Светлая память о любимых

Яркие воспоминания из детства оживают во мне, начиная примерно с пяти лет. Помню, что отцу родителями был отмерян участок в десяток соток с их общего надела в деревне Аллагуват, что располагался вдоль трассы между промышленными городами Салават и Ишимбай. Всё взрослое население работало, кто на  комбинате «Салаватнефтеоргсинтез, кто на «Ишимбайском нефтеперерабатывающем заводе». Папа же тогда работал наливщиком нефти на узловой желедорожной станции, которая находилась вблизи деревни. Он приходил с работы чумазый, долго отмывался, пропустив стопочку, кушал и ложился отдохнуть, накрыв голову подушкой, но при этом включив на всю громкость местное радио, чтобы не слышать писк и визг своих четверых погодышей, которые так и норовили что-нибудь уронить на него или взобраться прямо на него, не понимая, что ему крайне необходим был этот отдых. Через пол часика такого «отдыха» он вскакивал, хлопал в ладоши, рычал, подражая какому-то страшному зверю, отчего мы, с визгом и хохотом разбегались, расползались, чтобы кто куда мог спрятаться. Весь оставшийся вечер он посвящал строительству дома на выделенном наделе.   
 
Дом он выстроил за год - красивый, просторный для большой семьи. Его я запомнила. Мама была и ему помошница, и за детьми смотрела, и по хозяйству успевала. Я с детства отличалась неуёмной энергией. Вечно меня искали, вечно я до темна заигрывалась у соседских подружек или пропадала до темна у озера. Закончилось это тем, что набултыхавшись в воде, я прилегла на прибрежную травку обсохнуть, да и уснула. Нашли меня уже затемно, я горела от температуры, ночь меня отхаживали подручными средствами, наутро увезли в больницу с воспалением лёгких. Выписали уже к холодам. Я ослабла. Отец перед сном брал меня на руки и носил меня из комнаты в комнату. Мать укладывала младших. Моя голова склонялась ко сну на его плече, я слушала, как папа мне напевал: - «Спать ложится моя дочка, за окном уж близко ночка, за ночь вырастит красавица, всем она понравится». Он на ходу придумывал тексты своих мурлыканий, я запомнила это.
 
Помню, что и зимой, и летом он смолоду до старости, придя с работы переобувался в чесанки с галошами. На вопрос, зачем, тепло же, отвечал, что отморозил ножки на войне в траншеях, вот и не согреются теперь никак. Мать с вечера натирала ему ноги тройным одеколоном, надевала шерстяные носки. Так впервые вошла в мою детскую память такая нехорошая война, что заморозила моему папе ноги. Потом она по-настоящему вломилась в наш мирный дом со скандалом между отцом и младшими его пьяными братьями, которым не понравилось, что родители отдали ему их землю, на которую они имеют такие же права. Отец что-то им объяснял по поводу того, что как им не стыдно, что он всю семью спасал от голода своими карточками, так как был старшим и один работал. Теперь они взрослые, могут сами зарабатывать и устраивать свои жизни. Они требовали разделить всё поровну, в том числе поделить и дом, показывая, где можно сделать отдельные входы. Слово за слово и разразилась такая бойня, что отца свалили и на глазах четверых детишек избили до полусмерти, переломав ему рёбра и челюсти. Мать кричала так, что соседи вызвала милицию, а милиция скорую помощь. Папу увезли в больницу, братьев в милицию…
 
На следующий день мама собрала пожитки, договорилась с соседским шофёром, погрузила нас поверх вещей, накрыла брезентам и вывезла прочь из этого дома, со слезами приговаривая, чтоб они подавились этой своей землёй и домом, бесстыжие … Заняла у родственников деньги, у которых мы немного пожили, купила небольшой домик на Левом берегу реки Белой в пригороде Ишимбая, откуда и уезжала, уже выйдя замуж за папу и родив четверых детишек. Опять же постоянно ругая себя, что поддалась на уговоры отца, переехать ближе к родителям, тем более, что старые уже, помогать надо, на братьев надеяться не стоит, разгильдяи, пороха не нюхали…
 
