
Ужель такое представленье –
Лишь разума игра,
Нам не подвластные виденья
Теряют смысл после сна?
Но по какой такой программе
В потешном имени юнца
Распознается анаграмма,
Вдруг взволновавшая меня?
Цезарик – тут, читай, Зарецки,
Да-да, дуэльный секундант,
Честной механик деревенский,
В делах сомнительных талант.
Замял подсудное он дело
С невероятным мастерством.
Уверен, впредь, не сожалело
О Ленском это существо.
Сейчас решительно не втисну
Такую заумь в стройный ряд,
Даст бог, со временем осмыслю
Набор мистических шарад.

          XXX

Что в имени моем такого,
Что, не смотря на ход времен,
Заране удивить готово
Раскладом импозантных догм?
Увы, доверчивость людская
Есть вечный наш искус,
На ней – печать былых преданий
И предрассудков ветхих груз.
Подаст свой знак – и все хлопочут,
Забыв о сне, любви, еде…
Старухи девушкам пророчат
Тайком за полночь при луне.
А те, лишь взорами сверкая,
Бормочут что-то невпопад,
И, плотским соком истекая,
Вздыхают с грёзой томно в лад.
Отнюдь не знатного я роду,
Ну, с благородством так себе,
Не к каждому в честном народе
Приду на выручку в беде.
Я – себялюб, в своем обличье
Предпочитающий покой,
От непредвиденностей жизни
И нервотрепки затяжной.
Моим стремлением природным
Являлось: «Прочь от суеты»,
А именное благородство
Есть отголосок старины.

          XXXI

На рейде залпом поминальным
Пушкарь седой подвел черту
Под церемонией прощальной,
Под крики чаек на лету.
Сколь не сильна утраты горечь,
А должно продолжать поход,
Суда, подвергшиеся порче,
Отправлены в ближайший порт.
Их ждет ремонт недели на три,
Другие держат курс прямой,
Меня, Анжу и часть команды
Приютил флагманский линкор.
Все дальше к югу, безмятежно
Плывет российский караван,
Чтоб ибериец-адмирал
Все корабли весьма поспешно
На лад испанский обозвал.
В канале серо-серебристом,
В канале истинно английском
Наш «Зов морей» на якорь встал.
Завидя парусную яхту,
Седой пушкарь опять у дел -
Парадным залпом он зардел,
А скромный ялик подле нас
Проворно отмеряет галс.
Команда к встрече уж готова,
Двуглавый реет на ветру,
Великий князь уже проворно
Взбирается впритык к борту.
Ура! Ура! Князь в настроенье
Обходит строй и держит речь,
А барабанщик в упоенье
Гремит, как о скалу картечь.
Высокий гость велит матросам
За службу выдать три рубля
На каждого и табачку,
А офицерам – папиросы
И по отменному клинку.
Затем отведал русской каши
Взахлеб из общего котла,
Затем – по чарочке за брата,
И отбыл морем дотемна.

          XXXII

Осьмое генваря, мой день рожденья,
Каюта солнцем залита,
Сегодня я не в настроенье,
Спешу на палубу с утра.
Попутный ветер с парусами
Резвится, вянет, смолкнет вдруг,
Подхватит чайку, и крылами
Влечет на краснокожий круг.
Спасательный надежный круг –
Последний шанс на дно идущим,
Висит наш молчаливый друг,
С достойным именем зовущим.
Волна искрится пеной хрупкой,
И жемчуг светит из глубин,
Вот и приветом белозубым
Мне улыбается дельфин.
В то время как, разминки ради,
Ходил я бодро взад-вперед,
Меня приметил мичман Ванин,
Задорно честь мне отдает.
Потом с любезностью особой
Мне предлагает табачку,
Довольные, курили оба,
Куда-то глядя за корму.
«Скажу вам, сударь, по секрету,
Матросы так впечатлены
Заметным сходством между вами
И князем царственной семьи.
Так что теперь вас величают,
Не иначе, Великий князь,
И неустанно примечают
Иные схожести, дивясь».
В немалой степени я сам
Был поначалу удивлен,
Чего таить, таким сюрпризом
Был озадачен и смущен
Ошеломляющей репризой.
Природа – мать чудес забавных,
Без всяких ведомых причин
Являет близнецов – то парных,
То многократных величин.
Смирюсь с непознанной природой.
Возможно, позже для меня
Раскроет ребус приворотный
Ее незримая сестра.
Сестра-судьба, она в дозоре,
Разыгрывает пьесу дня,
Для представлений сложных более
Есть изощренная игра.
Силки, ловушки, лабиринты
Метафизических утех
Нам сообщают каббалисты,
Однако разум слишком ветх,
Дабы постичь все механизмы
И обоснованность суть всех
Ее ходов и установок.
Прияв коварный перст ее,
Ты, человек, вдруг, содрогнувшись,
Слепой огонь негодованья
Гасишь покладисто в себе.
Во мне ж вскипает буря гнева,
Мириться с роком не хочу,
Он не дождется раболепства,
Пока надеюсь и дышу…
Пишу в порыве строки эти,
А сердце екнуло в груди,
Ох, эти чувственные плети
Стегают косвенно мозги.
В метафизическом экстазе
Недолго разум мой страдал,
Недолго в призрачном оазе
Подсказку верную искал.

          XXXIII

Вперед, Великий князь сомненья,
На блеск бискайских светлых зорь,
Навстречу новым представленьям,
На гребне океанских волн.
Пройдя фарватер португальский,
Вошли в маститый Гибралтар,
И вот он – берег иберийский
Мажорно салютует нам.
Прими и наш салют, Испания,
Порт Кадикс, бывший «света край»,
Конец пути, и все страданья
Отныне вдоволь отыграй.
В банкетном зале величавом
Заглавный адмирал де Лобос
Провозгласил свой тост заздравный
В честь удалых hermanos rusos.

          XXXIV

Ах, как пьянит испанский воздух!
Густая синь прибрежных вод,
Картавых слов журчащий говор
Седых беззубых рыбаков.
Люблю я бухты в обрамленье
Пылающих в закате скал,
И нежных древ оцепененье
В благоухающих садах.
Здесь все мужчины – донгуаны,
Храбры и страстны чересчур,
Любой достоин влезть в романы,
Иль в пьесы комеди-лямур.
Меня волнует босоногий,
Задорный танец смуглых дев,
Как говорят у нас в народе,
На заглядение кончерт.
В музыке жгучей растворенье
Интимных грёз, движений тел,
Шуршащих платьев и смущенье
В очах неопытных сирен.
В хоровод, без приглашенья,
Вдруг ворвется дух веселья
И рассыплется в окрест
Шумным гомоном невест.
Сарабанда! Сарабанда!!
В бубен бьет пастух Орландо,
Бьются радостно сердца,
Пляске этой нет конца.
Прияла некогда обитель
Унылой скуки, щедрый дар
Чужой страны, и я, хвалитель,
В плену ее прекрасных чар.


 /продолжение следует/