Ноль дней до приказа

Воспоминания дурака…


Жил-был Иванушка-дурачок, собою красавец, а что ни сделает, всё у него смешно выходит, не так, как у людей…

М. Горький.  «Про Иванушку-дурачка».


А вы служили?
А как?
Если да – почёт вам. А если нет…
Но сначала – по порядку. По порядку же надо, как без него.
Я родился и вырос в Литве. В советской ещё, брежневско-застойной, как стали говорить потом. Но это потом. Отец – машинист паровоза, тогда ходили ещё. Мама – бухгалтер. Зачем я об этом? Действительно не стоило, не о том я… Ну да ладно. Мать – из Украины сама, длинная история, как с отцом познакомились, литовец он. В другой раз расскажу. В общем, в семье у нас и русский, и литовский хорошо знали. Жили мы в Шауляе тогда. Слышали про город такой? Ну вот. В семидесятых дело было. Я школу окончил, экзамены кое-как сдал. Школа у нас была математическая, но не вся. Наш класс обычный, и слава Богу – хоть в него никто в нашей семье не верил. Я больше литературу любил, а не эти нудные вычисления и теоремы. Сочинения писал и на литовском, и на русском – закачаешься! Ну вы же поняли – раз это читаете… А, стоп – не представился же я. Антанас меня зовут, отец имя дал в честь деда.
Да, сдал я выпускные… А дальше что? В армию советскую, прямо скажем, не сильно идти хотелось. Мать говорит – давай на экономический в Вильнюс. И в армию не возьмут, и профессия, что надо. Отец согласился. Он её всегда слушал, любил сильно. Поехал я поступать. Жил там у брата старшего в квартире. В Вильнюсе тогда первый в Литве ночной бар открыли, он туда барменом устроился, зарабатывал, что надо. Чаевые, то-сё… Ну и вообще жил весело. Вступительные экзамены сдал я нормально. Сам не ожидал. Почти все. Последний оставался – сочинение как раз. Я там не один был – ещё ребята из нашей школы, и они тоже хорошо шли. Уже всё ясно было – конкурс не очень большой, все проходим. Так что после сочинения мы на пикник собрались, отметить. Но тогда не было такого слова… Вечеринка что ли… Не помню точно. А я же писать с размахом любил. Как Толстой и Дюма вместе взятые. Тему выбрал вольную – как сейчас помню: «Они служили нашей Родине…». Про героев и всё такое. Накатал листов десять черновик. Про всех, кто отважно служил в разные времена. Осталось на чистовик переписать. А перед началом предупредили нас – если что, черновики в этом году засчитываться вообще не будут. Имейте в виду. Я в виду имел, но наши-то все раньше закончили. Не Толстые с Дюма они были. Машут мне уже из полуоткрытой двери – быстрей, дескать, все тебя ждут! Как их подвести… Давай я переписывать в спешке, вечеринка – дело святое. Ну, погуляли, вино, шашлыки… А через день я узнал, что у меня двойка! Целых девять(!) ошибок и опечаток в чистовике! В черновике-то порядок, но что толку… Вот и всё. Приехали. Позвонил я домой, трубку отец взял. Всё рассказал ему. Говорит – дурак ты, такой шанс упустил. Ответить было нечего. Действительно дурак. Самый настоящий.
Возвратился я в родной Шауляй. Понимаю, что от армии не отвертеться теперь. Вступительные экзамены всюду закончились. Буду служить, значит. И песню ещё эту советскую по центральному радио, как назло, всё время крутят. «Через две, через две зимы, через две, через две весны – отслужу, отслужу, как надо и вернусь!..». Издевательство, в общем. Но мама моя… Точно ангел! Приносит мне, вдруг, газету. А там написано, что Вильнюсская консерватория объявляет дополнительный набор на курс артистов музыкального театра! В оперетту по сути. Мама говорит – поезжай, попробуй, что ты теряешь. Ты же, мол, талантливый. Я – ни в какую. Какой из меня опереточник?? Был экономистом уже почти, а тут, что – паяца играть какого-то?! Да и не возьмёт никто меня, конкурс же там ого-го наверное! Отшвырнул газету эту. А на следующий день думаю себе – всё равно в армию скоро, так, может, в Вильнюс напоследок съезжу, к брату опять, весело, в бар к нему похожу, столица же… Ну и снова поехал. Подал документы на этот балаган. Там три тура – после каждого отсеивать должны. Причём набирают только пять человек – куда там мне! Ну, выучил я басню Крылова, песенку какую-то и ещё что-то, не помню уже. Прихожу на консультацию перед экзаменами. А там… Никого! Вообще пусто. Вот, думаю, потому и объявили этот набор, что никто не хочет идти на опереточного клоуна. Один я такой. Дурак… И тут – объявление замечаю маленькое: консультация перенесена на завтра…
На следующий день тот же коридор – до отказа заполнен желающими поступить. Бродят с горящими глазами, как сумасшедшие. Кто-то бубнит свою басню, чтоб текст не забыть, какая-то девушка давится валидолом… Я чётко понимаю, что конкурс – человек 15 на место – раз тут толпа такая. То есть, не светит ничего мне уже с полной с гарантией. Но я и не сомневался в этом ни минуты. Наступает моя очередь, меня вызывают по фамилии. Все расступаются перед дверью, молча пропуская меня. А я думаю только о том, как бы поскорее выйти отсюда, ну а вечером – к брату. Музыка, коктейли… Поэтому решаю просто подурачиться, всё равно терять нечего, волнения – ни капли. Читаю басню эту как-то совсем, уж, по-дурацки. Где-то ещё и слова забыл, поэтому что-то своё лихо вставил. Комиссия с каменными лицами сидит, так что я ещё больше веселюсь. Но до конца дослушали. Терпеливые.
Утром от нечего делать прихожу глянуть на списки, где допущенные ко второму туру. Пару девчонок рыдают прямо тут же, не найдя себя. Моей фамилии, конечно же, тоже… Стоп! Как это?! Не может быть! Читаю ещё раз. Однофамилец?! Нет, Антанас. Это я! Так… Придётся-таки на второй тур... Как прошли второй, а потом и третий туры я особо не помню. Помню только, что и там я валял дурака от души, будучи уверенным, что до конца всё равно не доберусь. Не тут-то было! Моя фамилия оказалась в заветном списке поступивших – да ещё и на первом месте среди тех самых пяти. Ну, тут уже просто алфавит помог, с ним не поспоришь. Вот так я начал учиться искусству музыкального театра. Правда, недолго. Через пару месяцев по каким-то неведомым причинам из Министерства культуры пришло распоряжение курс наш прикрыть, и всех перевести… на обучение драматическому театральному искусству! А мы только об этом и мечтали!
Учились мы, надо сказать, дружно и настойчиво. С «огоньком». Потом – распределение, но выбор небольшой. Так что очутился я в детском театре, том самом – юного зрителя, ТЮЗ сокращённо. Юношей там играли совсем не юноши, а не очень молодые сильно загримированные артистки, и моё появление оказалось очень кстати. Дебютный спектакль мой вышел осовремененной сказкой, написанной под заказ литовским драматургом по мотивам сказок народов мира. Но на самом деле, это были перепевы именно русских народных сказок. И пришлось мне уже не просто дурака валять на сцене, а вполне серьёзно Иванушку играть. Того, который каждый раз не туда поворачивал, куда все благоразумные люди. На премьеру даже приехал местный телеканал и сделал о нас большой репортаж для выпуска республиканских новостей. Но это и оказалось моей единственной главной ролью. После – эпизоды одни, подходящих под мой типаж Иванушек наш режиссёр больше не обнаружил. Но меня утешал – мол, «не у всех артистов главные роли бывают, тем более, так быстро. А ты, вон, слёту засветиться в премьере успел. Служи искусству и людям, значит, на своём скромном месте!». Там, кстати, у нас все так и говорили с гордостью: «Мы служим в театре».
Ну а через годик стало ясно, что служить мне придется уже по-настоящему.
В то далёкое время, если в ВУЗе не было военной кафедры, призывали рядовым на 1 год. Так что от армии я никуда не делся. В один прекрасный весенний день мои творческие будни приказали долго жить, и я, скрепя сердце, открыл такую же скрипучую дверь военкомата. Впрочем, я и тут ни о чём особо не беспокоился – все артисты после призыва попадали в ансамбль песни-пляски Вильнюсского военного округа, а потом ездили выступать по воинским частям. Забрать в ансамбль прямо после военной комиссии меня должен был начальник этого самого ансамбля, знавший обо мне заранее. Вот его я и ждал с моими нехитрыми пожитками в коридоре, когда все печати на бумажки мне уже поставили... Прошли полчаса, и моя судьба была решена – раз за мной не пришли, значит, ансамблю я не нужен! Так что – вот приказ по тебе, быстро с вещами на вокзал, в эшелон – и служить в Азербайджан! Ещё можно было упереться и качать права, чтобы потянуть время – всё же я не салага после школы, есть высшее образование, да и вообще – артист театра! Но я почему-то решил – будь, что будет… На выходе перед самым грузовиком со скамейками в кузове ко мне подбежал запыхавшийся начальник-музыкант. Он еле держался на ногах и на весь двор благоухал густым перегаром.
– Антанас, твою мать! Ты куда?!
– В часть меня, в Кировабад, вас же не было…
– Заткнись! Не было – но есть уже! Ты к нам же должен… Тебе что – уже поставили всё?! Ах, ты! Дурак ты! Что же ты не сказал им! Дуралей!!
– По машинам!..
Больше я его никогда в жизни не видел.