Когда отца выписали и привезли домой, его было не узнать. Весь в желто-зелёных синяках, охающий при каждом вздохе и движениях, высохший от истощения и болей, которые ещё не отпускали его. Сначала, он попросил маму сходить за чекушкой, чтобы смягчить боли, выцедив её понемногу, попросил ещё одну, проспал весь день. На следующий день ещё, ещё и ещё... Он был сломлен, мало говорил, на нас не реагировал. Мы уже понимали, что папе не до нас и старались его не беспокоить.

В доме поселились страх, сострадание и безденежье… Потом он попросил достать свою гармошку. Распробовав все кнопки отекшими пальцами, он запел. Одну за другой он пел военные песни, слова которых прочно укладывались в моей детской памяти. С этого дня начались наши бессонные ночи. Под утро, уставший от пения, от воспоминаний о военных временах, от слёз и соплей, он спал весь день, пока мы были в школе. А с вечера и до глубокой ночи всё повторялось. Мама пыталась совестить его, чтобы успокоился и дал детям поспать, но только ещё больше раздражала его. Он жаловался на судьбу, плакал, доказывая нам, что он теперь такой никому не нужен, никто его не любит, и почему только вернулся он с войны, лучше бы сгинул там, чем терпеть такое унижение от самых близких людей!!!
 
Чтобы облегчить его душевные страдания, я подсаживалась к нему и заговаривала с ним, склоняя его на хорошие воспоминания, просила его рассказать, что такое танковый пулемёт, который он пронёс на плече через всю войну, показать, как была пристёгнута гармошка к ноге, какая у него самая любимая песня, а почему не эта, хорошая же… И он, загораясь моим любопытством, рассказывал и рассказывал, пока я не уговаривала его теперь уже и поспать, а завтра опять вспомнить что-нибудь интересное.
 
Все наши школьные годы прошли в беспокойных ночах. И как бы мы его не жалели и любили, каждый из нас только и мечтал, скорей бы закончить школу и уехать подальше из дома, где толком то и не было счастливого детства. Росли в трудах по ведению домашнего хозяйства: вечно в огороде, свинарнике, курятнике, в школьных садах, в поисках металлолома и макулатуры, дежурствах, субботниках, в бесконечных школьных мероприятиях. Я по жизни была заядлой активисткой во всех школьных начинаниях. А так хотелось хоть чуточку личного пространства и личной жизни.

Так и получилось, что все мы рано разъехались и живём до сих пор вдали друг от друга: сестра в Крыму, братишки один на Сахалине, другой в Москве. Ну, а я до последнего вдоха отца и матери так и прожила рядом с родителями, одарив их внуками и своей дочерней заботой и любовью. Ну, а кто ещё, если не я, любимая папина дочка: так ревностно окрестили меня сестра и братья, когда он говорил, что я вся в него, талантливая, и стану артисткой. Так оно и получилось: я стала не только артисткой, но и специалистом широкого профиля в области искусства и культуры. Папа очень гордился мной, помогал, как мог. Теперь, когда их нет, каждое сказанное слово отцом и матерью осознаётся наполненным их житейской мудростью.
 
Судьбы матери и отца переплелись после войны в 1952 году не случайно. За их плечами были несчастливые браки и недолгие жизни их первых детей. Родился отец старшим в многодетной семье. С детства и до самой мобилизации на фронт работал, кормил семью наравне с отцом, который тоже прошёл всю войну, был также простужен, хроническое воспаление лёгких рано унесло из жизни. А мой отец 1926 года рождения, шестнадцатилетним мальчишкой уже работал на производстве, а в восемнадцать лет попал на фронт. Гнал фашистов до Рейна, получил височное ранение. Эшелоном, наполненным раненными бойцами, был отправлен на Родину. По пути заболел малярией и, как безнадёжно умирающий, оставлен прямо на платформе на одной из украинских станций в распоряжение местного начальника вокзала. К платформе стекались местные женщины, чтобы отобрать среди умерших тех, в ком ещё теплилась жизнь.

Отец был в беспамятстве, когда над ним, присев на колени, склонилась женщина, теребила его за плечи, руки, зажала нос руками, отчего он очнулся, вытаращил доселе сомкнутые глаза. Увидел красивую бабу и подумал, что в Рай попал, заулыбался, обнажив два торчащих зуба, вывороченных цингой, и снова впал в забытье. Очнулся уже в хате от боли в ране, когда та же женщина очищала сгустки крови с раны. Так и выходила она его, полюбила, отпускать не хотела, плакала. И он прирос к ней всей душой, случилась вот такая любовь. Повенчались в местной церкви, и он вернулся в строй. На фронт уже не отправили, оставили ротным писарем. У него образование было 7 классов и ремесленное училище по специализации печник: грамотный был и почерком обладал каллиграфическим. Демобилизовался в 1949 году и сразу к ней, к любимой Васёне. К тому времени у него уже сынишка подрастал. Забрал он их и привёз в дом родителей. И сразу пошёл разлад в большой семье. Отец всё время на работе. Заступиться за неё на чужбине некому. Повзрослевшие братишки, охочие до баб, так и норовили её задеть то словом пошлым, а то и рукам свободу стали давать. Не выдержала она, уехала. По пути сынишка её простудился и заразился, прямо в поезде умер. Сообщила папе, звала, но не смог он тогда поехать, не смог. Его отец уже сильно заболел, а мать, как после многочисленных родов смолоду обезножила, так и её без ухода не оставить было. Карточки только работающим выдавали, один он был кормилец тогда для большой семьи.

Кто на гармошке в деревне играл, того вся округа знала, продуктами одаривали за службу на свадьбах, да на танцах. «Вот на одной из таких свадеб и встретились два несчастья», так выговаривала мама в седцах, когда вспоминали они былые дни. А почему? Потому что к тому времени она уже была вдова с десятилетним стажем ожидания своего первого и единственно любимого мужа, пропавшего без вести при форсировании Днепра. Десять лет она вздрагивала на каждый стук, на каждый скрип, бежала к окнам, к дверям, не он ли, Мартын её навеки любимый, вернулся?! Заливалась слезами, причитая в голос, обнимая доченьку-сиротинушку Маргариточку, если бы не она, свет ей был уже не мил. Сон потеряла, исхудала... Сварщицей была опытной, а тут силы стали покидать, зрение от слёз падать начало, бросила эту работу. У психотерапевта стала наблюдаться, та и сказала ей, что никакие таблетки тебе, Ольга,не помогут, родить тебе надо, кровь очистится, забота появится.

А вскоре и подруга затащила её на эту свадьбу, мол хватит страдать, а то с ума сойдёшь в одиночестве. И с первых аккордов музыки, что ударил её по ушам, она и приросла к гармонисту: такой чудной, красавец, только зубы, как у кролика торчат, а ей то что, а играет и поёт, как настоящий артист! А мама то моя певунья ещё та, так и сошлись на музыке, ушли со свадьбы вместе, так и не расставались больше никогда. Хоть отец и жаловался в сердцах, мол, не любит она меня, всё своего Мартына ждёт. Мать молча крутила у виска, мол, чего болтаешь-то при детях.

А когда дочь Маргарита в ранней молодости от рака умерла, дети поразъехались, семьи завели, затосковала сильно. Дальних внуков стала всё чаще и чаще навещать, то в Москву, то в Крым съездит. В один из таких отъездов и выяснилось, что упустили мы момент: папа подхватил грипп, всю зиму я его лечила, а когда кашель стал прогрессировать, сделали рентген: метастаза левого лёгкого уже была с пятикопеечную монету. Я забрала папу к себе, тогда я жила и работала в Стерлитамакском театре Заведующей литературной частью и актрисой, вела курсы заочников в культпросветшколе. Времени катострофически не хватало. Заводила детей в школу, в садик. Добиралась до работы с двумя пересадками. каждое выдавшееся окно в работе старалась заниматься уходом за отцом.