…Наша дивизия стояла в Кировабаде и была особой – кадрированной мото-стрелковой. Официально это означало, что штат у нас укомплектован наполовину меньше, чем полагалось в мирное время. На самом же деле суть была в другом – этот самый штат, особенно офицерский, состоял из «блатных». Нет, не из криминала – так называли тех, кого распределили служить по блату. У меня блата не было, так что просто повезло. В первый же день повезло ещё раз. В нашу казарму с двух-ярусными койками бодрым шагом вошёл бравый офицер – как оказалось потом, директор клуба – и гаркнул:
– Художники есть?!
Молчание.
– Есть, кто рисует, спрашиваю?!
Что-то куда-то толкнуло меня изнутри, и я вяло шагнул вперёд.
– Рядовой! За мной!
Скоро выяснилось, что нужно сделать «Боевой листок» – стенгазету с вырезанными кривыми ножницами картинками, наклеенными на лист ватмана и обрамлёнными нехитрым текстом. Ничего рисовать, к счастью, не пришлось, а писать тексты, как вы знаете, я умел. В результате весь срок службы я провёл в штабе дивизии, расположенном в центре этого небольшого города. Я там был и писарем, и художником, и библиотекарем, и помощником дежурного, и даже кем-то вроде массовика-затейника… Автомат попал в мои руки только один раз – на присяге. Без него никак нельзя – по уставу положено. Зато читал я текст присяги так, как будто это финальный монолог Гамлета. Всем страшно понравилось, и моё фото с автоматом оказалось в том же «Боевом листке» – наклеенное мною, с текстом о принявших присягу, тоже написанным мною.
Штабисты ходили в библиотеку редко. Больше – в вино-водочный магазинчик неподалёку. Но всё же заходили иногда и просили что-нибудь эдакое… Правда, эдакого было совсем мало. Но я ухитрялся снабжать их книгами, которые считались дефицитом, а некоторые скоро и вовсе запретили. «Час Быка» Ефремова, например. Этот роман уже был под негласным запретом за скрытую в фантастике антисоветчину, его надо было изъять, но в нашей «конторе» никто, кроме меня самого, за этим не следил. Ну и переводы стихов бунтаря-француза Вийона, и «Братская ГЭС» Евтушенко, и другое… Они удивлялись, но брали, а потом неожиданно благодарили, возвращая залистанные книжки. Особенно часто приходил майор-начальник клуба, благодаря которому я сюда и попал. С ним у нас вообще были долгие литературные дискуссии, и на острые темы тоже. Особенно про «Час Быка». Сначала штабисты пытались меня называть по фамилии, но она оказалась трудной в произношении. Тогда перешли на имя, но и его правильно произнести удавалось не всем. В итоге я стал именоваться «рядовой Антас» – с ударением на второе «а». Правда, высшие офицеры не утруждали себя и этим, для них я был просто «Антоном» – без всякого устава.
Где-то через полгода службы я получил письмо от моего одноклассника, с которым мы дружили после школы. Он тоже закончил институт и служил в стройбате под Калининградом. Письмо состояло из ругани и рассказов про дедовщину, отвратительное питание и прочее. Я в ответ рассказал про нашу часть. Старался слишком хорошо не писать, чтобы не расстраивать парня ещё больше. Следующее его письмо начиналось со слов «Дуракам всегда везёт!». Мы начали активно переписываться. Потом он куда-то пропал, писем не было. А ещё через месяц меня вызвал к себе наш особист – статный мужик богатырского телосложения из Сибири. Все его боялись и старались обходить стороной.
– Рядовой Антон! Вы знаете… – и он назвал фамилию моего друга.
– Так точно, знаю.
– А кто он вам?
– Просто одноклассник…
– Просто?! – Он привстал, вытянулся во весь свой внушительный рост и грозно сверкнул глазами. – А ты с ним когда-нибудь переписывался, рядовой?
– Ну…
– Отвечать по уставу!
– Так точно. Но уже давно писем не было…
– Молодец, что не врёшь.
Он распахнул ящик стола, вытащил оттуда груду писем и швырнул их на стол.
– Вот они – письмена твои! Узнаёшь?
Я подошёл ближе.
– Да, мои… А почему…
– Потому! А эти – тоже узнаёшь? – он бросил на стол вторую пачку конвертов. Это были письма моего друга, которые я хранил у себя в тумбочке возле кровати…
– Что замер? От нас ничего не спрячешь!
– Я и не прятал, товарищ…
– Молчать! Твой дружок украл автомат и хотел перебежать через границу! Понял? Но наши бдительные погранцы были молодцы! Х-ха! – дальше шла затейливая конструкция из очень матерных слов. – Смотреть на меня, рядовой! Что он тебе писал о своих планах в тех письмах, которые мы у тебя не нашли?! Он уже во всём признался нам про тебя! Теперь только тебя признаться осталось, чтобы облегчить свою участь!
– Товарищ подполковник, я письма не прятал. Они все у меня в тумбе были. И он мне ничего не писал такого. Я только сейчас узнал всё это… Хотите, поклянусь?
– Чем клясться будешь? Жопой своей дурацкой? А, может, еще именем Ленина, партией и воинским уставом?!
Он снова вперился в меня своим пронизывающим взглядом. Я тоже смотрел на него, не отводя глаза. Скрывать мне было нечего. Наконец, он как-то странно прищурился и опустился на стул.
– Садитесь сюда, рядовой Антанас, – он указал на стул возле стола.
Я сел. Снова молчание. Я уже не смотрел ему в глаза, но чувствовал, что он не отводит от меня взгляд ни на секунду.
– Значит, говоришь, ты точно не знал ничего?
– Так точно, точно не знал…
– А в партию почему не вступил? Можешь не отвечать. Я тебе рекомендацию дам. Готов?
– Я… Я не зрелый ещё. Мне время надо. Политический уровень повысить.
– Да? Политический?
Он вытащил чистый лист бумаги, положил его передо мной и придавил сверху шариковой ручкой. Пиши.
– Что?
– Расписка. Сверху крупно.
– О чём?
– О том, что ты, рядовой, перестаёшь быть рядовым, потому что согласен сотрудничать с Особым Отделом дивизии по выявлению скрытых антисоветских настроений среди офицерского состава. Есть у нас кое-кто на примете… От тебя ничего «военного» не потребуется. Просто, в конце каждой недели будешь мне составлять список – кто из офицеров, какие книги у тебя брал и что говорил при этом. Что обсуждали и прочее. Кто классиков марксизма, а кто – всякую требуху. Я потом ещё подробнее объясню. Иногда будешь некоторым непринуждённо задавать вопросики, которые я попрошу, об этих книгах и писать мне их ответы. Всё понял? Ну и ещё кое-что… Но это позже. После дембеля продолжишь ужО в своём театре, читал я твоё личное. Тебя найдут. Так что – вся жизнь твоя сложилась. Не пожалеешь! Ручку бери – и крупно сверху – Расписка. Дальше надиктую. 
– Извините, но я не могу…
– Ещё раз? – зыркнул он взором громовержца.
– У меня не получится это…
– То есть?
– Я же в театре играю, вы читали. На сцене. А там всё, как на ладони. Ты открыт там. Вживаешься в роль и становишься этим персонажем. Но два раза играть невозможно. Нас так учили. Нельзя играть роль на сцене, а внутри этой роли и в жизни ещё одну… Вот эту… – я кивнул в сторону листика. – Тогда сразу фальшь будет видна. И там, и там. Ты душу открываешь свою, когда роль учишь и входишь в неё. Не сможешь обманывать уже.
Он снова помолчал и долго смотрел на меня – но уже совсем другим, хотя тоже пристальным взглядом.
– Не сможешь… – опять молчание. – Дурак ты, братец. Всю жизнь будешь Иванушек своих играть. Такой шанс упустил… Идите, рядовой Антанас! Вы свободны. Пока. Письма ваши останутся у меня. О нашем разговоре – никому! 
– Так точно!
На следующий день, когда в библиотеку пришёл майор-клубист, я указал ему глазами на дверь и вышел в коридор. Я только начал вполголоса что-то говорить про мои вчерашние приключения, как он перебил меня и тоже вполголоса произнёс:
– Я всё и так знаю. А ты держись, парень. Честный ты. По-дурацки честный. Но жизнь таких любит. А люди – нет.
Он хлопнул меня по плечу и браво пошёл к выходу по гулкому коридору.