В местном пульмонологическом центре он стал получать поддерживающую терапию. А когда врач сказал, что ему уже мало осталось, я вызвала телеграммой всех, якобы, вот здорово, у всех отпуск совпал, аккурат, к моему Дню рождения все и соберёмся. Врачи тогда больным не сообщали летальные диагнозы. Папа не знал о своём диагнозе, знал, что его лечат, значит вылечат. Папа с волнением стал ожидать детей, что ему даже лучше стало, он был бодр и велел - так был рад приезду всех деток! Две недели отдыха на природе, восторженные просматривания фото внуков, встречи с тётями, дядями, мечты о недоделанных делах на даче, всё это просто окрыляло его. Дети, пообещав приезжать чаще,попрощались у меня дома, папа уехал на процедуры… А я то понимала, что такой встречи у них больше никогда не будет Судьба была к ним благосклонна, подарив им эту незабываемую встречу, которой они тоже были несказанно рады.

Жизнь шла своим чередом. Отцу становилось всё хуже и хуже, он задыхался. Через три недели прихожу с работы, как всегда, приглашаю папу к столу покушать. Он отвечает, что не хочет. Подхожу и не узнаю его: лицо посерело, глаза потухшие прячет. Руки вдоль тела, тяжело дышит, морщится от внутренней боли. Хотела вызвать скорую, когда подошла к телефону, увидела конверт. Пришло письмо из Сахалина. Папа на радостях его вскрыл. Младший братишка, выразил в нём своё недовольство тем, что я всех обманула, что папа бодр и весел, а не при смерти, что я зря ввела их в непредвиденные расходы, что вот теперь, если что, то они уже не смогут приехать на похороны, потому что билеты дорогие, да и вряд ли они успеют, ну, и так далее…

Я была в недоумении, разве не слова благодарности судьбе лились во время нашей последней встречи?! А ведь этой судьбой тогда была я. Когда бы они ещё так сблизились с отцом, и он остался бы в их памяти такой сильный, с добрым и открытым сердцем, которое всегда любило и ждало их?! К чему теперь эти упрёки?! Эту ночь мы не спали. Мне пришлось сказать папе правду. На что он сказал, что я сделала ему самый дорогой подарок, через столько лет разлуки, дала увидеть их, что он был счастлив нас всех увидеть вместе, что я правильно сделала. Но то что он сказал потом, меня ввергло в шок. Сердечно поблагодарил, но звать их на похороны запретил, велел потом телеграммой оповестить. Это была его воля. Я так и сделала. Ни слов соболезнования, ни материальной помощи я в ответ ни от кого из них не получила.

За всё время прощания передо мной пронеслась вся его жизнь. Вот он, традиционно каждый год смотрит по телевизору военный парад на Красной площади, глаза время от времени поблескивают от нахлынувшей влаги. Потом собирается на городской праздничный парад победы, пытаясь пристегнуть к выходному пиджаку все свои медали и Орден Отечественной войны. Руки от волнения дрожат, он просит меня это сделать, а сам нервно курит перед самым выходом, закидывая ремень гармошки через плечо. Приходит эдак поздненько вечерочком слегка навеселе, довольный, не то слово, счастливый. Пытается поделиться с мамой радостью встречи со знакомыми ветеранами, гордо рассказывает ей, как он шагает с гармонью впереди колонны ветеранов, как пионеры вручают им цветы, свой букет он отдаёт всегда женщинам-ветеранам. Потом они направляются в столовую, где им вручают юбилейные медали, памятные подарки, вкусно кормят и наливают «стопарик». На этом месте он мне подмигивает. Мать, конечно особо не слушает, ворчит, что каждый год одно и то же, что, видать, опять выиграл на своём шахматно-шашечном турнире, больно весёлый сегодня. Так он не только выиграл, он еще и в праздничном концерте выступил и с молодухой потанцевал, ты же, мол, не ходишь со мной. Заключительным аккордом праздника у него всегда праздничный концерт по телевизору, состоящий в основном из всех знакомых ему военных песен.  Иногда он вскакивает, хватает гармонь, наигрывая на ней знакомую мелодию, подпевает. Самое главное во всём этом воспоминании то, что родился он 15 мая, а День своего рождения отмечал в День победы.
«Тело моё родилось может быть и пятнадцатого мая, но Душа моя возродилась в День победы, хоть я и чуть-чуть не дошёл до рейхстага, но я победил эту сволочь фашистскую и живой остался. Душа моя сегодня празднует!» - торжественно провозглашал он, - «Ольга, наливай!»

Когда его выносили во двор для прощания с соседями, я обвела двор безжизненым взглядом и поразилась тому, что у подъезда стояли с венками ветераны войны, а за ними толпы людей из соседних дворов. Люди один за другим касались края красной окантовки гроба и говорили, говорили, говорили каждый о своём о чём-то важном, впечатлившим его от встречи и общения с ним, с моим обыкновенным, скромным, но, как оказалось, многоуважаемым папой.

А я даже не знала тогда, что мне сказать ему на прощание, о чём мы ещё не успели переговорить, когда я ночами вставала к нему, стонущему от раздирающей боли, делала укол и задавала тему для разговора. Мы говорили о моей работе, о моих детях, о политике, читали газету «Аргументы и факты», мечтали о скорой весне … он, слегка пожимая мою руку, благодарил и отпускал меня поспать, ведь завтра на работу. Мы не говорили о маме, когда она оставила его уже больного и уехала под Новый год к дочери в Москву, мы не говорили о том, почему он не принимает её заботу и ухаживания, не ест с её подачи, а ждёт, когда я приду с работы и покормлю его. А он с каждым глотком приготовленной вкуснятины будет в шутку искажая, произносить любимый комплимент, вместо объедение, будет говорить- «Объединение!»  Я буду каждый раз смеяться и исправлять, и ему это всегда будет нравится…

Когда кортеж из грузовика и двух автобусов, проехав через весь город вдруг остановился, я услышала надрывный с небольшими прерываниями заводской гудок. Это была остановка перед «Экспериментальным заводом», где папа работал до самой болезни будучи уже на пенсии. Все, кто могли оставить рабочие места, выстроившись вдоль проходного подъезда, стояли молча склонив головы. Они прощались не только с некогда бывшим общественным активистом, наставником, но прежде всего с почётным ветераном Великой Отечественной Войны, каковых на заводе было трое… теперь двое… Все расходы по организации похорон взял на себя завод. Этот заводской гудок и искренняя скорбь сотен людей запали мне в память, постоянно напоминая о том, насколько каждый человек, родной или чужой, уникален в проявлении себя, почему мы не умеем ценить его при жизни, а открываем его для себя только после ухода в мир иной?! Почему?! Почему?!

Болью доносились из детства слова матери, измученной бессонными ночами, взрывным характером, не котролируемыми выплесками эмоций, измочаленной войной, нервной системы отца, в сердцах, она бросила ему эту чудовищную фразу, которая сломила его:- «Ну почему же не хватило на тебя одной германской пули, чтоб ты сегодня не мучил меня и своих детей!» Отец тогда замер, молча лёг в кровать, накрылся с головой одеялом…и в доме наступила гробовая тишина. Я смотрела на несчастную свою мать и поняла, что она так и не полюбила его так же сильно, как любила и вспоминала своего Мартына, и нас так же, как любила свою безвременно ушедшую дочь Маргариту. «Господи, что же говорю-то, ведь достал, достал!» - выдохнула она и, впервые за все прожитые в мучениях с ним годы, тут же раскаявшись, горько заплакала...плакала долго...
Сидя у гроба, она не проронила ни слезинки, и потом я никогда больше не видела её слёз. Такая в ней была сила, не любить и жить, но любить детей и рожать, любить и отдать всю себя семье, и жить, страдать, зная, что не простил. Через несколько лет она сказала: - «Помру, не хороните меня рядом с папой. Сон я вчера видела. Роман сына за руку ведёт, а их женщина догнала и за руку мальчишку взяла, так и ушли втроём. Васёна, его хохлушка с ним венчанная, померла, видать». Отпустило...