По странному стечению обстоятельств, моя жизнь в штабе после вызова к особисту действительно стала ещё краше. Если раньше я мог брать себе любое количество пайка, потому что носил порции оперативному дежурному и заму начальника части, то теперь в столовой мне сами насыпали столько, что хватило бы на отделение. Ларчик открывался просто – особист при каждой встрече здоровался за мной за руку, и это видели все вокруг. Ясное дело, я стал неприкасаемым – все в штабе решили, что я – его человек. Я же был уверен – особист зауважал меня за смелость и честность! А потом меня, вдруг, вызвал к себе сам начальник части, генерал-майор. Это было из ряда вон нарушением устава – вызов через головы всех моих прямых начальников. Но наш генерал славился своими причудами. К тому же поговаривали, что к военному делу отношение он имел очень косвенное.
– Рядовой Ант… Анат… Ата… Как вас там. Не важно! Вы родом из Вильнюса, так?
– Так точно, товарищ генерал-майор! Но не совсем. Из Шауляя я.   
– Так… Шуауляй-Шауляй, кого хочешь выбирай… А в Паневежисе вашем близкие знакомые или родственники есть?
– Есть, товарищ генерал-майор. Там родственники отца у меня.
– О! Молоток! У нас тут такое дело, значится. Скоро закончим строительство подземного командного пункта для штаба – на случай применения врагом оружия массового поражения. Тебе поручается поехать в Паневежис и добыть для этого бункера систему внутренней связи – вот спецификация, – он протянул мне листы, соединенные скрепкой. Такие только там на заводе у вас делают. Дефицит – но нам нужно без очереди! Проверка из Москвы приедет. Сможешь достать, ты же свой там?
Я точно знал, что наши дальние родственники в Паневежисе не имеют никакого отношения к этому полу-закрытому предприятию, а больше в этом городе у меня никого отродясь не было… Но поехать в командировку домой, в Литву…
– Так точно, смогу!

– Прямо сейчас идите к замначальнику штаба! Вам выпишут командировку и завтра – вперёд! О секретной информации про командный пункт – никому ни слова!
– А как же им в Паневежисе объяснить…
– Много вопросов задаёшь, рядовой! Без системы не возвращаться! Всё понял?
– Есть! Так точно! Всё понял! Разрешите идти?
– Идите, выполняйте!
Я взял листки, лихо повернулся на каблуках к двери и печатая шаги вышел из генеральского кабинета. Если бы я сейчас играл бравого солдата Швейка, зрители в зале аплодировали бы, стоя…
В Вильнюс я не поехал. Потому что вместо поездки на медленном поезде с пересадкой меня «обилетили» на самолёт. Для такого срочного и важного дела штаб казённых денег не пожалел. Это был первый перелёт в моей жизни. Видавший виды «Туполев» показался мне чуть ли не космической ракетой, а леденцы «Барбариски» из рук симпатичной стюардессы – не менее космическим лакомством. Но самое главное – ощущение свободного полёта, когда отрываешься от земли и несёшься к далёким облакам, чтобы, пробив их, окунаться в яркое Солнце! Весь полёт я пребывал в полом восторге и с тех пор влюбился в небо навсегда.
Из аэропорта я сразу же поехал не в Паневежис, а в театр. К моему удивлению, наш режиссёр встретил меня очень приветливо. Даже прервал репетицию со вторым составом и, подойдя ко мне, радостно воскликнул:
– Антанас! Ух, ты! В форме. Тебе идёт! Ты что - уже?!
– Я в командировку. По делу в Литву. Ненадолго, из части послали.
– А! По делу. Вот ты какой деловой у нас стал. Возмужал, ты смотри! Как там – бессонные ночи, учения, стрельбы! Ха-ха. Тебе на пользу пошло! Поправился даже на армейских харчах!
– Просто у нас часть на хорошем счету…
– Ну ладно. Молодец, что зашел. Ну-ка пошли ко мне… Так, бойцы – перекур! Двадцать минут!
Он повёл меня в свой тесный кабинет, усадил в кресло и даже плеснул что-то типа коньяка.
– Слушай, Антанас, тут новости у нас как раз. Помнишь, как ты Иванушку в сказке играл? Отлично же справился! Недавно тот сюжет повторили по телевизору. А знаешь, почему?
Я не знал.
– Наши пронюхали, что из Минкульта страны делегация нагрянула. Новая установка – ставить спектакли у нас и на русском. Поддержать развитие «единого языка межнационального общения». В общем, там женщина-инструктор была главой этой оравы, и она в телепрограмме тебя в роли увидела. Вот, говорит – отличный русский язык, без акцента. Он теперь должен звездой у вас быть!
Теперь я понял, почему оказался в этом кабинете, да ещё и с коньяком в руке. Из-за министерской начальницы и моего хорошего русского.
А режиссёр продолжал:
– Они нам и пьесу уже привезли. «Шёл по городу Волшебник». Тоже сказка, но целиком современная. Для молодёжи специально. И там всё – на русском, по русской книжке. Короче говоря – сыграешь главную после дембеля! Волшебник ты у нас теперь будешь!
– Так мне же почти 5 месяцев ещё трубить…
– И отлично! Мы её через полгода выпустить должны. Можем и ещё чуть потянуть. В общем так – вот тебе текст, учи там. Потом дембельнёшься – и сразу сюда. Только без фокусов – всё впритык! Иначе другого найдём. Но я в тебя верю. Ты талантливый. Вольёшься быстро в репетиции – и порядок. Но… это ещё не всё, – он понизил голос, – мне пообещали, что если этот спектакль успешно прокатим, то скоро я буду в драме! Там тоже надо будет русский репертуар вводить. С собой возьму тебя в драмтеатр, понял?
В автобусе, ползущем по дороге в Паневежис, я открыл текст. Роль оказалась яркая, ничего не скажешь. Да и пьеса мне в целом понравилась. Это была не сказка, а скорее фантастика. Странно, что вообще её надумали ставить у нас, да ещё и привезли с собой из Москвы. Но, может, решили как-то молодёжь этим в театр привлечь. Я представил себе, как выхожу на сцену в главной роли Волшебника… Рампа, софиты… Настоящая главная роль. И не какой-то Иван-дурак. Наконец-то!

В Паневежисе я решил пробиться прямо к директору радиозавода. Наверняка, только он мог решить насчёт поставки системы связи в обход очереди. Людей в приёмной было полно, и внимания на меня никто не обращал. Секретарша же вообще делала вид, что меня тут нет. Через час дверь в кабинет приоткрылась, и показался лысоватый тучный человек в больших очках с затемнёнными стёклами.
– Рамуне! Я опять не могу набрать вас! Безобразие, занимаемся связью, а у самих не работает! Моя дочь прийти должна, пусть в приёмной посидит, я скоро освобожусь.
Я понял, что сейчас – мой единственный шанс и подскочил к нему, заговорив на литовском:
– Разрешите обратиться! По срочному секретному делу из кадрированной дивизии – Кировабад!
Директор на секунду опешил от такой наглости. Видимо, подобного тут ещё никогда не происходило. Это меня и спасло.
– Какой Кировабад? Откуда… Кировабад? Ты… вы кто вообще?
– Не могу тут говорить. Дело секретное, вот срочная командировка, комиссия из Москвы! Разрешите – в середине! – я кивнул на приоткрытую дверь кабинета.
Похоже, из всей моей речи на директора произвело впечатление именно слово «Москва». К тому же его, похоже, сбила с толку моя военная форма.
– Какая ещё комиссия?.. Кто из Москвы? Так… Зайдите.
Я протиснулся в дверь вслед за ним под возмущенные возгласы других ожидающих.
– Вот, – выложил я на стол моё командировочное удостоверение и листики со спецификацией. – Очень срочно! Боевая задача для штаба дивизии! Очень прошу вас помочь нам. Комиссия из Москвы на военный объект!
Он вяло посмотрел на бумаги, а потом перевёл взгляд на меня. Это был взгляд посетителя зоопарка, рассматривающего очередную экзотическую зверюшку.
– Ты что, дурак? Ты зачем сюда ворвался? У нас люди за этим месяцами стоят в очереди на получение! Какая комиссия, какая дивизия… Забирай свои бумажки и… – он
сгрёб со стола мои документы. Но в этот момент дверь широко распахнулась. 
– Папа! Почему меня к тебе не впускают! Мы идём или нет!
Белокурое совсем юное создание в укороченной юбке. Явно избалованное вниманием и положением в обществе…
– Доченька… Дорогая моя… – резко сменил тон директор, – сейчас вот закончу с этим… – он презрительно кивнул на меня.
– А кто это? Военный, да? А… Стойте... Я вас где-то видела… Вспомнила! Вы же Иванушку в театре играли! Вас по телевизору показывали! А это что – новая роль, да? Солдата? А, можно я у вас автограф возьму?!
Я замялся.
– Папа – это же известный артист из Вильнюса! Дай ручку и бумагу, пусть напишет мне автограф!
Директор как-то безвольно вырвал листик из блокнота на столе и протянул мне его вместе с ручкой. Я написал своё имя, размашисто расписался и посмотрел на девочку.
– Нам, солдатам, связь нужна. Благодаря твоему самому лучшему в мире папе она у нас теперь обязательно будет, – и я вложил свой драгоценный автограф в протянутую ладошку.
– Конечно, будет! – воскликнула она. – У него всё есть. И его все уважают за это! Правда, папа? Ну давай, заканчивай и пойдём, ты же обещал!
Директор криво ухмыльнулся и притянул к себе мои примятые документы.
– Умный ты, Иванушка. Зря, что дурачок… Ладно, её благодари. Люблю её, единственная… А ты у нас – телезвезда, выходит. После армии жду контрамарки на все твои спектакли. Лады?
– Замётано!
Он написал короткую резолюцию прямо на моей командировке.
– В Отдел Снабжения дуй. Есть у меня в резерве система одна, на такие, вот, случаи. Для разных дураков… Повезло тебе!
Несмотря на резолюцию директора, всё оказалось не так просто. Главный снабженец – худой, как жердь, но тоже в очках – строго сообщил мне, что на отправку уже «подписанных» систем у них тоже очередь – отдельная. «А если пан директор вам срочно пообещал, то пусть сам и отправляет! У меня лишних людей нет, и здесь – я начальник!». Эх, подумал я, жалко, что мы не в армии. Оказывается, на гражданке есть свои большие минусы. Снабженец, также, сказал мне, что лучше мне задержаться и самому проконтролировать «весь дальнейший процесс, который займёт не меньше двух недель…». Мне показалось, что это был намёк. Похоже, он рассчитывал, что задержаться я, как командировочный из части, не смогу. А стоит мне уехать – совершенно неизвестно, когда нам отправят станцию. И отправят ли вообще… И всему этому я был несказанно рад!
На почте к телефонам междугородней связи тоже стояла внушительная очередь. Но тут, уж, мне пришлось ждать до победного и без всяких хитростей. «Алло, алло! Как слышно? Да, я! Так точно! Докладываю! Всё в порядке – дело движется, всё уже почти подписано! Но окончательное оформление может занять месяц или больше, иначе могут отправить не нам! Да, делаю всё, что могу! Да, результат будет! Но уезжать пока никак нельзя – риск! Разрешите продлить командировку? Да, есть, понял, так точно… Остаюсь и всё решу лично! Служу Советскому Союзу!..».
Служить Советскому Союзу я отправился снова в Вильнюс – туда, где жил и работал «в ночные смены» мой брат. Каждый вечер и полночи я проводил в его баре, больше похожем на ночной клуб, хотя таких названий тогда не было... Девчонки с восторгом косились на мою военную форму, которую я туда одевал специально, считая её маскарадом. Пару раз на обратном пути среди ночи меня останавливал городской военный патруль. Но с документами у меня было всё в порядке – из части прислали срочным письмом продлённую командировку. Примерно через 3 недели, пролетевшие, как день, мне дали письменное подтверждение в Паневежисе об отправке нашего драгоценного груза в часть. Задержавшись «для верности» (и не только…) ещё дней на 10, я отбыл – вновь самолётом – туда же. 
Узел связи, в отличие от меня, попал в часть не сразу. Через положенное время нам ничего не доставили, и мне пришлось изрядно понервничать. Причина оказалась банальной. Паневежские «товарищи», несмотря на все данные мне заверения, что-то намутили с адресом, ошиблись в номере части, и секретная система укатила куда-то в сторону Камчатки… К счастью, там она оказалась невостребованной и попала на промежуточный склад, где я и обнаружил её после напряжённой переписки с отечественной почтой. Наконец, чуть ли не под гром офицерских аплодисментов, она очутилась в нашем штабе! После установки и наладки в командном пункте-бункере, штабисты во главе с самим генералом несколько дней восторженно крутили разноцветные ручки управления на пульте и убеждались, что связь с другими отсеками этого недостроенного помещения действительно есть. Они были счастливы, как дети! Я получил благодарность отдельным приказом и наградное увольнение в город на один световой день. Последнее было особенно смешно после месячной «командировки» в Литву. Впрочем, я всё же выпил кофе на городском автовокзале, который был буквально в 300-х метрах от наших ворот. Тогда я ещё не знал, что это мизерное расстояние может оказаться просто гигантским…
Моё положение, и без того весьма недурственное, укрепилось до невероятных высот – вероятно, максимально возможных для рядового срочной службы. На очистившемся горизонте жизнь маячил мой дембель – с каждым заходом Солнца дней до моего дембельского приказа оставалось всё меньше. За 3 месяца до этой знаменательной даты, как и все срочники, я стал зачёркивать в настенном календаре прошедший день, радуясь этому обратному отсчёту «до полной свободы». Несколько раз мне настойчиво предлагали подписать заявление на сверхсрочную, но я вежливо отнекивался. Текст моей будущей главной роли я давно выучил и регулярно репетировал монологи Волшебника перед зеркалом. Их там было несколько – на тему чудес и прочего, один ярче другого! Я ясно видел в этом пыльном зеркале на стене библиотеки не только вдохновлённое ролью лицо Волшебника, но и рукоплескающий зал, стоящий в очереди ко мне за автографами после закрытия занавеса. И моё сердце замирало от близкого счастья…