Вот такой она была моя мамочка - Яковлева Ольга Герасимовна, дочь простого кузнеца, благодаря которому она освоила мужскую профессию сварщицы. В перерывах между работой, родами первой дочери и до самого брака с моим отцом, она возила солёную из под нефтяных вышек, вываривала её. Таким образом полученную, драгоценную соль обменивала в соседних деревнях на сало, хлеб и молоко, чтобы прокормить себя, родителей, младших братишек и сестёнок. Благодаря этому, все выжили. Она пережила отца на двадцать два года, хоть и была немного старше. Но она была счастлива с внуками, имела всё, что было необходимо дважды вдове и любимой матери, которая научила меня быть сильной в минуты отчаяния и невзгод. Ни разу в жизни она не оттолкнула меня в в моменты неправильных решений, поддерживала, согревая мою душу. Родив и вырастив нас, пятерых детей в самае трудные послевоенные годы, она была удостоина "Медали Материнства"вторй степени — это  государственная медаль Советского Союза, учреждена Указом Президиума Верховного Совета СССР от 8 июля 1944 года в двух степенях, для награждения матерей, родивших или воспитавших пять детей!

Вот такой он был мой любимый папа - Яковлев Роман Григорьевич, честный и порядочный человек. Посадил не одно дерево, построил не один дом, вырастил двоих дочек и сыновей, оба служили в Армии. Два взрослых внука ушли добровольцами за освобождение Донбасса. Один израненный вернулся, другой погиб… Сейчас я сама скорбящая мать по погибшему в местах проведения СВО своего младшего сына, осознаю всю степень ответственности матерей за поступки своих детей.

Правильно ли я сделала, что благословила сына в этот путь, бессмысленно напутствуя словами «Береги себя!». Сын на эти слова улыбнулся и ответил: -
«Мам, ну, что значит, береги себя?  Мне скоро тридцать пять будет, а я всё себя берегу! Деду было восемнадцать, он винтовку не держал ещё, а его в бой, я же в Армии служил, не должен отсиживаться. Кто же, если не мы, служивые, будем добивать нациков? Дед для нас с тобой добыл победу. Теперь моя очередь тебя и дочь защитить от этой поросли фашистской. Я, мам, в деда, хоть и мал был помнить его. Но помню все твои рассказы о нем, и песни военные ты нам, как колыбельные пела, я их тоже помню. Ты не переживай, я вернусь. А если не вернусь, то там наверху мы с ним непременно встретимся» … Не вернулся. В бою за стратегически важную узловую станцию в Курдюмовке накрыло всю артиллерийску установку" - сообщили очевидцы-однополчане... Пришла Государственная награда "Медаль за отвагу". Посмертно.

"Храни тебя, Боже!" - молилась я тогда в аэропорту вслед улыбающемуся сыну. Хорошего я парня воспитала. И хорошо, что о дедушке много рассказывала. Запали рассказы в душу ребёнку и на правильный путь направили: «Негоже здоровому парню за мамкину юбку прятаться, коли на подвиги тянет!». Кстати, это тоже его слова.

Вот такие они были, мои самые любимые, и ушли их моей жизни, оствивив непрерывную нить связей довоенных, военных и послевоенных поколений в моей памяти. Храню светлую память о героях двух поколений в моей большой семье! Помню, какой ценой потерь досталась нам Победа. Я скорблю и молюсь о Победе в СВО, в которой есть и мой материнский, бесценный вклад: сотни тысяч матерей, так же скорбящих, должны гордиться сыновьями-героями, честно выполнившими свой гражданский долг!