За двое суток до желанной даты, украшавшей последнюю неделю марта, я радостно зачеркнул в календаре сразу два дня – чего тянуть-то! Пользуясь своим особым положением «добытчика узла связи», я заранее и без всяких проблем собрал все нужные для дембеля подписи у ответственных лиц по штабу, сдал под роспись библиотечный фонд и обо всём успешно отчитался. Завтрашний день уже ничего не решал, так что в моём календаре до весеннего приказа оставался ровно ноль дней! Ничто не предвещало беды…
Но следующим утром я с трудом сполз с солдатской кровати. Как-то странно ныл правый бок и слегка кружилась голова. Я пропустил завтрак, поплёлся в библиотеку и уставился в то самое зеркало. И тогда я всё понял. Белки глаз были затянуты чуть заметной пока желтизной, ещё не затронувшей кожу. Желтуха… У нас уже давно шли разговоры про эпидемию, но в штабе тщательно скрывали это и не принимали особых мер в ожидании приезда комиссии Министерства Обороны для проверки «боевого состояния нового командного пункта». Я мог подхватить это и в столовой, и где угодно. Если теперь о болезни узнают – карантин в медчасти на месяц, и прощай мой отъезд вместе с главной ролью! Выход один – дембельнуться, успеть уехать, и активно лечиться уже дома, там точно и спасут, и быстро на ноги поставят! Официальный дембель начинался у меня с 24.00, так что уезжать из части придется с утра – и сразу на автобус до Тбилиси, а оттуда – самолётом в Вильнюс по проторенному пути…
Перед обедом дверь библиотеки распахнулась, и весь проём заполнила фигура нашего особиста. Я вскочил, хотя и с трудом.
– Вольно. Чего хмурый такой? Садитесь, товарищ рядовой. Вам уже известно о том, что будет завтра?
Завтра было только одно – мой отъезд, но он явно не об этом.
– Никак нет!
– Ну да. Совещание только закончилось. Так вот – завтра в части будет комиссия МО, все увольнения и дембель временно отменяются! Всех – в ружьё! Отчитываться будем и докладывать обо всём. Вам ясно?
– Так точно…
– Нет, вам ещё не всё ясно.
Он подошёл к двери, выглянул за неё, потом плотно прикрыл, присел передо мной на стул и, как раньше, вперился в меня своим стальным взглядом.
– Подписи все собрал или нет?
Я почувствовал, что правду говорить нельзя…
– Я… Ну… тут ещё остались… Я завтра думал…
– Не мямли! Вот и хорошо. И не собирай. Задержишься на недельку-две-три, пока комиссия тут, а потом, как говорится – «на свободу с чистой совестью». А за это время напишешь мне пару рапортов, рядовой. Что смотришь? Рапорты напишешь на твоего любимого клубаря и на начальничка. Что он тебе говорил, когда в кабинет вызвал? А? Молчать!! Напишешь то, что я скажу! Понятно? Шаг влево-вправо – и все, кто только догадывался, точно узнают, что ты – стукач. И не только здесь – а и на гражданке тоже! Можешь не сомневаться. Твоя подпись у меня есть.
– Какая подпись? Я же ничего не…
– Вот какая! – размашистым движением он выхватил из кармана кителя сложенный
лист и развернул передо мной
«Я, рядовой, фамилия, имя… Даю согласие на добровольную помощь органам… Обязуюсь оказывать содействие в сборе информации, связанной с антисоветскими действиями лиц и организаций… Дата, подпись….».
         Подпись! Подпись была очень похожа на мою – не отличишь, но я же это не писал и не подписывал!
– Я это не…
– Это ты кому рассказывать будешь, салага! Кто тебе поверит? Все видели, как я с тобой за руку здоровался. Все знают и так, что ты стукачок! А если ещё и это «случайно» выплывет… Тут-то ладно – а вот на гражданке, в Литве этой твоей, там таких о-о-х как не любят! Понял теперь? Артист!
Да, я понял. Я понял, зачем ему были нужны мои письма. В конце каждого из них я старательно подписывался – дескать, шик такой – моя красивая подпись. И ещё я понял, почему он так демонстративно протягивал мне руку. Он рассчитал точно. Мне действительно никто не поверит, что я не стукач. И – да – здесь это не важно, здесь – это чуть ли не почёт, а вот там…
– Отвечать! Всё понял, или нет?!
– Так точно, понял… всё…
– Вот и хорошо. Завтра в 9.00 – ко мне в кабинет! Обсудим все детали и получишь точные инструкции. Не опаздывать!
Он сложил лист в карман и быстро вышел, хлопнув старой дверью.

…Начклуба слушал меня молча. Перебил только один раз, спросив: «Почему глаза жёлтые? Желтуха?». Я пожал плечами. Когда я закончил, он надвинул фуражку на лоб и внимательно посмотрел на меня.
– В нехорошую историю ты попал, парень. Очень нехорошую… Чтобы с ним спорить, полным дураком надо быть. А не спорить… – он сделал паузу, – там более! Оставаться тебе нельзя. Он тебя в покое не оставит. Ему на желтуху твою плевать. А не оставаться… Роль ещё твоя эта. «Волшебник»… Эх… Насчёт сообщить туда, на Родину твою – это он на слабо берёт тебя. На гражданке всё не так будет... Вопрос – только хорошо думай: ты готов до конца идти? 
Я неуверенно кивнул.
– Подписи точно все у тебя?
Я снова кивнул.
– Ну тогда так. Будешь играть своего «Волшебника» в жизни. Вдруг, повезёт тебе опять. Рискнуть можно. Дуракам же везёт. А если они ещё и волшебники… Держись только, чтоб твоя желтуха не свалила тебя до вечера! И ещё одно – если что, я тебе ничего не говорил и ничем не помогал! Понял?!

Последний автобус в Тбилиси уходил с автостанции в 23.30. Мой официальный дембель стартовал в 24.00. До 24-х меня по уставу из части никто не выпустит. Это точно – иначе караульные под трибунал пойдут. А КПП части закрывается на ночь ровно в 22… После 22-х не выпускают и не впускают вообще никого – только по спецпропускам. Значит, покинуть часть я бы смог только с утра, но к тому времени наверняка до всех доведут внутренний приказ о приезде комиссии и временной отмене любых отлучек, включая дембель. Это всё… Да и особист ждёт меня к себе утром. И тогда я окончательно решил идти до конца, как сказал начклуба.
В 11 вечера двое моих товарищей-срочников, которым я не раз носил лишнюю еду из столовой, пробрались со мной к внешней стене части – в том единственном месте, где сверху надорвалось и полностью прогнулось ограждение из трёх рядов колючей проволоки. С собой у меня был только портфель со списанными книгами, включая и «Час Быка», а также – комплект парадной формы на выход, переданный мне начклубом и завёрнутый в старый выпуск газеты «Красная Звезда». Начклуба подсказал и про это место на стене. Я быстро переоделся, отдал им обычную форму, потом мы молча обнялись, и они подсадили меня на 2-х метровой высоты стену. В этот момент из темноты позади раздался какой-то неразборчивый возглас. Я прижал портфель к груди, резко оттолкнулся и прыгнул наружу… Только в полёте до меня дошло, что с внешней стороны под стеной была насыпь, поэтому там она намного выше… Пролетев не меньше 3-х метров в воздухе, я грохнулся ступнями на жёсткий асфальт дороги… Боль показалась совершенно невыносимой. Я завалился вместе с портфелем на бок… Подняться я не мог. Но надо были как-то идти! Сейчас меня хватятся, да и автобус скоро уйдёт! Если меня найдут раньше нуля часов – это самая настоящая самоволка. А так – пока будут искать внутри части, наступят новые сутки, а это уже дембель, у меня же всё подписано, бумаги есть! Ну а раз дембель – воинские правила про КПП и прочее на меня формально не распространяются, я же цивильный уже и теперь меня не привлечёшь за нарушение Устава! 
…Но идти я был не в состоянии. Разве что ползти. Ступни в сапогах мгновенно распухли, и ноги болели дикой болью до самых колен. Я решил, что это переломы. Превозмогая нестерпимую боль и еле волоча ноги, я каким-то чудом преодолел метров 100 в сторону вокзала. Бок, нывший весь день, я уже не чувствовал, была только боль в ногах и желание любой ценой доползти, успеть на автобус… И я увидел его. Вон он, там, вдалеке. Пришел и открыл дверь возле тротуара… Часов у меня не было. Я продолжал упорно ковылять со скоростью раненной черепахи, но через несколько минут автобус газанул и уехал на моих глазах, оставив меня без всяких надежд… Да. Всё было кончено... Я очень ясно увидел яростное лицо особиста, сочувственный взгляд начклуба и коричневую дверь с красной надписью «Военный трибунал». А ещё – зал театра, где роль Волшебника играю совсем не я... Потому что я лежу в лазарете тюремной больницы со своей желтухой… Терять уже было совершенно нечего. Тёмная улица с редкими фонарями и забором части сзади. Ни машин, ни людей. Что было делать?! Только одно. Как совершенно полный, всё потерявший дурак, у которого не осталось никаких надежд, дурак, возомнивший себя «Волшебником», я почему-то громком произнёс, почти крикнул: «Господи! Если ты есть! Сделай что-нибудь! Я же верю в тебя!!». Что?! Я? Верю?! Что я сказал? – тут же возмутился ум. Ни во что я не верил, откуда это! Какая дурацкая глупость!
Вдали на тёмной улице показался проблеск света. Потом шум мотора. Потом я увидел машину – это была старая «Волга». Что это на ней? Шашечки?? Такси тут в это время?! Я не поверил своим глазам… Машина объехала яму на дороге и притормозила около меня.
– Друг! Ты что тут делаешь? Военный? – пожилой азербайджанец в тюбетейке смотрел на меня с удивлением и опаской,
Придумать что-то убедительное надо было очень быстро.
– Я… Да, вот… Ревматизм скрутил и артрит у меня. Приступ. Прямо по дорогое на автобус… Не успел я… Вот, дембельнулся только, домой еду.
– Ах, ты! Ах, ты, Господи, куда ж ты ночью! – заголосил он с характерным местным акцентом. – У отца моего тоже ревматизм был! Всего скрутило! Так он и умер от этого! Так, сынок, я тебе помогу сейчас! На тебе вообще лица нет! Помрёшь ещё тоже, а молодой же!
Он выскочил из машины, распахнул заднюю дверцу и с трудом затащил меня внутрь.
– Повезло тебе, солдатик – слава Аллаху! Я уже в парк ехал авто сдавать – дай, думаю, срежу тут, никогда так не ездил, дорогая плохая, а тут, вдруг, свернул чего-то, поздно же уже. И на тебе! Везучий ты! Так куда везти тебя? Не бойся, я денег не возьму, у меня смена закончилась, а тебя, видать, спасать надо! Ты же Родине служил, а теперь болеешь так. Дослужился, видать.
– Мне бы в Тбилиси…
– Какой Тбилиси! Ночью автобусы не ходят. Слушай – а может поезд есть? Был вроде ночной какой-то, но не каждый день он… Давай на вокзал тебя отвезу. У меня тётка там в комнате отдыха заведующая. Если поезда нет, переночуешь у неё, а утром уже точно уедешь поездом!
Когда мы приехали на вокзал, она сам сходил в кассы, и выяснил, что ближайший поезд в Тбилиси будет завтра в 6 утра. Ожидая его в машине, я увидел большие часы над входом. Они показывали 10 минут первого… Всё – теперь я уже официально на гражданке, и любой патруль с моими документами мне не страшен. Вот только ноги продолжали болеть так, что я почти не мог на них встать.
–…Пошли парень! Помогу тебе – Джамиля нас ждёт, кровать тебе застелила. – Он подхватил меня под руки и буквально поволок к вокзалу вместе с моим потёртым портфелем. Я старался не стонать, хотя это было нелегко. К счастью, комната отдыха оказалась на первом этаже. Водитель затащил меня на кровать, сжал на прощание мою руку и, бросив взгляд, исполненный глубокой жалости, ушёл. Я даже не спросил, как его зовут…
Тётя Джамиля – неопределённого возраста, в сером платке и длинном халате – пришла где-то через полчаса. Я лежал обессиленный, свесив ноги в сапогах с кровати. Они опухли внизу так, что я боялся разуваться – а вдруг я вообще потом не смогу натянуть сапоги.   
– Эх, солдатик, – запричитала она тем же тоном, что и племянник. – Ты же жёлтый весь, что они с тобой там сделали! Дураки они там все! Загубили мальчика. Дослужился, служивый. Ну ничего – сейчас наш чай сделаю тебе, лечебный он. И помолюсь за тебя Аллаху, он точно поможет. Много молится буду, тебе его помощь сильно нужна!
– Что вы, зачем… Не надо…
– Как не надо? Ты жить хочешь? Молодой же такой!
После двух чашек душистого зелёного чая с пахлавой я прилёг, не раздеваясь и на минуту прикрыл глаза… И почти сразу, как мне показалось, услышал её громкий голос:
– Вставай, сынок! Утро уже. Пора тебе, поезд твой скоро совсем. Вот твой билет, в кассе у меня кассиры свои все.
– Ой, что вы! Спасибо! Деньги же возьмите, сколько стоит? – я быстро спустил ноги в сапогах с кровати и, привстав, схватил портфель. Распахнул его и… только тут понял, что ноги болели намного меньше! Как же так? Всё же опухшее было! Я же думал, что там вообще переломы!
– Не обеднею я, сынок! Иди уже, опоздаешь, второй путь. Вот – держи, опирайся, – она протянула мне деревянную ручку, отломанную от старой швабры, – какая ни есть, а палка!

В душном общем вагоне поезда ноги ещё больше отпустили. Я аккуратно ощупал лодыжки через сапоги. Опухлость была, но не сравнить с тем, что вначале! Значит, всё-таки не перелом, а сильный ушиб…
Когда мы доехали до Тбилиси, я уже мог передвигаться более-менее нормально, хотя и опираясь на мою палку от швабры. А вот желтизна не проходила. Да и чёрт с ней! Добраться бы до дому, а там… На вокзале в Тбилиси очереди на такси, на удивление, не было. Не сезон, наверное. Водитель моей машины оказался чем-то похож на кировабадского. Может быть, тем, что тоже стал ахать и цокать, глядя на меня, правда уже с грузинским акцентом.
– Бичо, почему больной такой, что с тобой?! Армия доконала?
Я повторил историю про обострение ревматизма вместе с артритом перед самым дембелем. Он сочувственно закивал.
– Вижу-вижу! Что ты! Они звери же! Тебя же в больницу надо! Куда везти? В аэропорт? Ладно, понял! Держись, кацо, всё будет хорошо! Я даже денег не возьму с тебя, у меня же совесть есть! Ты служил же, а они…
В аэропорту выяснилось, что в Вильнюсе уже двое суток была нелётная погода, и только сегодня вылет должен был состояться. Поэтому на мой рейс не просто давно продали все билеты, но люди толпились перед кассой, плотно заполнив всё пространство и никого не пропуская вперёд. Тяжело шкандыбая по замызганному полу и стуча по нему палкой, чтобы не упасть, я без всякой надежды доплёлся до начала плотной массы раздражённых ожиданием людей. С портфелем в одной руке и клюкой в другой, да ещё и в парадной форме рядового я смотрелся, мягко говоря, странно, и на меня сразу обратили внимание. Долго идти мне всё же было тяжело, да и бок опять стал болеть, к тому же я почти ничего не ел из-за этого. Так что вид у меня явно был очень неважнецкий.
«Раненый», – вполголоса произнёс кто-то. «Инвалид, наверное…». «Получил увечья на службе Отечеству…». «Весь жёлтый…». «Он упадёт сейчас, надо пропустить…».
Толпа молча расступилась передо мной, образовав узкий коридор к кассе, по которому, шкрябая палкой, я пробрался к заветному окошку. Молодая красивая грузинка за стеклом, бросила на меня полный трагизма взгляд, молча покачала головой и извлекла откуда-то снизу билет. Я не успел произнести ни слова, говорила с грузинским акцентом только она:
– До Вильнюса, да? Вот – бронь. Оплачивайте, пожалуйста…

В «Ту-134» моё место оказалось рядом с худым лысоватым мужчиной, уткнувшимся в кожаный блокнот с записями. В салоне было совсем не жарко, но он сидел в одной белой футболке. Пока мы рулили он что-то записывал в блокнот, потом бросал взгляд в иллюминатор и снова записывал. Наконец, наш лайнер, надсадно гудя, оторвался от полосы, набрал высоту и лёг на курс. Домой…
Физически я чувствовал себя очень плохо. Боль и слабость. Казалось, болит всё тело. Даже кислую барбириску от стюардессы держать во рту не хотелось. Чтобы отвлечься, я стал заглядывать в его блокнот на откидном столике. Но, оказывается, он писал не на русском. Какие-то каракули… Иероглифы, что ли?
– Это руны, – вдруг сказал он, перекрывая шум турбин. – А что с вами случилось?
– Со мной?.. Ну, я… Вот, лечу домой.
– Желтуха?
– А откуда… Вы врач?
– Не совсем. Но и это тоже. Надо дураком быть, чтобы с гепатитом лететь куда-то. Как они пропустили вас? Вам в инфекционном отделении надо лежать.
Я пожал плечами. Мне уже было всё равно. Да и не ссадят же меня с самолёта в небе!
– А мне все так и говорили – что я дурак. И что дуракам всегда везёт…
Он повернулся ко мне, и очень внимательно посмотрел мне прямо в мои больные глаза. Это был какой-то совсем особенный взгляд. Так на меня смотрели впервые. Как-будто он хотел что-то рассмотреть внутри меня, но мягко, с любовью, что ли…
– Дурак… А ты знаешь, что значит это слово? – он перешёл на «ты».
– Конечно. Кто же не знает. Глупый человек. Ну, балбес ещё. Как Иванушка-дурачок.
– Нет, – покачал он головой. – Нет. Совсем не это. Хотя про Иванушку – ты правильно.
Он развернул блокнот ко мне.
– Вот, смотри. – Он написал крупными буквами слово «ДУРАК». Ручка писала не
очень, и «ДУ» вышло тусклым. – В древнем русском языке всё было зашифровано. До поры до времени. «К» нужно перенести в самое начало – вот сюда перед «Д». А «РА» – отделить. – Он написал слово опять, и получилось уже чёткое «К ДУ РА». – Ну, что теперь?
– «Дура…».
Он сочувственно кивнул.
– Получилось вот что: к РА – через ДУ! Понял? А это значит – путь к Богу, РА, через
Душу! Это и есть настоящий смысл настоящего «дурака»! Дурак слушает не ум, как все – а душу свою, ну или сердце можно сказать. Он через душу, то есть в ней самой, Бога находит, радость его. Вот почему все эти юродивые и блаженные, и шуты тоже – дураки, в общем – часто святыми считались…
Я задумался, отвлекшись на минуту от моего невесёлого состояния.
– А Иванушка?
– Вот-вот! Иванушка – это собирательный образ для простого народа. Он же дураком в сказках только для окружающих был. Не туда поворачивал, никого вокруг не слушал. А в конце – победитель! Разве не так? Он же душу свою слышал, сердце, а не ум да разум! А ещё – он же всегда служил не себе – другим служил. Куда-то шёл для кого-то, что-то чудом доставал, кого-то спасал… Ну дурак же – по общему мнению! Помнишь сюжеты сказок про него?
Ещё бы мне не помнить…
– Ну и почему тогда дурак – оскорбление?
– Как же! Время в нашем мире такое – там, где свет, надо его темнотой закрыть, плохим. Тоже шифр такой. Но, кому надо, поймут или узнают об этом, когда их время наступит. Если готовы. А подсказки и подсказчики всегда найдутся... В нужный момент и неожиданно… Бог поможет. А, кстати, ты-то как – веришь, что он есть?
– Ну… Раньше точно знал, что нет. Теперь уже не знаю…
– Не знаешь? Ну молодец тогда.
– Почему это?
– Потому что настоящий дурак никогда ничего не знает. Он только чувствует. Это ум знает. А дурак – нет. Он чувствует и верит. И этим он сильнее всех «умников», которые по указателям ходят. Раз ты уже не знаешь, значит, правильно говорят про тебя люди – дурак ты, видать. ДУ-РА-К! Вот твоё высокое звание. ДУ-РА-К. И будущее у тебя – дурацкое. Счастливое, значит!
Он радостно засмеялся и захлопнул блокнот…

…Роль Волшебника я так и не сыграл.
В Литве моя желтуха развернулась по полной, и пришлось мне проваляться в инфекционном отделении шауляйской больницы целых полтора месяца. Вместо меня главную роль отдали нашей самой лучшей травести – актрисе, всегда игравшей мужчин. Русский она подучила, но всё равно говорила с акцентом, да и заметно было, что Волшебник – это скорее мужеподобная волшебница… После выписки я сходил один раз на спектакль, но досидеть до конца не смог. Невозможно было это слушать – тем более, что каждое слово из роли я знал наизусть, и сыграл бы в сто раз лучше. После этого спектакля я точно понял, что играть в театре я больше не хочу и уволился. Моя актёрская карьера завершилась навсегда. И «служба» в театре тоже.
Или… нет?

****

Дальше было много всего и всякого. Где и кем я только не работал, набираясь опыта да разума. Дураком мне больше никто не называл. Наоборот – уважали, повышали и доверяли… Правда, моя первая семья развалилась примерно в то же время, что и Союз Нерушимый… Зато я сделал карьеру – и не просто карьеру, а стал депутатом нашего Сейма, да и другие должности занимал, совсем не дурацкие, а очень даже высокие и важные. Служил, так сказать, нашей, уже независимой державе. Моё образование, опыт работы в театре и умение играть роли мне пригодились. Кого-то играть на изменчивой сцене жизни приходилось, не переставая. Иначе было просто не выжить… Похоронил отца, а потом и мать… Позже, используя своё положение и возможности, я осуществил мою заветную мечту – прошёл курсы пилотов легкомоторных самолётов, налетал немало часов, а затем и сам стал инструктором в популярном столичном авиаклубе. Государственные дела отошли куда-то сами по себе, и осталось только это увлечение, постепенно ставшее профессией. Я знал, что друзья за моей спиной крутили пальцем у виска – видимо, в их глазах я вновь стал забытым мною дураком…
В клубе я и познакомился со своей второй женой. Она обожала литературу пилота-писателя Ричарда Баха, особенно его «Биплан», и пришла учиться пилотированию планера. Выпросила на это деньги у отца – успешного бизнесмена, владельца крупного завода пива и других напитков. Я влюбился в неё, как самый настоящий дурак – и сердцем, и душой. Ну разве может умный человек влюбиться в женщину настолько лет моложе его, надеясь на взаимность? И только полный дурак может эту взаимность получить… Да что говорить об этом – любовь есть любовь, её и не объяснишь, и не опишешь. Собственно, я упомянул о ней по одной причине. Моя Дайва всегда была убеждена: настоящий лётчик – это гений неба, полёта, значит – он должен творить. Ведь творчество – тоже полёт. Как у Баха… Вскоре после нашей свадьбы в узком кругу близких и друзей я случайно узнал смысл её имени – оказалось, оно значит «Богиня Судьбы». В общем, она и заставила меня записать всё это. Вспомнить мою школьную любовь к сочинениям. Хотя – я бы всё равно не стал!
Если бы не это ветреное майское утро…

Накануне вечером мне позвонил мой старый товарищ, отставной военный, который коллекционировал старые танки – точнее то, что от них осталось. Мы познакомились с ним очень давно, и я частенько заходил к нему в гости. В двух соединенных гаражах его дома под Вильнюсом был самый настоящий музей, хотя и полуподпольный. В самом центре красовался в «полный рост» великолепный экземпляр Т-26 – лёгкого советского танка начала войны с фашистами. Казалось, он сейчас заведётся и рванёт в бой из гаража наружу… Но я был одним из немногих, кто знал, что танк кропотливо собран из частей разных машин этой серии, найденных в разных частях многострадальной литовской земли. А за ним и по бокам были заботливо сложены отсортированные фрагменты корпусов, башен и траков немецких танков, включая «Тигры» и «Пантеры»… Все остальные находки товарищ держал в сараях своего загородного дома – подальше от всяких проверок и придирок.
«Антанас, – раздался в трубке знакомый голос, – есть к тебе личная просьба. У меня тут один очень важный поклонник техники. Он очень большой человек… не по телефону… От него очень многое зависит в моём деле, ты понимаешь меня… Так вот. Он тоже фанат неба, как и ты. У него и свой самолётик есть, но в ремонте сейчас. С налётом и опытом тоже у него всё хорошо. Но он, оказывается, очень хочет научиться пилотированию в сложных условиях, мечта у него такая. Он про тебя слышал, и знает, что ты друг мой. Вот попросил договориться. Он выяснил, что завтра ветер будет с утра, говорит, учиться надо этому начинать с посадки при боковом ветре. Видишь, какой он знающий. Поможешь ему, да? Ради меня? Да? Очень надо!».
Когда он закончил, я почему-то сразу вспомнил моё вступительное сочинение в институт, когда ради того, чтобы не подвести друзей, я очень спешил переписать с черновика… Обычно для отработки таких сложных элементов, как посадка при боковом ветре, нужно сначала проверить в нормальных условиях хорошо ли владеет пилот всеми остальными навыками. Но отказать другу я никак не мог. Решил, что буду предельно внимателен завтра и, если что, сразу возьму управление на себя и закончу наш «урок».
На рассвете ветер был действительно чувствительный – но на пределе нормы, когда полёты для легких самолётов ограничены, но ещё не запрещены полностью. В условленное время мы встретились на аэродроме с этим «очень важным человеком», фамилия которого многим известна в Литве, поэтому не буду называть даже его имени – а специально менять не хочу. Он вёл себя достаточно приветливо для его статуса, хоть и показался мне слишком самоуверенным. Впрочем, это меня ничуть не удивило. Мы были примерно равны по возрасту и быстро нашли общий язык. Поговорили о том-о сём, потом пошли к четырёхместному «ЯКу», на котором я всегда летал со стажёрами. Я уже понял, что он далеко не салага, это быстро выяснилось в беседе о лётных делах. Его полётный сертификат, конечно, тоже был в полном порядке. Из-за сильного ветра разрешение на взлёт сегодня мог дать только сам руководитель полётов. Но когда он увидел, с кем я, все вопросы сразу отпали. Мало того – он сказал, что сам сядет на место диспетчера, с учётом такой ситуации…
Мы разогнались по полосе и взлетели в рассветное небо – он слева за основным штурвалом, я справа, как и положено инструктору. Он вёл самолёт очень уверенно, и от сердца у меня окончательно отлегло – сертификат не «куплен» и не подделан, уже хорошо. Широкий круг – и заход на посадку. Я показал ему, что нужно сделать, чтобы мягко сесть при боковом ветре – завал на крыло, другое крыло закрывает от ветра и так далее. Он схватывал мгновенно, надо отдать ему должное. Мы сели и сразу взлетели опять. Это называется «учебный конвейер» или просто «конвейер» – взлёт, посадка, взлёт – повтор и отработка всех элементов. Каждый раз нужно чётко повторять весь протокол взлёта-посадки, включая стандартные переговоры с диспетчером – набор одних и тех же фраз, одна за другой в строгом порядке. И одни и те же движения рукоятками и тумблерами. Закрылки, подкрылки, тяга, штурвал, убрать шасси, выпустить шасси… Ну и прочее. Он всё делал безукоризненно и вторую посадку, несмотря на явно мешающий боковой ветер, уже произвёл почти сам. А третью – вообще без моего участия. Правда, он садился сразу на «три точки» – на задние и переднее шасси одновременно. По лётным правилам так нельзя – нужно сначала коснуться земли задними шасси, а потом опускать нос. Но я и сам, хорошо владея самолётом, не любил эту канитель и тоже опускался на три сразу. Так что и ему делать замечание не стал. После пятой посадки, по тем же правилам, надо было съехать с полосы, остановиться, заглушить двигатель и сделать перерыв на 10-15 минут. Это связано с тем, что из-за постоянных повторов у человека может притупиться внимание – вот и нужна небольшая пауза. Но мы летели вдвоём, да и в нём я был уже полностью уверен, так что решил не тратить время зря, и сделать ещё пять заходов подряд – чтобы он окончательно закрепил полученный навык. Шестой раз, седьмой… Одно и то же, без всяких замечаний – всё лучше и лучше… Да и ветер уже ослаб. Ну ясно, десяти точно хватит – и шабаш.
Мы вновь плавно ушли в небо. Сквозь плотные облака чуть пробивалось восходящее Солнце.
«Вот так и года плывут, как эта уходящая земля внизу…», – подумал я, провожая взглядом знакомый ландшафт по нами. Плывут, унося мою жизнь… Сколько там ещё осталось? Десятков или пятёрок… Кто знает… Но жизнь я прожил интересную. Что и говорить… И я почему-то вспомнил и театр, и мою армию, и тот рискованный «побег», когда до приказа оставалось ровно ноль дней. И обоих моих спасителей-таксистов, и Джамилю со шваброй, и моего странного соседа по самолёту, и его каракули со словом «дурак»…
Мы снова снизились – разворот, полоса внизу, стандартные фразы… Скоро опять коснёмся земли.
Интересно, где тот человек из самолёта, что с ним, да и откуда он был вообще… Я и имени его не знал. Или он называл имя? Я прикрыл глаза не секунду. Как он говорил… «Дурак – это другое. Надо переставить «к» вперёд и тогда получится…»…
«ДУРАК!!! – вдруг заорало в наушниках. Диспетчер??! – Дурак, второй круг!!!!»
Я распахнул глаза и автоматически схватившись за рукоятку газа, которая была между нами, выжал её вперёд до отказа. Мы летели буквально в метре над бетоном, я взглянул на приборную доску и всё понял! Он забыл выпустить шасси! Ещё 1-2 секунды и мы бы грохнулись брюхом, а значит капотирование, переворот, пожар или взрыв и… Сверху на мою ладонь тяжело упала его рука с перстнем на пальце и несколько мгновений мы вдвоём изо всех сил выжимали газ, приближаясь к железобетонному забору за ВПП… Наконец, надсадно гудя, «ЯК» задрал нос и ушёл вверх, едва не задев край забора винтом… Успели…
Только теперь я посмотрел на него.
– Извините, – сказал он, продолжая глядеть в лобовое, – задумался. Дела. Извините. Бывает.
Бывает…
Больше мы не промолвили не слова. Заход на посадку, шасси, касание, рулёжка, остановка, выключение двигателя…
Я открыл дверцу и устало выполз из замершего самолёта. Говорят, в момент смерти перед глазами проносится вся жизнь. Выходит, у меня она пронеслась заранее, ещё до момента… По полю бежал к нам руководитель полётов, размахивая руками и крича. За ним, отставая на приличное расстояние – пожилой диспетчер и ещё кто-то из персонала. Если бы не руководитель, севший в диспетчерское кресло, я бы сейчас не стоял на этой земле, ловя телом дуновение свежего ветра…
– С ума… Сумасшедший! – орал он, запыхавшись. – Идиот! Дурак! Под суд меня хочешь?! А, вы… Извините нас, – он перевёл взгляд на моего важного «ученика». – Это я не вам… Это всё он! Авантюрист чёртов! Сто раз говорил тебе – соблюдай все правила! Экстрим свой аварийный без колёс сам отрабатывай, в одиночку, если хочешь! А не с таким человеком рядом!
И тут я понял… Давно не имея диспетчерского опыта, он решил, что это я специально шасси не выпустил. Он думает, что это мы отрабатывали аварийную посадку без колёс и в последний момент запланированно вверх ушли… Тогда мне не придется ничего в замечаниях писать и документы заполнять… Надо только на себя всё взять.
– Спасибо вам, что помогли. Ваша бдительность и помощь были всё равно очень кстати. Да, я не должен был…
– Чем помог?! Кто помог тебе, дурак ты! Я и сказать ничего не успел! Я же думал, ты чуть затянешь с выпуском, а ты! Нельзя же низко так!
– То есть – не успел? Вы же кричали?
– Кто кричал?! Куда кричал?!
Я посмотрел на подоспевшего тяжело дышавшего диспетчера. Он отрицательно мотал головой. Тогда я перевёл взгляд на моего «напарника».
– Я тоже ничего не слышал в наушниках, – пожал плечами высокий гость… – А вы что-то слышали?
Я… Я решил, что это был голос руководителя или диспетчера… Но теперь… Неужели…
Через несколько часов окольными путями мне удалось послушать запись переговоров нашего полёта. Думаю, вы уже поняли, что я услышал. Точнее – не услышал… Голос, в последнее мгновение перед катастрофой пославший нас на второй круг, был из моего прошлого. Как будто от него – моего странного соседа по самолёту в том невероятно далёком году. Ну да… Значит, моё подсознание спасло меня, крикнув мне его голосом… Ну… Или… НЕТ! Никакого «или» быть не могло! Только подсознание!

Когда я вышел из небольшого строения спортивного аэропорта к своей машине, мне позвонила Дайва.
–  У тебя всё нормально?!
– Да… Уже да.
– Телефон не работал у тебя, дозвониться не могла! Мне плохой сон снился сегодня. Очень плохой! Как будто вы с Бахом летите на его биплане рядом, а потом – какой-то шум, удар, взрыв даже… Я проснулась, звонить тебе, а телефон вне связи!
– Не знаю. Не видел звонков. Всё работает, вроде…
– Так ты точно в порядке? Голос у тебя какой-то совсем никакой…
– Точно. Всё в порядке, любимая. Я же дурак, ты знаешь. А дуракам всегда везёт.

Я приехал домой и до глубокой ночи писал всё то, что вы прочли выше. Зачем? Не знаю. Наверное, «потому что настоящий дурак никогда ничего не знает. Он только чувствует. Это ум знает. А дурак – нет. Он чувствует и верит…».

И еще… служит.